Гуляния, ристалища, марафоны, парады уличных оркестров, шествия с факелами и без оных, кулачные бои на Москве-реке, колядования ряженых на Рождество, масленицы, вернисажи, ярмарки, антикварные салоны, блошиные и иные рынки, карнавалы, квартирные посиделки — все это было создано специально для Натты Конышевой, чтобы проявился ее дух. В сущности, все человеческие скопления и водовороты, в которых бурлит жизнь, — уже повод для художника перенести эти персонажи на холст. В случае Натты, чаще, — на оргалит.
Карнавал в швейцарском городе Базеле под звук оркестров, играющих на клизмах, водопроводных трубах, медных тазах (срочно расчехлить торбу, оторвать от рулона кусок обоев, разложить на коленях, запечатлеть) традиционно длится 72 часа и ни секунды больше. Орднунг убер аллес — порядок превыше всего. Сатурналии, прообразы древних карнавалов, в жизни Натты Конышевой (без какого-либо намека на орднунг, зато одно сплошное служение искусству) продлились 87 лет.
«Я родилась в Москве в 1935 году. В Московском полиграфическом институте окончила факультет художников печати. После института работала в Мастерской промграфики, но убедившись, что всякое графическое «рукоделие» — это не мое, бросила все и ушла в живопись. Впрочем, я не знаю, живопись это или рисунок.
Всегда стараюсь участвовать во всех выставках, где берут. Вначале брали мои работы с трудом. Когда еще училась, первый этюд у меня купил мой однокашник. Выставлялась в Горкоме графиков на Малой Грузинской. В 1970-х была моя персональная выставка на Беговой в Союзе художников. Тогда это выглядело скандально. Четыре выставки запретили. Продавала всегда дешево — нужны были деньги на жизнь. Мне интересна жизнь московской богемы». (1)
Натта Конышева в своей мастерской
БОГЕМА
Богема — единственное сословие после Бога, что предоставляет всем свободу быть самим собой, никого не осуждая, таская с собой, не перекладывая на других, груз своих грехов.
Патриарх художественной богемы 60-х годов прошлого века — Анатолий Зверев. Пальто, пиджак, блуза, любая одежда — в краске, в пятнах, газеты рассованы повсюду: по рукавам, под брюки вместо подкладки для тепла. Вид бомжа, а сам брезгливый. У хлеба всю корку обдерет, ест мякиш.
— Зверева много били.
— Почему?
— Потому что русский человек.
Как-то в метро ухнул на весь притихший вагон: «Эй, вы ламухотники, выбирайте! Кто? Я или Ленин?»
Богема — что с них взять?
Конышева — муза соседней Хитровки, сама с хитринкой. От той замысловатой топографии с богатейшей памятью ей в наследство — мастерская в полуразрушенном особнячке в Серебряническом переулке. Где-то по этим переулкам в узоре гонимых листьев и тополиного пуха возникают миражи—картинки старого, но не забытого прошлого. «Художники с Хитрова рынка», — вспоминал Иван Шмелев колоритные развалы, — «храбро мазали огромные полотнища, создавали чудесный мир чудовищ и пестрых боев. Здесь были моря с плавающими китами и крокодилами, и корабли, и диковинные цветы, и люди с зверскими лицами, крылатые змеи, арабы, скелеты. В амбарах было напихано много чудесных декораций с балаганов».
В годы крупномасштабных реконструкций столицы — это все еще особый мир с заброшенными домами, сплавленными под дождь архивами. Во дворах среди мусорных свалок отсверкивали цветком папоротника настоящие клады. Для обыкновенного горожанина то была старая рухлядь, отработавшая свой век. Но та же самая вещь в глазах чуткого художника преображалась. Он узнавал в ней собрата по ремеслу — того, кто, вдохнув в материю дух, доводил ее до образа. Оставленные хозяевами в разоренных коммунальных лабиринтах, на лестничных площадках брошенные вещи, в ожидании встречи с истинным ценителем, сохраняли в себе живую жизнь.
Часть посада в излучине Москвы реки, щедрая по-купечески и по старинке, одаривала, порой, искателей почерневшим старинным зеркалом, треснувшим блюдом Кузнецовского фарфора, — и самым ценным трофеем — парадной рамой. Где — теперь те цветущие кусты бузины, распоясавшиеся воробьи, та рванная и дранная соборность Хитровского рынка? Частично переместилась в Измайлово, на загородные блошиные полянки-полустанки, с коих — на полотна Конышевой.
ПОРТРЕТ
Вот она, Натта, вся в темном, с неизменной торбой, в которой — бумага в рулоне от старых обоев и в листочках, выворачивает из-за угла. Глядь, а тут ей пересекает дорогу живописный хвост паломников в церковь Живоначальной Троицы, что рядом с ее мастерской, на поклонение мощам, только что привезенным из Греции. Как не замереть, не вынуть карандаш и бумагу.
Полощущаяся в пол юбка, вытянутая кофта, на ногах — коты-боты. В вечной кепке пацана-заводилы, что вот-вот покажется из-за старого дощатого забора. А улыбка при этом нежная, застенчивая. Под кепкой — личико маленькое на вытянутой шейке, но вот глаза… Глаза немного навыкате, круглые. Разобрать старую куклу — глаза Конышевские. У них, у гениальных художников, у многих: Дали, Пикассо — глаза выпуклые с накатом что ли. Особая оптика свыше им дана. Настроит линзы, сфокусирует и покатится серебряное яблочко по золотому блюдечку расписывать округ себя и внутрь себя.
«Натта» Д. Гордеев
«Натта» Д. Гордеев
РЕПОРТАЖ С ЭЛЕМЕНТАМИ ЧУДЕС
«Я рисую маслом. Я художник города, мне интересны люди, их жизнь. Я ищу сюжеты в сегодняшней жизни: на вечеринках, ярмарках, вернисажах «посиделках». В ночные клубы меня не пускают. Хожу, куда пускают. Очень вдохновляют карнавалы. Моя основная тема — «репортаж с элементами чудес». (2)
Вероятно, Бог создал этот мир, чтобы удивить художника. Конышева — первая в этом ряду, во всяком случае, в ее лице он заполучил самого благодарного взирателя на свои чудеса, неутомимого уличного репортера, что всегда плетется в своих тяжелых башмаках в хвосте всех карнавалов, свершающихся на планете земля. Вечная тень в свите Диониса.
Как и Всевышний, она первая не терпит пустоты. Ее стихия — рои и скопления веселых плутней богемы. Натта выставляет на оргалите свой тварный мир, собирая, будто из насекомых, свой уникальный гербарий — кто лапками вверх, кто хвостом вниз. И в этом ряду ущербная дощечка паркета также важна, как и зависающий над люстрой купидон в объятьях матрешки.
В определении стиля, пожимая плечами, теряется сам экспрессионизм в обнимку с наивным искусством. Любая картина Конышевой — сотовая рама с медом. В каждой ячейке — мед, который хочется распробовать, в каждой ячейке — свой сюжет, который ждет, чтобы его разгадали. Это не прозрачное китежское озеро, а графитно-пластилиновый каток, по которому проносится Робин Добрый Малый с неизменной лукавинкой, что по ночам снимает сливки с молока у хозяек, заплетает у лошадей гривы в косички. Этот вечный «Сон в летнюю ночь» не имеет ни начала ни конца. Когда она все же устает от антикварных салонов, вагонов метро, красных площадей, блошиных рынков и прочих развалов, то вспоминает о своей привязанности к портретам.
«Чудеса» Музей АРТ4
«Чудеса» Музей АРТ4
«День Кино»
«Зима» 2007 Музей АРТ4
«Я часто пишу семейные портреты друзей-художников, архитекторов, писателей, вех, кто закажет. Не всем, однако, это нравится. Однажды пригласили писать семейный портрет. Я их изобразила у камина работы Врубеля. Камин вышел потрясающе, а портреты хозяину не понравились. Сказал, что я уродую людей. Да я и сама знаю, что уродую. Придворный художник из меня не получится. В Гурзуфе у меня была Болдинская осень. Я вообще мечтала писать исторические картины. Но кроме 1861 года ничего не помню. Два раза была замужем, но недолго. Мужики бежали от меня со страшной силой. И очень далеко. Один уехал в Лос-Анджелес.» (3)
Дмитрий Гордеев — не самый официальный муж Натты — тот, что не уехал в Лос-Анджелес, выпускник механико-математического факультета МГУ участвовал в первых независимых выставках Москвы — на ВДНХ, в Измайлово. Его пристрастие к многофигурным композициям можно объяснить родством душ, семейной привязанностью. По его мнению, именно в этом стиле художник, владея цветом и рисунком, может выступать как в роли режиссера, так и актера. Для Гордеева однодневная выставка в Измайлово в 1974 году стала первым выходом к зрителю.
«Это было воскресенье 20 сентября 1974 года. Был очень солнечный день, радостная атмосфера, народ был доброжелателен. Когда мы пришли, я думал, как развеситься. Художники принесли треноги, приспособления, куда ставить картины. Я же пришёл просто с мешком картин. И тут меня выручил мой прошлый туристский опыт. Я взял колья, сделал растяжку, натянул веревочку. Выставлять работы можно было только по сигналу Рабина, так как выставка была разрешена только с 12 до 17 часов. Мы сидим на мешках, вокруг уже ходят толпы, в лесу на всякий случай стоят наготове пожарные машины. Потом прошёл клич — расчехлять! И мы стали выставлять свои работы. Художников окружила громадная толпа, смотрели, вплотную прислоняясь к картинам.» (Д.И. Гордеев)
«Натта на пляже» Д. Гордеев
МАСТЕРСКАЯ
«Своими главными учителями считаю старых мастеров — Тинторетто, Веронезе, Тициана, Веласкеса. Но писать, как они, таланта не хватает. По музеям хожу с бумагой и ручкой: воспринимаю их картины, делая с них быстрые наброски. Пока не зарисуешь, не поймешь. Наброски делаю всегда и везде. Картины пишу только в мастерской или в домах. Мастерская в Серебряническом переулке забита картинами, на полках стоят, уже сама не помню, какие. Все, которые пишу сейчас, стоят на полу во всех комнатах. Я с ними живу каждый день: дописываю то одну, то другую. Очень много недописанных. Иногда на выставке вижу, чего там не хватает. Тогда тащу туда этюдник и дописываю прямо на месте. Как-то на Кузнецком повесила картину 4х4м. Низ был не дописан — дома не помещался. Дописала, когда уже повесили, прямо на выставке». (4)
Наттина мастерская — ателье-подворье всех блошиных рынков мира, скандинавская пещера, затянутая тиной Одина, а еще — Эльсинор датского принца. О, этот Эльсинор видел гибель ни одного Гамлета. В тронном зале найдется и трон, и статуя: бронзовая Натта, работа скульптора Дмитрия Тугаринова. Заслуженная работа. Балки в перекрестье над головой, кусок неба, размером с кастрюлю. По стенам, если можно величать эти перегородки стенами, — обрывки гобеленов, иссеченные невидимыми мечами, повсюду — таинственные капища и кумирни из целлулоидного хлама, пупсов, каруселей и тут же — макет собора Св. Петра. Блошиные сокровища из сотен Барби, розовых пони, жаб, всего не перечислить, таращатся на тебя изо всех углов без зазрения совести.
Пространство густо заставлено оргалитом, фанерой, то есть картинами, то есть работами. С самого раннего утра здесь творится творчество взахлеб. Все ждет, чтобы его дописали, переписали, начали заново, вставили хоть в какую-то раму. В этом живописном бункере могут обитать только тролли, гномы, гоблины, мышиные короли. Из людей — только отдельные художники. Из художников — только Конышева. Мыши кстати и шоркали, но от них и кота не надо, ведро на голову и больше не побеспокоят, главное завтра не проспать вернисаж в Измайлово.
В мастерской
СОСЕД
«В 1970-х участвовала в квартирных выставках. Туда приходили друзья, которые меня понимали. Моим единомышленником и другом стал мой сосед по мастерской: Виктор Кротов. 12 лет назад случился пожар в моей мастерской, сгорело 200 работ. Сейчас опять все забито. Целыми днями пилю и грунтую, пилю и грунтую… «Пилите, Шура, пилите, может быть они золотые», — говорит, перефразируя классика, мой сосед Виктор Кротов. Главное — вставить картину в раму и подписать, а то забуду, где что. Все не закончено». (5)
«В. Кротов» Н.Конышева 1999г.
Случайная парочка прохожих вздрагивала, будто от шока, когда Кротов появлялся из подворотни на Яузской набережной, где у него была своя мастерская, в мундире образца ХIX столетия с единственным золотым обшлагом на левом рукаве, возможно, парадная форма камер-юнкеров. В том же облачении его можно было встретить на мосту, перевозившим в детской поржавевшей коляске старинный инкрустированный шкаф — дар друзьям, трофей от походов по опустевшей части города по ту сторону реки.
Кротовская узкая шкатулочная мастерская … «Боже ты мой!», — как воскликнул бы Гоголь. — «Чего тут только не было!»
За неимением телефонов о визитах не договаривались. После продолжительных, упорных, нарастающих по интенсивности ударов ногой в дверь, — звонка не предполагалось — хозяин, сам отчаянно пригнувшись, с неспокойным беловато-грязноватым крупным попугаем ара на плече, открывал дверцу, предупреждая об истинных размерах «ширины» и «нижины» шкатулки. Вступая в «святую святых», невольно надо было изогнуться в профиль, так как «анфас» не проходило никакое, даже самое изящное тельце.
Уже при входе на тебя напирали холсты и объекты, в тазах грудой лежали «андерсеновские» тетушки-миски, перекушенные ответственным Щелкунчиком, но сохраняющие еще свою округлую форму, вилки-кокотки, кувшины-кавалеры, плетущие по ночам бесконечные истории. К разбитой клавиатуре рояля, подвешенной вертикально к стене, крепились высушенные груши, рядом с заносчивым перламутровым наутилусом таращился главный мистификатор всех «сурреалий» Сальватор Дали.
«Моя мастерская на Яузских воротах. На целых двадцать четыре года. Не было там газа, воды, туалета. И потолки низкие, и окна пришлось закрыть наглухо для конспирации. Но там было главное — тишина, покой и свобода писать то, что я считал нужным. Нельзя думать, что твои картинки кто-то не поймет. Кому-то они просто не понравятся. Муза — понятие женского рода, и как всякая женщина, она не любит, чтобы ее избранник думал о ком-то другом кроме нее. Да и некогда думать. Обидно, что не всегда под рукой находится чистый кусок холста. А почему бы не написать свою картинку на крышке от кастрюли, на старом корыте, на спинке стула и на всем, что имеет поверхность.» (В. Кротов)
Натта Конышева в мастерской Виктора Кротова
С «ИРИДОЙ»
В 80-е годы Натта вступила в московское объединение женщин-художников «Ирида» — Богиня Радуги в греческой мифологии. От «Ириды» получала призы. Ее работа «Карнавал в Венеции» получила приз бронзовую «Ириду «на весеннем салоне 1998г. Членство в объединении давало ей возможность путешествовать с ними, как по России, так и заграницу. Спускаться на теплоходе по Волге. Из-за ее, мягко говоря «непростого характера», перед очередной поездкой разыгрывался обычный ритуал: «Кто возьмет на себя Конышеву?», то есть — кто будет спать с ней в одном номере?
«Настали такие времена, что теперь езжу, как «белый человек», с Иридой на автобусе. С «Иридой» выставлялась в Париже, Вене, Брюсселе, Риме, Индианополисе (США). Приезжала и ходила по музеям. Для меня это жизненно необходимо: я должна видеть шедевры живописи в подлинниках. Деньги, вложенные, не отнимут, возраст тоже ерунда. Поначалу выезжала по приглашению какого-нибудь галерейщика или заказчика. Недавно пришла в ОВИР за новым загранпаспортом, вдруг чиновник заулыбался радостно: «Все ездишь?» (узнал — давал первую визу) — «с тебя картина».
В гостях у бабочек
Главным моим собирателем стал Рене Герра, у которого музей наивного искусства в Ницце. Была на карнавалах в Венеции, Ницце и Лондоне — «Черный карнавал. Московские карнавалы при Лужкове тоже были когда-то очень интересными. Увидела как-то в Генуе дом Колумба. Взяла и полетела в Колумбию, а ее, оказывается, не Колумб, открыл, а кто-то другой. (6)
Афиша «Наивного искусства»
«Портрет Ренэ Герра» Н. Конышева
«Я имел счастье познакомиться с Наттой Конышевой, замечательной художницей и уникальной личностью в Москве, 30 лет тому назад, когда она меня пригласила в свою мастерскую. Горжусь тем, что она гостила у меня в Париже и в Ницце. Она также стала членом Франко-русского Дома в моем родовом гнезде Бер-лез-Альп в горах над Ниццей, где состоялись несколько ее выставок. Много замечательных художников были гостями нашего дома.
С 16 июня по 30 сентября 1995 года в Ницце в Международном музее наивного искусства им. Анатолия Жаковского (Musée International d’Art Naïf Anatole Jakovsky) прошла выставка «Русское наивное искусство» («A propos de l’art naïf russe»), на которую мы с братом предоставили несколько полотен. Для афиши было выбрано произведение Натты Конышевой, созданное ею в Бер-лез-Альп. Благодаря Франко-Русскому Дому, колыбель нашей семьи средневековый городок Бер-лез-Альп, по словам известного художника и писателя Сергея Голлербаха, стал Абрамцевым в Приморских Альпах.» (Ренэ Герра)
Чемодана у Натты никогда не было, все добро ее завязывалось в узел. В быту была более чем неприхотлива. На одежду и на еду деньги не тратила. В Париже, чтобы посмотреть музеи, в частности Лувр, несколько ночей ночевала с «клошарами» под мостом. В Риме весь день могла отщипывать от длинного багета, запивать водой из фонтана.
— Что сказать, — вспоминала ее соседка по номеру, — Натта могла быть сварливой теткой. Однажды разозлилась на что-то: «Дура, ты!» Три дня со мной не разговаривала. Другой раз в Риме завалились в номер поздно ночью после прогулок обессиленные. Рано утром, часов в шесть, она меня будит: «Надо покончить с Ватиканом!» У меня сил не было, а она пропадала в Ватикане допоздна. Как-то итальянский коллекционер ее работ повел нас в ресторан, накормил обедом с высокими десертами. И уже у него в галерее, когда Натта увидела свои работы в роскошных рамах, то воскликнула: «Вот теперь я вижу, что я — гений». Кстати, она была прекрасно эрудирована. Знала досконально на память развеску картин во всех музеях. Однажды, — и эта картинка у меня перед глазами — в Лувре прорвалась за ограждение перед Джокондой, встала перед ней на колени, по щекам слезы текут. Правда, на следующий год в Лувре служитель ее за ограждение не пропустил.
БУДНИ
Голоса соседей художников по двору:
— Что делает?
— Пилит.
— Ну, Натта, ну здорова! Таскать такую тяжесть. Она же весь день пилит дерево на рамы.
Как ни глянем в окно, она все пилит дерево, фанеру. Всю жизнь оргалит свой пилит.
* * *
Я в гостях у Натты в мастерской.
Она кашляет, простужена.
— Обливаюсь холодной водой всю жизнь. А сейчас теплую дали, кашель.
Достаю яблоко.
— Убери!
— Чего это убери…
— Крысы съедят.
— Мда… ну, давай вместе сейчас съедим по яблоку.
Едим яблоки, чтобы крысам не досталось.
Табуретка подо мной покачнулась, то ли о трех ножках, то ли зыбучие пески под ногами, да и свободной площадки подо мной — на полторы ноги. Все заставлено картинам, тут и ласточке свить гнездо тесно. Хорошо, что это не обрыв, не скала над морем, а то бы лететь вниз головой, хотя и так дух захватывает. Оглядывая созданное художницей, только удивляюсь, одна мысль крутится в голове: «Откуда же такая непомерная свобода берется?»
С экранов холстов, листа фанеры, оргалита — непрекращающийся гул голосов разношерстных компаний: каждый норовит затащить тебя на кухню, в будуар, заговорить до трех часов ночи, напоить, защекотать, одурманить, даже ворс с ковра топорщится дыбом поучаствовать в разговоре. Ба, а вот и оркестр из каких-то черных, джаз банда в гостях на балу у Воланда.
— А, это кто ж такие?
— Камерунцы.
— Ты что и в Камеруне была?
— Да.
— Ну и как там?
— Да, так, один раз рисовала на базаре, вдруг подходит ко мне мужик в красных штанах, говорит: «Иди отсюда!» Я и ушла. Ну их… не поймешь, что у них на уме.
* * *
Где-то в середине марта Натта у меня в гостях.
Пока несу на стол сыр, колбасу, она, сидя боком к столу, зарисовывает на листочке венецианские маски, что висят в коридоре, фигурки из серванта. Всем восхищается, довольная. Пьем чай:
— Я прямо в раю.
— А, вот возьми еще печенье…
Вдруг вскочила, спохватилась, в крик.
— Ну и дура же ты, из-за тебя Патрика пропустила.
Я опешила, не сразу поняла, что происходит.
— А, я не знаю, что это за Патрик такой…
— Дура! Дура и есть… Парад, шествие. Каждый год. Единственный же у нас карнавал…
Виновато, с опущенной головой, провожаю ее в коридоре. На площадке от лифта несется до меня гневное:
— Дура, из-за тебя на Патрика не успела… там же слона могли вывести!
P.S. Последняя крупная выставка Натты Конышевой в Москве состоялась в 2017 году в АРТ4, Музее современного искусства, приуроченная к ее юбилею. Ее наследие насчитывает десятки тысяч работ. Она была истинно народным художником, отчитавшимся перед людьми и своим талантом на все сто процентов. Натта Конышева ушла от нас 16 марта 2022 г., накануне дня Святого Патрика, а это значит, что она точно успевает на шествие со слоном.
(1-6) Женщины художницы Москвы. Путь в искусстве «ДИ» Москва 2005
Конышева на своей выставке в Музее АРТ4
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer11/nslusareva/
