…Вот они сменяются один за другим, эти пейзажи, всегда какие-то скудные и однообразные. Вот так глядишь из замызганного окна плацкартного вагона и осознаёшь, что жизнь – всего лишь смена вот таких же безликих пейзажей. Унылые столбы, за которыми такие же скорбные голые деревья, высаженные словно под линейку, так сказать, для русской души, а за ними – бескрайние сырые, тучные вспаханные поля, чёрными квадратами они уползают за горизонт, словно танковая дивизия. По окну покатилась первая за сегодня ленивая капля ноябрьского дождя, за ней другая…
Что такое лошадь, кто такая лошадь? Что вы знаете об этом чудесном существе, олицетворяющем дух свободы, а порой и заточения? Что для вас значит – работать как лошадь? Вы знаете, что это млекопитающее, а дальше?..
Они все разные, как и мы: кто-то из них спортсмен, кто-то игрушка, кто-то батрак. До чего же уменьшено и исковеркано понятие – домашняя лошадь, спортивная лошадь, прокатная… Смешно порой слышать вопросы о том, спят ли лошади лёжа или ах, что вы, неужели правда то, что подковы прибиваются прямо к ногам? А для чего они, для красоты ведь? А как она будет кушать с железячкой во рту, это вообще возможно?
Возможно. Да, они могут есть с трензелями, но ведь это неудобно. Да, они могут дремать стоя, но ведь всем необходимо крепко поспать, и для этого они тоже предпочитают ложиться. А подковы… А что подковы? Это всего лишь необходимость – вы же не ходите по колючим камням босиком? И ни при чём тут красота и удача. Вы ведь не тащите домой найденный на улице чей-то башмак? Да, к копытам их прибивают, специальными гвоздями…
Таких вопросов сотни, но почему-то никто не спрашивает, как правильно себя вести рядом с лошадью, как поступать с нею, чтобы она стала вашим товарищем, а не опасным соперником, а иногда и безучастным снарядом… Сколько же бестолковых вопросов задают люди кроме главного: а что же думает и что чувствует лошадь…
– Почём на лошадке покататься? – задаёт вопрос респектабельная дама девушке, которая вывела на середину площади серую лошадь с облезлым хвостом, (возможно для какой-то странной, замученной красоты) очень туго заплетённым в «колосок». Даму за руку тянет мальчишка лет семи и не переставая твердит – кататься, кататься, мама, я хочу покататься на лошадке. Обыкновенная картина для городского проката.
Девушка грубо одёргивает спокойную кобылу:
– Пятьдесят гривен по большому кругу и тридцать по малому. Так будете кататься?
Лошадь уныло смотрит на людей, не испытывая к ним почти никаких чувств, даже ненависти. Её взгляд обращен внутрь её лошадиной души…
– Да, пожалуй, малого круга хватит, – сообщает теперь уже клиентка проката, – Мишенька, иди, тётя тебе поможет сесть на лошадку.
Мастерица городских катаний приглашает подойти с её стороны, но мальчик идёт почти у задних ног лошади. «Какой ужас, – мелькает в глазах у кобылы. – Вот я старая, ничто мне уже не страшно, ничем уже меня не проберёшь. А они как один не учат своих детей тому, что нельзя обходить лошадь сзади! Ведь я могу случайно отступить назад, махнуть хвостом не заметив, у меня же нет там глаз, и вот уже будет что послушать… А ведь молодая кобыла могла бы и нарочно задом отбить! Или от страха…» А что вы знаете о лошадином страхе?
Ребёнок уже в седле, колотит стременами и пятками в тощие бока, и без того облезлые и испещрённые шрамами от предыдущих седоков. Особенно болезненны удачные попадания углами стремени по торчащим как радиаторные секции рёбрам, изящно спрятанным за ширмой тоненькой попонки. Сверкнула боль во рту, изодранном не по размеру большим трензелем, с заботой дополнительно обмотанным в месте сочленения проволокой…
Кобыла двинулась работать, влекомая жёсткой рукой своей хозяйки, словно заключённый на прогулке. Пошла делать свой позорный круг.
Она хромала, казалось, на все ноги. В свои четырнадцать лет она – старуха, прошедшая долгий путь и чудом выжившая в освенцимских застенках… А ведь это волшебный возраст зрелой лошади – лишь половина жизненного пути. Для кого-то – лишь половина…
Она шла и думала о том, как когда-то была весёлым и задорным жеребёнком, которого ждали заводчики, специализировавшиеся на разведении орловских рысаков. Кто, ну кто сумеет увидеть в этой развалине чистые орловские крови? Её назвали Уникальная, и она была перспективной резвой кобылкой. Она росла, тренировалась и верила, да тогда она ещё верила, умела верить людям. Потом пришло время испытаний, и она, увы, не показала хороших результатов на ипподромной дорожке. Из-за недостаточно хорошего экстерьера её не взяли на племенное производство, и будучи выбракованной, она попала в прокатную конюшню при КСШ на этом же злосчастном для неё ипподроме. Там она и получила свою первую травму: управляемая рукой новичка, она неудачно «взяла» препятствие и повредила ногу, после чего её наспех подлечили и продали в первый в её жизни прокат, настоящий прокат, который разительно отличался от ипподрома. Новым хозяином Уникальной оказался вечно злой и пьяный дядька, вымещавший всю свою злость на ней. Тогда-то и кануло в прошлое имя – Уникальная, а на её месте появилась Серая. Вместе с именем исчезли надежда и доверие ко всем двуногим. Потянулись однообразные дни, которые начинались и заканчивались побоями… Тогда она впервые ударила человека.
Из года в год – плохие всадники, жестокое обращение, мрачные условия, дешёвая амуниция, плохая еда… Однажды под левой её ногой провалилась истлевшая гнилая доска, и Серая простояла, безнадёжно застряв в полу, трое суток. Только к детям она относилась с теплом и приязнью. Она понимала, что они причиняют ей боль не нарочно – от незнания, от неумения. Ну кто, кто объяснит малышу, влюблённому в лошадь, что нельзя дёргать повод, что не нужно бить в бока? « Я сама давно знаю, как везти тебя, человек! Довезу, как хрустальную вазу, только, пожалуйста, не бей меня…»
Жеребят у неё не было. А дети любили и жалели её, приносили лакомства и утешали как могли. Не так, как другие – те взрослые, которые всё знают, но обижают специально…
Когда Серая была обнаружена, стоящая в проломленном полу, она почувствовала, что на этот раз ей грозит нечто более ужасное, нежели просто побои. Хозяин тут же решил избавиться от неё, и потому как никто особо не захочет возиться с больным животным и вероятность выгодной продажи отпадала сама собой, он решил сдать скотину на бойню.
Спас случай: уже на бойне её обменяли другому покатушнику на ещё более тяжелую лошадь, и кошмар продолжился. Так прошла её юность и молодость – вся жизнь – в бесконечной веренице сменяющихся лиц, одинаковых дней и одинаковых хозяев.
Вот и сегодня она стоит здесь – голодная и больная. Для чего? Откуда ей было знать да и осознала ли бы лошадь, что она всего лишь инструмент для зарабатывания денег? Что для животного – деньги?
Мальчик, довольный, слез с лошади, погладил её и угостил печенькой:
– Пака, лашадка!
Может быть, он вырастет и поймёт, что… Но мальчик вместе с мамой уже скрылся за углом.
Сколько людей, сколько имён… Каждый называл её по новому: Серая, Крыса, Балерина… Какая балерина?! Уникальной вспомнился старый мерин, который жил в крайнем деннике их прокатной конюшни – бывший спортсмен. Тоже весь больной насквозь. Как и на ней теперь, на нём места не было живого. Может, так и должно – лошади быть рабом человека?
Новый седок вонзил пятки в бока. Новый, теперь большой, круг…
Лишь однажды подошла женщина и на уговоры «покатайтесь на лошадке со скидкой» ответила спокойным тёплым голосом:
– Не буду.
– Денег жалко?
– Нет, девушка, мне не жалко, как вы выразились, денег. Я вам лучше так денег дам, чтобы вы ей кушать купили, – сказала женщина и положила перед лошадью охапку свежей вкусной травы, которая росла здесь же в парке, но Серой не позволяли «жрать на работе».
– Какого чёрта? Это моё животное. Кормить без моего на то позволения! Вы что, не видите, она на работе находится!
– На какой работе? Вы же хот-дог позволяете себе съесть. Я за вами, между прочим, давно наблюдаю. Вы здесь с десяти часов утра до двенадцати ночи стоите! Почти каждый день! А ваша лошадь за это время не ест ни разу! Как она держится ещё?
– Не твоё дело!
– Ведь она живая! Она же всё чувствует!
– А меня не интересуют её чувства, я вообще последний сезон держу эту шкуру, на ней не заработать уже ничего. А ты вали и не суй нос не в своё дело! Поразвелось тут сердобольных! Может, я сама батрачу, как лошадь!
Добрая женщина погладила кобылу и поправила ещё с утра сползшее седло, не обращая внимания на брань «законной хозяйки» послабила капсюль и ушла. Серая потянулась было за ней…
Лошади не плачут, но… Уникальной показалось, что у неё вышло именно это – плакать. «Мы тоже плачем! Только вы не хотите видеть наших слёз…»
Лето уходило, отступая перед наступающей зимой, унося с собой последние искорки тепла и надежды. После площади Уникальная ложилась на пол и думала, что уже не встанет, но на следующий день приходили люди, били, поднимали, вели… Однажды наступил тот день, когда ей уже не удалось встать, не помогло битьё. Она закрыла глаза, и уже причудился ей удивительный зелёный луг, но кобыле поставили болезненный укол, придавший ей сил, и повели в фургончик.
– Всё, Макар, вези на бойню, а то завтра уже и с уколом не встанет.
Второй раз она оказалась здесь. Только теперь точно никто не вздумает – выменивать такую убогую. С язвой желудка и больным сердцем. Даже Уникальную здесь выменивать не хотели!
– Вы что, спятили! В ней же мяса нету! Посмотрите, при весе двести девяносто пять килограммов мы фактически шкуру покупаем! Нет, по десять не возьмём эту доходягу, по десять сами утилизируйте!
– Мы согласны по девять.
– По семь. Ни копейкой больше!
– По рукам.
– Деньги в кассу. Документы в регистратуру.
– Не первый раз…
Так отошла Уникальная во временную собственность мясного комбината.
– Куды её? – спросил рослый мужик в толстовке, пристёгивая карабин к драненькому недоуздку, и повел её в ближайший загон, где держали особо худых лошадей с целью откорма последних перед убоем или, если кому повезёт, перед продажей. Дальний загон для породистых лошадей ей не светил никак, потому что за годы труда порода её стала неопределённой, а документы, претерпев многократные утери, гласили, что она беспородна и якобы ей девять лет.
–Не, не в загон. Веди её к Семёну. Не доживёт до завтра.
Уникальную уводили в тесное помещение со слабым жёлтым светом и спёртым тяжелым воздухом, в котором плавал отвратительный запах хлорки и затхлости. Сопротивляться сил не было вовсе, да и не особо хотелось. Она закрыла глаза. Ей послышалось далёкое, еле различимое, но такое родное мамино ржание, почудились запахи трав… Вот она только что родилась, вот она уже бежит догонять тени уплывающих облаков…
Её кровь медленно стекала с разделочного стола и капала на плиточный пол.
– Семён, твою так! Тряпку неси! Опять запачкали тут всё…
Оторваться от окна заставляет шуршание кулёчков. Стандартный набор: яйца вкрутую, картошка, и курица – обязательно. Но мой сосед изменил негласным правилам пассажирской железной дороги – у него нет с собой классической курицы. Минутку… да, та самая – «Салями крымская уникальная»…
