СВЕТЛО?
…ты просила меня рассказать о светлом…
всё когда-нибудь будет, не спрашивай только, когда.
я не знаю ответа, я знаю, что будет и ладно.
а пока мы лежим на ладонях и дышим на ладан,
согревая дыханьем своим города, города,
у которых от холода сводит замки и ограды.
понимаешь, и время и люди – вода.
ты смотрела так часто, как солнце летит под откос,
как на крышах весёлые дворники трогают небо.
я бы тоже по крыше под утро с тобою побегал.
или вышел туманом на каменный северный мост,
и лепил бы кораблики из почерневшего снега,
а потом превращался бы в воду и рос.
ты бы мне улыбалась… под воду уйдут корабли,
мы не станем чужими, мы будем дышать, как и прежде.
пусть на ладан, пусть с нами останутся там же и те же
согревать ледяные ладони замёрзшей земли,
и вода, и весёлые дворники в синих одеждах,
и все те, кто за ними под утро на крышу ушли…
ПУГОВИЦА
Иногда мне очень хочется спрятаться,
как в детстве, закрыть глаза и – под одеяло.
Чтобы ни для кого уже не было разницы,
почему и когда меня вдруг не стало.
Словно я вышла утром как все на улицу.
Уверенно кивнула соседям: здравствуйте,
а потом бы скользнула на землю пуговицей,
и пропала, вместе с отметками в паспорте.
Дата рождения, дата исчезновения,
дата моего первого и последнего имени
перестали бы существовать и иметь значение.
Словно пуговицу с земли подняли и в море кинули,
и лежит она на дне маленькая и никому не нужная,
наблюдает за рыбами, вспоминает прошлое
со всеми его пуговичными «любвями» и «дружбами»,
со свежими газетами и куртками ношенными…
И вот когда море и рыбы становятся для меня единственным настоящим,
а круглое пластмассовое тело самой удобной и надёжной формой,
я хочу оказаться сама собой, только спящей,
под одеялом, живой и глупой, а не круглой и мёртвой.
История
Он был слишком гением, слишком всегда на Вы,
с изумрудной памятью, с лёгким ажурным слогом.
Он летал над радугой долго и говорил:
ты такая глупая, носишься с чувством долга.
У неё три корочки, третий бумажный глаз,
вот она и носится с праведным небосводом.
Вот она и думает: где затерялся Марс,
в первом доме холодно, в третьем одни уроды.
Во втором – не празднуют…Что ж вы, мои дома,
все такие грустные, жёлтые, не жилые.
Он дарил ей армию, злился и воевал,
и солдаты радостно в небо бросали крылья.
На иконах сумерки. Где-то за алтарём
пахнет перемирием, пахнет зимою ладан.
У неё закончились ампулы с январём,
у него закончилось время лететь рядом.
И когда наивные шли к образам войска,
он плевал им под ноги и хохотал над ними,
а она уверенно шла для него искать
имя.
«Покахонтас»
она всегда считала, что это очень опасно:
ходить по ночам в гости, носить яркие вещи,
злоупотреблять алкоголем, есть ложкой масло,
запоминать сны – а вдруг окажется вещим?
она называла свой дом надёжной родной ямой,
в которой было уютно и в тоже время тошно.
на стенах ямы висели большие оконные рамы
с портретами настоящего, будущего и прошлого…
а с неба летели чаинки, с неба летели плакаты.
пахло дождём и серой, пахло земным воздухом.
она затыкала уши и вслух читала Сократа.
лучшие собеседники – умершие философы
смотрели с книжных обложек, молча снимали шляпы,
затем съедали шляпы и важно друг другу кивали.
за стенами ямы темнело, и кто-то опять плакал,
рассматривая сквозь окна обои в её спальне.
она не спеша надевала платье жёлтого цвета,
хотя вообще не любила режущий глаз жёлтый.
все книги были прочитаны, все песни давно отпеты.
она выходила из дому и шла как всегда… к чёрту.
Почти сказка
смотрителю окон частенько бывает скучно.
он молча и день, и ночь напролёт глядит,
как город большой от смертей и от жизней пучит.
как ходит речною дорогой крылатый кит,
он может летать и ходить, потому везунчик,
он может практически всё, даже делать вид,
что жизнь городская чему-то его да учит,
пока город жив, пока этот город спит…
за окнами как всегда существуют люди,
ругаются, спорят, целуются, предают.
толкают друг друга, жалеют и очень любят,
хоронят и шлют повестки в народный суд.
а кит никому ни друг, ни весёлый спутник,
он сам выбирает и время, и тот маршрут,
где нет ни присяжных, ни выходных, ни будней,
где как-то давным-давно никого не ждут…
нелепая сказка, нелепый смотритель окон,
и люди, и кит – безымянный крылатый миф,
срастаются в белоснежный огромный кокон
пока город спит, пока этот город жив…
НАЧИНАЮ ПРОЩАТЬСЯ
Начинаю прощаться, сажусь за невидимый стол, открываю блокнот и пишу аккуратно с абзаца: новый год обещал, а потом ни к кому не пришёл, а над старым уже надоело до колик смеяться. Испекла пироги, нарядилась и на пол легла, потолок надо мной улыбнулся и начал вращаться. Если выживу, завтра надену домашний халат и отправлюсь в кино, или даже с друзьями на танцы. За окном шоколад, за окном разноцветный салют, из ладоней моих прорастают зелёные пальцы. Новый год ни к кому не пришёл, а лежачих не бьют, я считаю до трёх, а затем начинаю прощаться…
АНАБОЛИК
И улыбка станет вторым лицом, а потом и вовсе лица не станет.
И ни сна, ни дна, никаких высот, никаких потерь, никаких свиданий.
Постоянство, осень, зима, плюс ноль, и салфетка в клетку и смех на вынос,
и горячий свет до того сплошной, и по кругу, ноль, но со знаком минус.
Ничего, так нужно, закат-восход, а навстречу… нет никого на встречу.
Говорят, с улыбкой идти вперёд непременно в гору и сердцу легче.
И вверху песок, и внизу песок, и приходит время тоски и знаний.
И улыбка станет вторым лицом, а потом и вовсе лица не станет…
МЕЖДУ СТРОК
Я сижу на горе, я практически стала горой,
а внизу Магомет говорлив, суетлив, напомажен,
всё пытается прыгнуть и небо пробить головой.
Не жильцы мы с тобой Магомет – персонажи.
Нас талантливый автор закрыл на амбарный замок,
и теперь мы с тобой, Магомет, не живём между строк.
