10 июня. Был Добраницкий, принес М.А. книги по гражданской войне. Расспрашивает М.А. о его убеждениях, явно агитирует. Для нас загадка — кто он?(Из дневника Елена Булгаковой за 10 июня 1937 г.)
И в калиточку вошел человек, он прошел в дом по какому-то делу к моему застройщику, потом сошел в садик и как-то очень быстро свел со мной знакомство. Отрекомендовался он мне журналистом. Понравился он мне до того, вообразите, что я его до сих пор иногда вспоминаю и скучаю о нем. Дальше — больше, он стал заходить ко мне…
(М. Булгаков. Мастер и Маргарита) [1]
Введение
Роман «Мастер и Маргарита» был начат в 1928 г. и переписан семь раз в трех принципиально разных редакциях.
В марте 1930 г., опасаясь ареста, Булгаков сжег часть ранней рукописи. Но уже в следующем году он начал сначала и в течение трех лет создал новый связный текст. Только в 1934 г. в романе появляются оба заглавных героя. В июле 1934 г. Булгаков считал роман почти законченным, о чем говорит запись «Роман. Окончание» перед наброском последней главы.[2]
Однако уже в сентябре 1934 г. Булгаков начинает добавлять к роману новые главы и работает над ним еще два года, прежде чем в июле 1936 г. поставить слово «конец» после главы «Последний полет». Так появилась на свет первая законченная версия, которую собиратель рукописей романа Виктор Лосев назвал «Великий канцлер». [3]
В 1937 г. Булгаков пытается переписать роман наново, меняя порядок глав и имена многих персонажей. Но, переработав первые тринадцать глав, писатель бросает замысел на полпути и возвращается к прежней фабуле и именам. Эту вторую полную версию он заканчивает 23 мая 1938 г. уже под названием «Мастер и Маргарита».
В июне 1938 г., под диктовку автора и правки по ходу, его свояченица Ольга Бокшанская печатает роман на машинке. Однако под предлогом необходимой «правки» Михаил Афанасьевич продолжает постоянно возвращаться к своему «закатному роману», добавив в мае 1939 г. длинный Эпилог и внося в роман изменения буквально до самой своей смерти в марте 1940 г.
Алоизий Могарыч
В первой статье из этой серии, «Кто скажет что нет не свете настоящей любви?» (2021), я обнаружил прототипы Мастера и Маргариты и, кроме того, еще двух персонажей из «свиты» Маргариты: ее домработницы Наташи и ее соседа Николая Ивановича. Сам Мастер одинок — мы не слышим от него никаких имен кроме имен нескольких редакторов и одного приятеля, с которым он близко сошелся перед самым своим арестом. Вот этот самый приятель — а звали его Алоизий Могарыч — и донёс на Мастера, что тот якобы хранит нелегальную литературу, а после ареста Мастера занял его квартиру: «Я ванну приделал… купорос, одна побелка…» [4]
Учитывая, как разошлась эта фраза, а сам Могарыч стал именем нарицательным для друга-предателя, тем удивительнее, что он «ворвался» в роман буквально в самую последнюю минуту. В рукописной версии мая 1938 г. Алоизий появляется только мимоходом, чтобы тут же исчезнуть из Москвы (и из романа) по приказу Воланда.
— Могарыч? — спросил Азазелло. — А… Алоизий Могарыч, — дрожа, ответил гражданин. — Это вы написали, что в романе о Понтии Пилате контрреволюция, и после того, как мастер исчез, заняли его подвал? — спросил Азазелло скороговоркой. Гражданин посинел и залился слезами раскаяния…
— Я ванну пристроил, — стуча зубами, нес исцарапанный Могарыч какую-то околесицу, — и побелил… один купорос… — Владивосток, — сухо сказал Азазелло, подавая Могарычу бумажку с адресом, — Банная, 13, квартира 7. Там ванну пристроишь. Вот билет, плацкарта. Поезд идет через 2 минуты. — Пальто? А пальто?! — вскричал Могарыч. — Пальто и брюки в чемодане, — объяснил расторопный Азазелло, — остальное малой скоростью уже пошло. Вон![5]
Чувствуя в этом персонаже потенциал, год спустя в мае 1939 г. Булгаков добавил целый параграф с портретом Алоизия в давно законченную главу «Явление Героя» и еще один параграф — в Эпилог, где вернул Алоизия (из ссылки или лагеря) в Москву на ответственную должность в «Варьете» и поселил его в Брюсовом переулке. Портрет Алоизия очень схематичен: мы узнаем только, что он журналист «с сюрпризом»:
А со мной случилась оригинальность, как нередко бывало в моей жизни… У меня неожиданно завелся друг. Да, да, представьте себе, я в общем не склонен сходиться с людьми, обладаю чертовой странностью: схожусь с людьми туго, недоверчив, подозрителен. И — представьте себе, при этом обязательно ко мне проникает в душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный и внешне-то черт его знает на что похожий, и он-то мне больше всех и понравится.
Так вот в то проклятое время открылась калиточка нашего садика, денек еще, помню, был такой приятный, осенний. Ее не было дома. И в калиточку вошел человек, он прошел в дом по какому-то делу к моему застройщику, потом сошел в садик и как-то очень быстро свел со мной знакомство. Отрекомендовался он мне журналистом. Понравился он мне до того, вообразите, что я его до сих пор иногда вспоминаю и скучаю о нем. Дальше — больше, он стал заходить ко мне. Я узнал, что он холост, что живет рядом со мной примерно в такой же квартирке, что ему тесно там, и прочее. К себе как-то не звал. Жене моей он не понравился до чрезвычайности. Но я заступился за него. Она сказала: «Делай, как хочешь, но говорю тебе, что этот человек производит на меня впечатление отталкивающее». Я рассмеялся. Да, но чем, собственно говоря, он меня привлек? Дело в том, что вообще человек без сюрприза внутри, в своем ящике, неинтересен. Такой сюрприз в своем ящике Алоизий (да, я забыл сказать, что моего нового знакомого звали Алоизий Могарыч) — имел. Именно, нигде до того я не встречал и уверен, что нигде не встречу человека такого ума, каким обладал Алоизий. Если я не понимал смысла какой-нибудь заметки в газете, Алоизий объяснял мне ее буквально в одну минуту, причем видно было, что объяснение это ему не стоило ровно ничего. То же самое с жизненными явлениями и вопросами. Но этого было мало. Покорил меня Алоизий своею страстью к литературе. Он не успокоился до тех пор, пока не упросил меня прочесть ему мой роман весь от корки до корки, причем о романе он отозвался очень лестно, но с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом, рассказал все замечания редактора, касающиеся этого романа. Он попадал из ста раз сто раз. Кроме того, он совершенно точно объяснил мне, и я догадывался, что это безошибочно, почему мой роман не мог быть напечатан. Он прямо говорил: глава такая-то идти не может.[6]
Вот, собственно, и весь портрет. Слишком общий, чтобы сразу угадать его прототип. Мало ли было в 1930-х журналистов — страстных любителей литературы, которые, к тому же, умели читать газетные статьи между строк? Но перед самой смертью Булгаков красным карандашом перечёркивает этот параграф в финальном тексте, оставив исследователей в недоумении о своих намерениях.[7] Сам же Алоизий Могарыч на долгое время остаётся загадкой. Неудивительно, что Альфред Барков (1994) интерпретировал эту ситуацию в таком ключе:
Другой «зоной умолчания» является крайне неудобный для исследователей образ «друга дома» Мастера — Алоизия Могарыча. Оно и понятно — ведь пришлось бы брать под подозрение друзей Булгакова, а ведь это — люди, на воспоминаниях которых построена значительная часть жизнеописания писателя и выводов исследователей.
Первой «зоной умолчания» Барков назвал прототип Маргариты — верно ли что это жена писателя? — и, как мы уже знаем, оказался прав в своих сомнениях.[8] В случае с Могарычем его подозрения тоже законны, но, к счастью, не верны. Впрочем, тут тоже есть загвоздка.
Ложные следы
Дело в том, что похожий на Алоизия персонаж, некто Понковский, появляется уже в «Великом канцлере», во фрагменте от 6-го января 1934 г., но тоже сразу же исчезает из Москвы (и из романа) по приказу Воланда.[9]
Вот для этого персонажа Игорь Волгин нашел отличный прототип: некоего Костарева, незначительного очеркиста, который выселил из квартиры на Нащокинском семью Мандельштамов — вскоре после того, как поэта арестовали и отправили в ссылку в мае 1934 г.[10]
Главный козырь Волгина: Костарев прибыл в Москву из Владивостока — и его прототип Понковский отправлен Воландом плацкартой прямо во Владивосток — так сказать, назад домой, к родным пенатам, вон из столицы.
Туда же, во Владивосток, Воланд отправил и Алоизия Могарыча в рукописи 1938 г. И Волгин проводит уже параллель между Костаревым и Алоизием.
Но откуда пришел столь подробный портрет Могарыча, который не только был «вхож» к Мастеру, но даже прочёл его роман «от корки до корки»? Вряд ли Булгаков встречал Костарева или давал прочесть ему что-то из своего: в Дневнике Елены Булгаковой этого имени нет.[11]
Кроме того, Волгин не объяснил, как Булгаков мог описать эту ситуацию в январе 1934, так что появляется соблазн последовать совету Баркова и поискать Понковского в окружении если не самого Булгакова, то хотя бы Мастера. Так что, быть может, тут описана ситуация с Николаем Эрдманом — но как узнать, кто вселился в его комнату на Гранатном 2 после его ареста в 1933 г.?[12]
Так как Понковский назван чуть позже Богохульским (Булгаков часто играл с именами), Мариэтта Чудакова предложила иную версию:
Грани предательства отразит и фигура Богохульского (напоминающая по звуковому облику фамилию «Жуховицкий»), которая развернется в поздних редакциях в Алоизия (ср. имя «Эммануил») Могарыча.[13]
Догадка Чудаковой вроде бы в верном направлении: действительно, Булгаков познакомился с Эммануилом Жуховицким как раз в январе 1934 г. Третьего января Булгаковы принимали у себя Жуховицкого и американского журналиста Лайонса (Eugene Lyons), где случился такой вот разговор в записи Елены Сергеевны:
Вечером американский журналист Лайонс со своим астрономическим спутником — Жуховицким. Им очень хочется, чтобы М.А. порвал свои деловые отношения с издательством Фишера (которое действительно маринует пьесы М.А.) и передал права на «Турбиных» Лайонсу. М.А. не любит таких разговоров, нервничал. Жуховицкий за ужином: «Не то вы делаете, Михаил Афанасьевич, не то! Вам бы надо с бригадой на какой-нибудь завод или на Беломорский канал. Взяли бы с собой таких молодцов, которые все равно писать не могут, зато они ваши чемоданы бы носили…» — «Я не то что на Беломорский канал — в Малаховку не поеду, так я устал.»
Но уже 8-го января Булгаков все-таки подписывает с Лайонсом договор на «Дни Турбиных» «при бурном ликовании Жуховицкого». Так что Понковского-Богохульского Чудакова возможно разгадала — но не Могарыча. Последний ее аргумент явно хромает: польское имя Алоизий никак не в масть еврейскому Эммануилу. И хотя Жуховицкий получил образование в Оксфорде и числился переводчиком, но все же он не «журналист» и не кажется уж очень «умен» как Алоизий.
Эммануил Жуховицкий
«Видимо, журналист»
Тут, мне видится, Михаил Афанасьевич описал совсем другого персонажа: журналиста-партийца Добраницкого. Тот вошёл в жизнь Булгаковых неожиданно быстро, в мае 1937 г., и так же стремительно из нее исчез — в августе 1937 г. — хотя и не по своей вине. История их взаимоотношений описана в Дневнике Елены Булгаковой достаточно подробно:[14]
2 мая. Вечером были у Троицких, там был муж Нины, видимо, журналист, Добраницкий, кажется, так его зовут. Рассказывал о собраниях драматургов в связи с делом Киршона.
13 мая. Утром телефонный звонок — Добраницкий. Я сказала, что М.А. нет дома. — Тогда разрешите с Вами поговорить?.. У меня есть поручение от одного очень ответственного товарища переговорить с М.А. по поводу его работы, его настроения… Мы очень виноваты перед ним… Теперь точно выяснилось, что вся эта сволочь в лице Киршона, Афиногенова и других специально дискредитировала М.А., чтобы его уничтожить, иначе не могли бы существовать как драматурги они… Булгаков очень ценен для Республики, он — лучший драматург.
14 мая. Вечером — Добраницкий. Михаилу Афанасьевичу нездоровилось, разговаривал, лежа в постели. Тема Добраницкого — мы очень виноваты перед вами, но это произошло оттого, что на культурном фронте у нас работали вот такие как Киршон, Афиногенов, Литовский… Но теперь мы их выкорчевываем. Надо исправить дело, вернувши вас на драматургический фронт. Ведь у нас с вами (то есть у партии и у драматурга Булгакова) оказались общие враги и, кроме того, есть и общая тема — «Родина» — и далее все так же. М.А. говорит, что он умен, сметлив, а разговор его, по мнению М.А., — более толковая, чем раньше, попытка добиться того, чтобы он написал если не агитационную, то хоть оборонную пьесу. Лицо, которое стоит за ним, он не назвал, а М.А. и не добивался узнать. Добраницкий сказал, что идет речь и о возвращении к работе Николая Эрдмана.
15 мая. Утром — телефонный звонок Добраницкого. Предлагает М.А., если ему нужны какие-нибудь книги для работы, — их достать.
23 мая. Днем, предварительно позвонив, пришел Добраницкий. М.А. сказал, что если уж он решил что-то читать, то лучше «Пушкина» пусть прочтет, хотя вообще и это не стоит делать. Добраницкий попросил тогда и «Пушкина» и «Ивана Васильевича». М.А. ушел потренироваться ходить одному — как он сказал. А Добраницкий принялся за «Пушкина» Через час я ему сказала, что у нас, в нашей странной жизни, бывали уже такие случаи, что откуда ни возьмись появляется какой-то человек, начинает очень интересоваться литературными делами М.А., входит в нашу жизнь, мы даже как-то привыкаем к нему, и потом он так же внезапно исчезает, как будто его и не бывало. — Так вот, если и Вы… — …из таких, то лучше исчезайте сейчас и больше не приходите — так вы хотели сказать? — Да. Тогда он стал рассказывать мне о себе, о своей жизни и в конце концов сказал: — Вы увидите, я не исчезну. Я считаю долгом своей партийной совести сделать все возможное для того, чтобы исправить ошибку, которую сделали в отношении Булгакова. Когда он прочитал «Пушкина», вернулся М.А., и Добраницкий предложил всем нам прокатиться на машине за город, захватив и Сергея (пристяжной конек — зовет его Миша), — ну, скажем, в Химки, посмотреть новый речной вокзал и канал. Добраницкий ушел и приехал на машине через полчаса, с цветами для меня и шоколадом для Сергея.
30 мая. Вечером позвонил и затем пришел Добраницкий с женой. Разговор о пьесах М.А., и больше всего о «Беге».
5 июня. В «Правде» — странное письмо Аркадьева. Пишет, что «дал ошибочную информацию» вчера в «Правде» о репертуаре парижской поездки, упомянув «Бориса Годунова». Вечером у нас опять Добраницкий.
10 июня. Был Добраницкий, принес М.А. книги по гражданской войне. Расспрашивает М.А. о его убеждениях, явно агитирует. Для нас загадка — кто он?
20 июня. М.А. поехал днем в Фили купаться. Вечером работал над либретто («Петр Великий»). Телефон молчит. Мы держали пари с М.А. третьего дня. Он говорит, что Добраницкого мы больше не увидим — не позвонит, не придет.
23 июня. Днем М.А. ездил на Москва-реку купаться. Вечером явился Добраницкий. Я выиграла пари.
10 июля. Вечером пришел Добраницкий, за ним и Нина. По просьбе Добраницкого М.А. прочитал «Бег». Впечатление громадное. Да и правда — не только эта вещь замечательная, еще надо послушать, как М.А. ее читает.
20 августа. Холодный обложной осенний дождь. После звонка телефонного — Добраницкий… очень упорно предсказывает, что судьба М.А. изменится сейчас к лучшему, а М.А. так же упорно в это не верит. Добраницкий: — А вы жалеете, что в вашем разговоре 1930-го года со Сталиным вы не сказали, что хотите уехать? — Это я вас могу спросить, жалеть ли мне или нет. Если вы говорите, что писатели немеют на чужбине, то мне не все ли равно, где быть немым — на родине или на чужбине?
23 августа. Шли с Олей — встретили Добраницкого. Оля аттестовала его дурно. Его одно время хотели назначить во МХАТ директором. Тогда Оля встретила его в штыки.
21 сентября. Добраницкий позвонил, просит его навестить — у него перелом ноги. Поехали. Показывал М.А. книги по гражданской войне, которых нет у М.А.
11 ноября. Заходила к Троицким, узнала, что Добраницкий арестован. Вечером М.А. прибирал книги. Я вытирала с них пыль.
Нет, не случайно Михаил Афанасьевич «прибирал книги» в тот же день, когда Елена Сергеевна узнала, что Добраницкий арестован. Булгаков помнил свой обыск в мае 1926 г. и проверял, нет ли у него какого-нибудь случайного подарка от Добраницкого — например, тех самых редких «книг о гражданской войне» — с дарственной надписью, которые органы могли бы счесть «нелегальной литературой».
От Добраницкого пришло и польское имя Могарыча — Алоизий. И если верна догадка Баркова, что «Варьете» в финальной версии романа пародирует МХАТ — со Станиславским в роли Римского и Немировичем в роли Варенухи — то назначение Алоизия в «Варьете» тоже неслучайно: ведь, как следует из замечания Ольги Бокшанской, сделанного 23 августа, после ареста «красного директора» Аркадьева, Добраницкого якобы собирались назначить директором МХАТа.
Но какого Добраницкого — их было два — отца или сына? Елена Сергеевна ни разу не назвала его по имени. Кажется, что отец должен быть ближе к Булгакову — хотя бы по возрасту. Начнем с него.
Книга Памяти России сообщает:
Добраницкий Мечислав Михайлович, 1882 г. р., уроженец г. Лодзь (Польша), поляк, член ВКП(б) в 1923-1935 гг., пом. редактора Лен. отделения Социально-экономического издательства, проживал: г. Ленинград, 4-я Красноармейская ул., д. 1/33, кв. 1. Арестован 23 августа 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 29 октября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-8-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 5 ноября 1937 г.
Мечислав Добраницкий
Несмотря на короткую справку, Мечислав Добраницкий прошел огонь, воду и медные трубы. Википедия сообщает много подробностей. С 1901 по 1917 год был членом социал-демократической партии Польши и Литвы. Член РСДРП, входил в меньшевистское крыло до 1920 года. В 1923–1935 — член ВКП(б). С 1917 работал в облсовпрофе в Ростове-на-Дону; в 1921–1922 заведовал Музеем революции в Тифлисе; в 1921–1924 перебрался в Москву, где работал в Архиве и Музее Октябрьской революции, одновременно преподавал в Коммунистическом университете им. Я.М. Свердлова и МГУ. В 1924–1927 — генеральный консул СССР в Гамбурге. С 1927 заведовал отделением Прибалтики и Польши НКИД; с 1929 — представитель НКИД в Одессе, где в то же время преподавал в Одесском институте народного хозяйства. В 1930–1936 — директор Государственной Публичной библиотеки в Ленинграде, где Добраницкий сменил академика Н.Я. Марра.
Уже из этого краткого перечня видно что, как и Алоизий, Добраницкий был «умен и сметлив». Тут же и «страсть к литературе». Тут же и «умение объяснить любую заметку в газете». И хотя в 1935 г. Мечислава Михайловича исключили из ВКП(б) за «участие в меньшевистском движении», в 1936–1937 гг. он работал помощником редактора Ленинградского Отделения «Соцэкгиза» (Издательства социально-экономической литературы) — отсюда «видимо, журналист».
Но Ленинград? И как Булгаковы могли посетить Мечислава на дому 21 сентября, если он был арестован 23 августа?!
А что же сын? Книга Памяти России сообщает:
Добраницкий Казимир Мечиславович, 1905 г. р., уроженец г. Цюрих (Швейцария), еврей, образование высшее, член ВКП(б) в 1930–1937 гг., лектор Московско-Нарвского райкома ВКП(б) в Ленинграде в 1926–1927 гг., зам. главного редактора издательства Всесоюзной академии архитектуры, проживал: г. Москва, Русаковская ул., д. 8, кв. 69. Арестовывался в сентябре 1932 г. и был освобожден. Вторично арестован 18 октября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 9 декабря 1937 г. приговорен за «шпионаж и участие в контрреволюционной террористической организации» к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Москва 9 декабря 1937 г. Спецобъект НКВД «Коммунарка». Его отец М.М. Добраницкий, б. директор Публичной библиотеки, расстрелян в г. Ленинград 5 ноября 1937 г., мать Е.К. Добраницкая, зав. кафедрой немецкого языка Высшей школы профдвижения, расстреляна в г. Москва 19 февраля 1938 г.
Казимир Добраницкий
Казимир — еврей по материнской линии. Выбрал этот вариант для анкеты не случайно: Мечислав ушел из семьи к другой женщине. В 22 года Казимир закончил экстерном 2-й МГУ и уже в 27 лет был арестован — значит, «умен и сметлив». И «журналист» — замглавного редактора издательства Всесоюзной академии архитектуры. И как бывший лектор райкома ВКП(б) мог легко объяснить «любую заметку» в сталинских газетах. Мать, Елена Карловна, урожденная Хиршфельд, родом из Митавы, что недалеко от Риги — это могло приглянуться и Елене Сергеевне.
Казимир — «свой» в писательских кругах — приятель Волошина и Ахматовой. Но — увы! — провокатор ОГПУ, а затем НКВД. Видимо поэтому его и выпустили на волю после ареста в 1932 г. А так бы не выпустили.
Судя по комментариям Елены Сергеевны, Михаил Афанасьевич чувствовал, что Добраницкий не случайно заводит разговоры на «скользкие» темы. Услышав в ноябре 1937 г. о его аресте — вероятно, со стандартной (хотя и лживой, как мы теперь знаем) формулировкой «10 лет без права переписки» — в мае 1938 г. писатель определяет своего героя как «поганца и ябедника» (хотя убирает первое определение из финальной версии) и отправляет его «плацкартой» во Владивосток по приказу Воланда — навсегда.
Но уже через год, видя в мае 1939 г. несколько возвратившихся «оттуда» деятелей театра (например, своего хорошего знакомого ленинградца Вениамина Вольфа[15]), Булгаков мог предположить, что Добраницкий тоже скоро вернётся обратно, — отсюда возвращение Алоизия в Москву в Эпилоге. И хотя до ареста Казимир жил на Русаковской улице, вполне естественно, если после назначения директором МХАТА он поселится в жилом доме (№17) артистов МХАТА в Брюсовом переулке.
Конечно, остались вопросы, которые все еще ждут ответа. Почему Добраницкий попал в роман и был там привязан к Мастеру? Ответ, думается, в имени Николая Эрдмана, упомянутого Добраницким 14 мая в одной связке с именем Булгакова.
Почему «Могарыч»? Тут можно только гадать. Добраницкий мог быть любителем выпить. Или слишком много обещал Булгакову, предлагая ему сделку с совестью. Или это непрямая отсылка к его отчеству — «Мечиславович»? И почему «мОгарыч»? Видимо, Казимир говорил с польским акцентом, напирая но «о». Тут мы можем только гадать.
Но почему перед самой смертью Булгаков поменял Владивосток на Вятку? Почему параграф с Алоизием оказался перечеркнутым — и даже был удален Еленой Булгаковой из ее прижизненных публикаций романа? Что вызвало эти сумбурные правки в последний момент?
Из Владивостока в Вятку
Только один новый — и довольно неожиданный — гость появился незадолго до смерти Булгакова в его доме: генеральный секретарь правления союза советских писателей Александр Фадеев. По должности Фадееву приходилось заботиться о писательских нуждах. Первый раз он навестил больного писателя 19 октября 1939 г.; последний — 15 февраля 1940 г.
Пятого января 1940 г. Елена Булгакова записывает в своем Дневнике очень странный текст:
Приход Фадеева. Разговор продолжался сколько мог. Мне: «Он мне друг». Сергею Ермолинскому: «Предал он меня или не предал? Нет, не предал? Нет, не предал».[16]
Неясно, о ком были последние слова Булгакова. Елена Булгакова вычеркнула этот эпизод при публикации своего Дневника. Лидия Яновская полагает, что это о Фадееве или даже о Сталине.[17] Попытки отнести эти слова к Сергею Ермолинскому и затем увидеть последнего в образе Алоизия Могарыча, как это делает самозванная «Булгаковская Энциклопедия» и ее автор Борис Соколов, — вздор.[18] Ермолинский никак не походит на Алоизия — ни лицом, ни манерами, ни судьбою. Но эпизод 15 февраля — ключ к последним поправкам. Елена Булгакова записывает в своем Дневнике:
Вчера позвонил Фадеев с просьбой повидать Мишу, а сегодня пришел. Разговор вел на две темы: о романе и о поездке Миши на юг Италии для выздоровления. Сказал, что наведет все справки и через несколько дней позвонит.
Роман — вот это и беспокоило больного писателя. Полуслепой от болезни, но до самой смерти поразительно живой и проницательный, Булгаков заметил интерес Фадеева к своей жене и даже сообщил ей об этом. Перед лицом житейской неопределенности — Елену Сергеевну могли запросто выселить из писательского дома, как выселили двумя годами раньше Надежду Мандельштам — и надвигающейся войны, а значит всевозможных лишений, Елена оставалась совершенно беззащитной — и Фадеев мог оказаться ее счастливым билетом. Роман мог сыграть в этом свою роль: Елена Сергеевна серьезно примеряла на себя образ Маргариты.
Александр Фадеев
Михаил Афанасьевич понимал, что писатель Фадеев прочтет роман, и тогда Владивосток может вызвать у него ненужные ассоциации. Ведь Фадеев тоже из Владивостока и, к тому же, близкий приятель Костырева. Чтобы подстраховаться от возможных подозрений и защитить свою вдову, перед самой смертью писатель меняет уж слишком заметный Владивосток на нейтральную Вятку. И уничтожает — или собирается переписать — портрет Алоизия, но не успевает.
Эпилог: «Планы выдавать нельзя»
Знала ли Елена Сергеевна, кто выведен под образом Алоизия? Не обязательно, как видно из следующего диалога между Булгаковым и Валентином Катаевым. Катаев так описал эту встречу:
«В 1937 году мы встретились как-то у памятника Гоголю. Тогда как раз арестовали маршалов. Мы заговорили про это, и я сказал ему, возражая: — Но они же выдавали наши военные планы! — Он ответил очень серьезно, твердо: — Да, планы выдавать нельзя».[19]
Да, планы выдавать нельзя — и Булгаков их никогда и никому не выдавал. Как Михаил Афанасьевич и предчувствовал, Казимир Добраницкий оказался сексотом ОГПУ-НКВД. Это выяснилось в 1950-х, и тогда ему было отказано в посмертной реабилитации. Его реабилитировали только в 1991 г., когда в советском обществе утвердилось мнение, что провокаторы были такими же жертвами Сталина, как и их палачи. Мечислава, тоже сотрудничавшего с органами, реабилитировали чуть раньше, в 1988 г.[20]
Булгаков также предугадал будущие близкие отношения Фадеева и Елены. По ходатайству «писательского министра» писательская квартира Булгакова на Нащокинском осталась за ней. Летом 1940 г. Фадеев устраивает Елену Сергеевну и ее младшего сына в санаторий в Ялту, чтобы она смогла «привести роман в порядок». В октябре 1941 г. Фадеев помогает Елене Сергеевне вывести в эвакуацию Булгаковский архив.[21] Нет сомнений, что Фадеев прочёл роман, но, конечно, и пальцем не пошевелил, чтобы его напечатать. Вероятно, он был испуган или же просто растерян до крайности, будучи раздавлен силой Булгаковского воображения, как был, например, раздавлен другой обласканный властями писатель — сосед Булгакова по Нащокинскому сценарист Евгений Габрилович, впервые прочитавший роман после его официальной публикации в 1966-67 гг. [22]
А Сергея Ермолинского арестовали через полгода после смерти Булгакова, в октябре 1940 г. И там, на Лубянке, его основательно допрашивали о Булгакове и заставляли подписывать доносы на своего умершего друга.[23] Берия, видимо, искал компромат на Елену и через нее на самого Фадеева. И хотя генеральный секретарь правления писательского союза помог НКВД уничтожить десятки членов своей организации, передавая чекистам даже личные послания обвиняемых и осужденных, связь с Еленой Булгаковой могла ему дорого обойтись. Выйдя на свободу, Ермолинский, правда, утверждал, что Фадеев отказался подписать ордер на его арест. Это «писательскому министру» тоже могли поставить в вину в свое время.
Вопрос, что имел в виду Булгаков под «предал или не предал», вскоре получит свой ответ.
Литература
Барков, Альфред (1994/2006). Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение. Киев, Украина. https://www.masterandmargarita.eu/estore/pdf/emru002_barkov.pdf
Беленький, Ари (2022). «Кто скажет, что нет на свете настоящей любви? Николай Эрдман и Ангелина Степанова в роли Мастера и Маргариты». Семь Искусств. № 9. Сентябрь 2022 г. https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer9/abelenky/
Булгакова, Елена (1990). Дневник. Под ред. В. Лосева и Л. Яновской. М: Книжная Палата.
Волгин, Игорь (2017). «Не удостоенные света. Странные сближения: Булгаков и Мандельштам (попытка синхронизации)». С-Петербург, Росток, т. 5, 87-161.
Ермолинский, Сергей (1990). Из записок разных лет. Михаил Булгаков. Николай Заболоцкий. М: Искусство.
Лосев, Виктор (2006). Мой бедный, бедный мастер. M: Вагриус.
Соколов, Борис (2006). Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты». М.: Яуза, Эксмо.
Чудакова, Мариэтта (1988). Жизнеописание Михаила Булгакова. М: Книга.
Яновская, Лидия (2007). Записки о Михаиле Булгакове. М.: Текст.
Аппендикс
Открытый Поиск: Добраницкий Казимир Мечиславович
-
Дата рождения: 1905 г.
Место рождения: Швейцария, г. Цюрих
Пол: мужчина
Национальность: еврей
Социальное происхождение: из служащих
Образование: высшее (экстерном 2-й МГУ, 1927)
-
Профессия / место работы: В 1936 г. — нач. культотдела издательства «Рабочая Москва»; 1936 г. — сентябрь 1937 г. — зам. главного редактора издательства Всесоюзной академии архитектуры; перед арестом — без определенных занятий
-
Место проживания: Москва, ул. Русаковская, д. 8, кв. 69
Партийность: член ВКП(б) с 1930 г.
Дата расстрела: 9 декабря 1937 г.
Дата смерти: 9 декабря 1937 г.
Место смерти: место захоронения — Московская обл., Коммунарка
Место захоронения: Московская область, спецобъект «Коммунарка».
Мера пресечения: арестован
Дата ареста: 18 октября 1937 г.
Обвинение: шпионаже и участии в к.-р. террористической организации
Осуждение: 9 декабря 1937 г.
Осудивший орган: ВКВС СССР
Приговор: ВМН (расстрел)
Дата реабилитации: 9 декабря 1991 г.
Архивное дело: ЦА ФСБ, дело Р-40863
Источники данных: БД «Жертвы политического террора в СССР»; Москва, расстрельные списки — Коммунарка
Примечания
* Первоначальная версия этой статьи опубликована в препринте на ResearchGate
[1] У «Мастера и Маргариты» нет канонического текста, так как поздние изменения и вставки, записанные Еленой Сергеевной Булгаковой во время болезни Булгакова и добавленные в напечатанный в 1938 г. текст уже после смерти писателя, часто оспариваются. Я цитирую тексты всех версий по Виктору Лосеву (2006).
[2] Лосев 2006: 183.
[3] Лосев 2006: 955, 967.
[4] Лосев 2006: 854-5.
[5] Лосев 2006: 584.
[6] Лосев 2006: 749.
[7] Лосев 2006: 1004-5.
[8] Беленький 2021.
[9] Лосев 2006: 177.
[10] Волгин 2017.
[11] Правда Булгаков мог услышать о нем от Ахматовой или даже увидеть воочию, когда посетил Ахматову в квартире Надежды Мандельштам 13 апреля 1935 г.
[12] См. Беленький 2021.
[13] Чудакова 1988: 547.
[14] Дневник Елены Булгаковой за 2, 14, 15, 23, 30 мая; 5, 10, 23 июня; 10 июля; 20 августа; 21 сентября; 11 ноября 1937 г.
[15] Дневник Елены Булгаковой за 10 мая 1939 г.: «Днем звонок — Вольф! Я закричала — какой Вольф?! Вениамин Евгеньевич?! Пришел через час, похудел, поседел, стал заикаться. Оказывается, просидел полгода, был врагом народа объявлен, потом через шесть месяцев был выпущен без всякого обвинения, восстановлен в партии и опять назначен на свой прежний пост директора Ленинградского Красного театра.»
[16] Лосев 2006: 1004-5; Яновская 2007: 228. Эта запись отсутствует в опубликованном Дневнике Елены Булгаковой.
[17] Яновская 2007: 228.
[18] См также Соколов 2006: 167-178, где Соколов в качестве «доказательства» приводит два аргумента: один, что Ермолинский в своих мемуарах рассказывает об одном шуточном «интервью» с Булгаковым, где он играл роль «журналиста», расспрашивающего писателя о его карьере; второй, что Ермолинский-де слишком уж нахваливал Батум, хотя понимал, что пьеса это очень посредственная, и Булгаков не мог не почувствовать фальши. Соколов все-таки должен был знать, что этот разговор состоялся 18-го августа 1939 г., то есть через три месяца после того, как портрет Алоизия был добавлен в мае 1939 г., а то самое «интервью» с больным Булгаковым еще позже (видимо в декабре 1939 г.), но по ходу придумал, что Булгаков добавил портрет Алоизия в роман прямо перед смертью, зимой 1940 г., — а это прямая подтасовка. После всех этих «доказательств» и намеков, Соколов важно заявляет (с. 179): «насчет Ермолинского Булгаков ошибся». И тут же прибавляет: «а вот настоящего Иуду в своем окружении так и не выявил» – и называет имена Добраницкого и Жуховицкого. Как тут не вспомнить афоризм Георга Кристофа Лихтенберга: «Профессионалы не знают лучшее в своей профессии».
[19] Соколов 2006: 70.
[20] В партии восстановлены: Ванцлебен Сусанна Филипповна, Добраницкий Мечислав Михайлович // Диалог. – 1989. – № 6.
[21] Яновская 2007: 230-231.
[22] Воспоминания 1988: 344-6.
[23] Ермолинский 1990.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer11/abelenky/
