(окончание. Начало в № 4/2022 и сл.)
ПРАВИЛА ИГРЫ
В город, где сын родился и провел детсадовские годы, мы возвращались спустя семь лет. Сопки расступились, вдали засверкало озеро огней. Сын сострил:
— Подъезжаем к исторической родине.
Вскоре мы уже сидели в гостях у дяди Вити, у Виталия Федоровича Михайлова. Дружим с техникума, с четырнадцати-шестнадцати лет. И вот опять вместе.
…Таким счастливым Виталия давно не видел. На дворе — июнь, солнечный, но по-осеннему холодный. Друг зашёл в редакцию в толстой осенней куртке, сидел не раздеваясь. Спешил на оперативку в строящийся цех керамической плитки. Утром я заикнулся по телефону и вот, улыбающийся, Витя сидит напротив меня. Выложил на стол 500 рублей, хлопнул по плечу и поклонился. Не мне, двери. Рост не позволял ему входить-выходить не согнувшись.
Обычная для Севера история. Сейчас, наверное, и там рубля без расписки в долг не получишь, а тогда люди верили друг другу на слово. Троячку до получки одолжить всё равно было сложновато, другое дело — полтыщи, тыщу и более. Это запросто. Ради такой суммы можно пойти в сберкассу и постоять в очереди. Одолженная пачка купюр вместе с отпускными гарантировала нормальный отдых в местах, обласканных солнцем. Позволяла особо не экономить на клубнике, яблоках и прочих витаминах. Заодно прикупить одежды на зиму.
Витя сам так поступал всю дорогу, хотя зарплату получал отнюдь не маленькую — работал заместителем директора Ковдорского горно-обогатительного комбината по капитальному строительству. Денег на машину или квартиру в средней полосе так и не накопил. Сначала треть заработка уходила на алименты — пока сын и дочь от первого брака не окончили институты. Потом, думал, что успеется. Только-только отметил 55-летие, достиг северного потолка для оформления пенсии. Её-то и собирался класть в копилку.
В тот день Витя впервые за долгие годы нашего совместного проживания на севере смог предложить мне взаимообразно небольшую сумму. Без ущерба для семейного бюджета. Спустя два месяца, когда отдавал долг его жене, узнал, что это деньги тёщи. Она продала квартиру в Северодонецке Луганской области и перебралась жить к дочери и зятю.
С Виталием, с Витей, или, как мне нравилось говорить, с Виктóром («Виктóр и я — уже победа!»), мы вместе учились в Киевском горном техникуме, номера наших групп стояли рядом. Моя — 55, его — 56. Он получил диплом горного техника-шахтостроителя, я горного электромеханика. В отличие от меня Витя не изменил своей первой профессии. Пусть оснований, в смысле способностей, у него было побольше. Познакомились мы с ним в техникумовской литстудии. Стихи его запали в душу: «Всё потому, что ему девятнадцать и девятнадцать лет ей!». Этому рефрену я, поскольку был младше года на полтора, завидовал.
Ещё Витя блистал на самодеятельной сцене. Знал наизусть Маяковского. Мог часами читать, не повторяясь. И такое бывало. Его пригласили в народный театр Клуба пищевиков на роль Богдана Хмельницкого. В 1954 году, когда мы защищали дипломы, широко праздновалось 300-летие воссоединения Украины с Россией. Для меня тот месяц май остался в памяти двумя яркими событиями: открытием цельносварного моста Е. О. Патона через Днепр и премьерой в народном театре. Насколько знаю, после армии Витя поступал в театральное училище одновременно с Сергеем Юрским. Дошёл до второго тура.
С полгода довелось нам поработать вместе в одном из киевских проектных институтов. Опять же в разных отделах. Он в строительном, я — в электро. Годы переписки и редких встреч в Киеве и Северодонецке. Пока Витя не оказался на Севере. Сначала в Апатитах. Оттуда его перевели в Ковдор. Это он убедил местное партийное руководство пригласить меня редактировать многотиражку горно-обогатительного комбината. Бросил мне спасательный круг. Все возможности прижиться в редакциях Киева я исчерпал, перспектива постоянной работы даже не маячила. «Инвалидность пятого пункта», как тогда говорили, мешала.
В Ковдоре разворачивалась реконструкция железорудной обогатительной фабрики. Из той же руды предстояло извлекать апатит и бадделеит (двуокись циркония) — радиоактивный минерал. На Витины плечи впоследствии возложили полный перевод комбината на стопроцентное использование добываемой руды. Кальцит в отходах оказался отличным сырьём для изготовления дефицитной керамической плитки.
Наверное, в управлении комбината не сыскать более собачьей должности, чем заместитель директора по капитальному строительству. При бесконечных стройках, которые, надо или не надо, сотрясали страну, подрядчики, в отличие от заказчиков, находились в привилегированном положении. Примерно по той же модели, которая позволяла любой продавщице возвышаться над очередью в магазине: «Вас много, а я одна!». Строители всегда оставались на высоте, а заказчики — в проигрыше. Надо сказать, умело пользовались своим привилегированным положением. Профессиональные навыки, уверен, помогли взлететь в Перестройку Б.Н. Ельцину.
Как карты не ложились, а всегда в строительных просчётах виновным оказывался заказчик. Задержка со сдачей жилого дома или с вводом в эксплуатацию детского сада… Ошибка в 180 градусов при привязке к площадке водоочистительных сооружений… Мощности хлебозавода, превышающие потребности города в три-четыре раза… Отсутствие ливневой канализации… И так далее, и тому подобное. Всё это, разумеется, отражалось на размерах премиальных и на количестве орденов с медалями. В отличие от подрядчиков и субподрядчиков. Им всегда доставались корешки. Вершки, то есть выговор за выговором, с занесением, со штрафами — главной фигуре заказчика в лице зам. директора по капстроительству, В.Ф. Михайлову.
В тот год Витя поехал в отпуск спустя месяц после меня. И не вернулся. Сердце не выдержало перепада давления и жары. Что угодно мог предположить, но только не то, что придётся участвовать в написании некролога, листать его «Личное дело». Солидная папка, а в ней лишь одна благодарность. Кажется, ко Дню милиции, как активному дружиннику. Святая святых — общественные нагрузки, Витя от них не увиливал. Но половина папки, или, как сказали бы самодеятельные стилисты, — бóльшая половина: выговор за выговором. С занесением и без. За необеспечение, за срыв, за ошибки в чертежах и т.д., и т.п.
Витя отдал Ковдорскому ГОКу свыше двадцати лет, более четырёх пятилеток, если по тогдашнему счёту. Из заштатного посёлка при карьере и фабрике Ковдор превратился в компактный город, райцентр. Население увеличилось впятеро. На улицах повырастали пяти- и девятиэтажки современных на то время серий. А Витя оставался жить в двухкомнатной квартире, доставшейся от предшественника. Когда появилась тёща, он лишился угла в комнате пасынка, перебрался со своими бумагами и чертежами на кухню. Перелопачивал строительные объёмы на десятки и сотни тысяч полновесных рублей. Приходил в обнимку с портфелем поздно вечером и уходил по утрам.
В многотиражке, а спустя годы — в районной газете, о чём и о ком только не приходилось писать. Не пропустил вклада в развитие комбината и города ни одного мало-мальски заметного действующего лица. А Виталий Михайлов появлялся на страницах исключительно как автор проблемных и аналитических статей, как авторитетный комментатор хода стройки. А встречались мы чуть ли не ежедневно. Если не на объектах, то у него или у меня в кабинете. Допоздна засиживались в гостях друг у друга, могли и без рюмки. Между нами та душевная близость, которая может возникнуть только в юности и цементируется годами дружбы.
Хорошо знаю, чего стоили Вите те или иные объекты капитального строительства. Какие он наматывал концы между главками и научно-исследовательскими институтами, сколько раз его вызывали в горком и обком, как приходилось унижаться в министерских кабинетах. И то сказать, Ковдорский ГОК, вскормленный министерством чёрной металлургии, на полном ходу сделал шаг в сторону большой химии. Новая продукция никак не укладывалась в привычные рамки родного министерства. Крайним опять оказался В.Ф. Михайлов. (В скобках, справедливости ради, надо сказать, что о комплексном использовании руд Ковдорского месторождения, задумался ещё Мурманский совнархоз. Задолго до появления Михайлова в Ковдоре. Минчермет так и не смог отбояриться от наследия самодеятельности на местах. Отводил душу на ни в чём не повинном ответственном за капстроительство.)
Не особо жаловали Михайлова и коллеги по управлению комбината, остальные работники ГОКа. В огрехах подрядчиков и субподрядчиков они винили отдел капитального строительства и его руководителя. Даже тот бесспорный факт, что именно Виталий Фёдорович добился прибавки в 10 процентов к полярному коэффициенту, которая была положена добытчикам апатита, авторитета ему не прибавил.
Несправедливость всегда отзывается двойной и тройной перегрузкой сердца. Но Витя держал удар.
А я? Что я! У меня были свои принципы, прописанные в профессиональном кодексе. Мне казалось не этичным писать о друге на страницах газеты, которую редактирую. На страницах областных или всесоюзных изданий — тоже. Хотя бы в том же журнале «ЭКО», чьим нештатным корреспондентом по Северо-Западу страны долго являлся. Со школы запомнил, что «радеть родному человечку» интеллигентным людям не пристало. Нет, не боялся обвинений в кумовстве. Демагогические приёмы и тогда претили. Но писать о друге? Считал всё-таки неудобным.
(Припомнился эпизод. Город превратился в райцентр и обзавёлся районной газетой. Она опубликовала заметку о растущих в детской художественной школе талантах, обнародовала фамилии юных гениев. Все они буква в букву совпали с фамилиями секретарей райкома, ответственных работников райисполкома и редактора газеты. Не постеснялся, обратил на сей факт внимание секретаря по идеологии. Она вскинула на меня глаза и произнесла:
— А если эти дети действительно талантливы!).
Никак не уйти от мысли, что нужно было пересилить себя. Подставить плечо другу, который нуждался в поддержке. Святая обязанность! Может быть, это укрепило бы его сердце.
С годами постигаю мудрость простых истин. Хорошие слова надо говорить человеку при его жизни. Желательно вслух. Не стесняться. Не оставлять благодарность для некролога, для подписантов из «группы товарищей». Чтобы потом не сожалеть и не думать, что ты, именно ты, виноват.
ДВА ОЧКА
Железный занавес, точнее, железный тюль, сотканный из колючей проволоки, плотно отгораживал Мурманскую область от северных провинций Финляндии. Финская Лапландия и Кольский «Лапландский заповедник» расположены на одной широте, но попасть в резиденцию Санта Клауса можно только очень кружным путём, через Ленинград.
В начале девяностых строгости поослабли. Делегация мурманчан поехала налаживать культурные контакты напрямую, через северное пропускное окошечко.
Вереница автобусов часа четыре тряслась на лесовозной грунтовке. У пропускного пункта, совмещённого с погранзаставой, мы размяли ноги и попытались избавиться от въедливой дорожной пыли. Ощущение такое, будто вывалились не из плотно закупоренных «Икарусов», а из гигантских пылесосов. Хоть пиши пальцем разные слова на чемоданах, сумках, спинах. Надо ли говорить, как мы обрадовались городским удобствам в казённом здании на сопредельной территории. Зеркала, кафель, горячая и холодная вода, мыло в брусочках и тюбиках, рулончики бумажных полотенец и пипифакса.
Чудеса не прекращались всю неделю. Широкое асфальтовое шоссе между городами то и дело утюжили поливочные машины, тщательно мыли без того блестящее полотно. То справа, то слева по лесу прогуливались олени и лоси. Живые, мало похожие на своих гипсовых собратьев с площадей Оленегорска и Мончегорска.
На обратном пути финны пропустили без особых придирок. Зато бдительность проявили родные таможенники и пограничники. По два часа мурыжили каждый автобус. Стой, надейся и жди. Ни поесть, ни стрельнуть сигарету. А тут ещё июнь, время солнечных ночей. Не спрячешься за кустиками. Волей-неволей пристраиваешься к очереди у единственного удобства. В нём ни кафеля, ни воды, ни туалетной бумаги. Дворовый скворечник на два очка. Из всех достижений цивилизации снабжён лишь электрической лампочкой, укутанной железной сеткой. Но прибита она не внутри помещения, а снаружи.
Наши любознательные дамы поинтересовались у прапорщика, почему лампочка свешивается с козырька? Надо бы переместить, или внутри тоже прикрутить лампочку.
— А зачем? Свет нужен, чтобы видеть, кто входит и выходит…
ШТАМПЫ И ШТАМПИКИ
Дореволюционный журнал «Сатирикон», осенённый талантом Аркадия Аверченко, много места отводил защите языка от пошлости и штампов. Журнал из номера в номер вёл рубрику «Потёртые пятаки», посвящённую потерявшим изначальную свежесть фразам и потому ничего не выражавшим. Не заставляющим читателя остановиться и задуматься. Пролетающим мимо сознания, «как фанера над Парижем». Уж извините за современный аналог потёртых пятаков.
Человеку, жаждущему «глаголом жечь сердца людей», считалось неприличным употреблять выражения, наречённые «потёртыми пятаками». Свидетельствующими о низком уровне профессионализма и квалификации.
Выписал фразы из того сатириконовского списка. «Он прижался горячим лбом к холодному стеклу». «Волосы зашевелились на его голове». «Кровь стыла в жилах». «Солнце золотило верхушки деревьев». «Руки повисли, как плети». «Он побледнел, как стена». «Перед ним зияло дуло пистолета. В одну минуту перед ним пронеслась вся его жизнь…».
Самое забавное, если судить по нынешней печатной продукции (как глянцевой, так и голубовато-жёлтой), вся эта имитация изюма в булке и нынче «расходится, как горячие пирожки» — опять же потёртый пятак уже нашего времени.
В девяностых годах ХХ века в мои руки попал документ, возносивший безликие идиомы на пьедестал чуть ли не образцово-изящной словесности. Многостраничный комплект кубиков-фраз. Ими рекомендовалось насыщать — цитирую заголовок — «Материалы по подготовке документов». То есть болванка для написания докладов секретарей райкома, отчётов и прочих официальных бумаг. Указанный документ обнаружил в бумагах одного из киевских райкомов партии, перевезённых в каморку какой-то конторы да там и позабытый. За ненадобностью.
Даже беглого знакомства с рекомендуемыми текстами было достаточно, чтобы понять, почему передовые статьи «Правды» или «Призывы ЦК КПСС» к праздникам отскакивали от сознания читателя, как теннисные мячики от стенки.
Судите сами. При «отражении недостатков», следовало пользоваться такими словесными оборотами: «Далеко не всё делается…», «Оставлено без внимания…», «Не наведён должный порядок…», «Низкая эффективность…», «Медленно внедряют в практику…», «Затягивается разработка…», «Не сокращается количество…», «Не сделали соответствующих выводов…».
Для «отражения положительных сторон» — свои слова-наклейки: «Предпринятые меры…», «Дальнейшее развитие получили…», «Наметился качественный сдвиг…», «Сложилась новая эффективная форма…», «Всё это позволяет…», «В результате осуществления широкого комплекса мер…», «В ходе практического решения этой задачи…».
Кстати, о задачах, то бишь о планах на будущее. Им было отведено две с половиной страницы из семи. Вчитаемся. «Считать одной из первостепенных задач…», «Усилить внимание…», «Всемерно повышать…», «Обратить особое внимание…», «Усилить влияние… повысить уровень…», «Строже спрашивать…», «Одной из ключевых проблем считать…», «Ускорить подготовку и внести на рассмотрение…», «Этой цели должны быть подчинены…», «Опираясь на богатый опыт…».
Пробежали глазами? Не откладывайте в сторону. Сверьте со стенограммой пленарного заседания Верховной Рады, с речами кандидатов в президенты, с высказываниями большинства радетелей за благо народа… И сами решите, можно ли верить обещаниям в безликой упаковке из словесных штампов и штампиков?
ХОТЬ НА ОДНУ ШЕСТНАДЦАТУЮ
Главный корпус Киевского госуниверситета им. Т.Г. Шевченко сохранил цвета орденской ленты ордена Св. Владимира — красной с чёрными полосками. Зримое напоминание о том, что до революции университет носил имя Святого Владимира.
Однако ни революционный красный цвет (популярный миф, будто студенты накануне 1 мая ночью перекрасили корпус), ни смотрящий на колонное здание с пьедестала (на котором в царские времена стоял памятник императору Николаю I — основателю университета) великий революционно-демократический поэт (стилистика послереволюционных лет) Т.Г. Шевченко не могли прикрыть антисемитизм, расцветший в университете в пятидесятые годы прошлого века.
В Киеве до революции евреи составляли добрую четверть населения. Даже после Бабьего Яра, в бывшей черте оседлости, на Подоле, «этнически не коренное население» преобладало. В нашем 7 «А» классе школы № 10 из 40 учеников — 35 были евреями.
В киевских вузах после войны пропорция обратная. А в такие учебные заведения, как институт иностранных языков, да университет вообще принимали считанные единицы «некоренных», на заочное отделение. «Нежелательные элементы» отметались на дальних подступах. Ещё в приёмной комиссии, до вступительных экзаменов. Мне, например, хватило одной «задушевной беседы», чтобы я попрощался и поехал поступать на заочное отделение в Свердловск.
После Перестройки и распада Союза, после выхода на пенсию возвратился с семьёй в Киев. Предпринял все возможные усилия, чтобы сын оказался подальше от гуманитарных дорожек и поступил в знаменитый Киевский политехнический. Там он успешно проучился три года. Но гуманитарная составляющая взяла верх, сыну захотелось попробовать свои силы на классическом отделении филфака университета. Приняли! Благодаря рекомендации известного в Киеве латиниста, профессора мединститута Ю.В. Шанина, но всё-таки! Я решил, что проклятое прошлое позади. Гордился успехами сына. Дескать, отцу дали от ворот поворот, а сын докажет за отца, как это было несправедливо.
Ошибся. Весьма болезненно. В конце второго курса, который сын с блеском заканчивал, даже отличился курсовой по латинскому синтаксису, вдруг известие — сына исключают. Попытался разрулить, познакомился с благородными людьми, доцентами нескольких факультетов. Они защищали сына. Одна преподавательница в редакцию ко мне приехала:
— Спасайте ребёнка, его третируют из-за еврейского происхождения.
Отреагировал на автомате:
— Почему еврея? Он же наполовину…
— А им всё равно, хоть на одну шестнадцатую!
Переговоры с деканом филологического факультета, попытка найти защиту у ректора — всё впустую.
Блюстителям чистоты титульной нации, поперёк горла даже одна шестнадцатая.
ЗА СЕМЬЮ ПЕЧАТЯМИ
На поминках, — где ещё в нашем возрасте встречаемся? — разговорился с кадровым арсенальцем. С кем? Прежние сослуживцы в курсе этой истории, а для чужих ушей фамилии его и его жены ничего не скажут. Ежели кто настырный поинтересуется подробностями, жена хозяина за двери выставит. Достаточно настрадалась из-за своего происхождения и не считает нужным в изменившихся обстоятельствах стричь купоны. Продолжает считать, что не всё продается и покупается.
Пусть другие пожимают плечами. Я не буду.
Вернулся парень с войны. Четыре года на переднем крае, в разведке. Грудь в орденах, тело в шрамах. В отделе кадров «почтового ящика» — киевского завода «Арсенал» — обрадовались столь проверенному работнику. Допуск определили во все цеха, даже в те, в которые не каждого зам. директора завода пускали. Из соображений секретности.
Организаторские способности фронтовика пришлись ко двору, он быстро рос, стал мастером цеха. Дело молодое — влюбился. А жениться человеку, посвящённому в государственные секреты, не так просто. На дворе 1952 год — самый разгар последнего сталинского закручивания гаек.
Невеста ничего не скрывала. Рассказала, что она дочь «врага народа» и внучатая племянница «сомнительного учёного», первого президента независимой Украины Грушевского. Парень понимал, фронтовой опыт подсказывал, что ярлыки органов — явная глупость и чепуха, но поневоле задумался. Не о себе. О девушке. Как бы ей из-за него чего-нибудь не влепили. Но стоял на своём, торопил день свадьбы.
Вызвали в отдел кадров, поинтересовались продвижением срочного изделия. Как бы ненароком перешли на личную жизнь и на порочащие связи. Бывший разведчик не сдержался, поделился запасами слов, выручавшими на войне. Опешили граждане начальники. Или у них голова другим была занята — космополитов выслеживали? С миром отпустили:
— Отец девушки — враг народа, получил по заслугам. Но товарищ Сталин учит, что дочь за отца не отвечает. Однако будь, парень, начеку…
Было на что посмотреть молодожёну в квартире на Паньковской. Поразило обилие книг. Застеклённые шкафы упирались темечком в потолок. Много шкафов. В комнатах, в коридорах. Но раскрыть, пощупать тиснённые фолианты не представлялось возможным. Полки обклеены бумажками с печатью и неразборчивой подписью. Автографы безымянные чекисты оставили, когда уводили на заклание племянника великого учёного, тоже не постороннего науке человека. В 1937 году.
Книги простояли под домашним арестом четыре года до войны, более двух лет оккупации, потом ещё девять лет. Не отодрал бумажки на шкафах и молодой зять. То есть, конечно, попытался, но жена и тёща грудью встали. Попросили никуда не обращаться за разрешением. Забыли о них и забыли, не надо напоминать.
ЖЕНСКАЯ ЛОГИКА
Киев. Что ни щелчок тумблера телевизора, то открытие. Убелённый сединами лектор сводит счёты с императрицей Екатериной II. Более двухсот лет тому назад она, видите ли, «ликвидировала, как класс, Запорожскую сечь». Кто спорит, у императрицы, присвоившей себе при жизни титул «Великая», достаточно прегрешений. За 30 лет правления она вела больше кровавых войн, чем оба её внука вместе взятые. Оставила после себя долговые обязательства, соразмерные с несколькими годовыми бюджетами страны.
Но обвинять её в предвзятости к запорожским казакам всё-таки перебор. Запорожская сечь возникла и в течение нескольких столетий поддерживалась сначала благодаря литовским великим князьям, потом польским королям. Исключительно в качестве преграды от набегов Крымского ханства. Этот осколок Золотой орды несколько веков существовал на дивиденды от грабежа приграничных и глубинных областей соседних государств, от продажи угнанных в рабство. Екатерина II осиное гнездо ликвидировала. Запорожская сечь выполнила свою историческую миссию. Её и сократили. Надобность в защите южных рубежей от набегов кочевников отпала.
Уверен, Екатерина так поступила по причине своей женской сущности. Предлагаю сопоставить с историей, произошедшей в середине ХХ века в одном маленьком заполярном городке, тогда ещё рабочем посёлке. Градообразующий железорудный комбинат становился на ноги, появилась возможность строить капитальное жильё взамен временных бараков. Вместо комнаты на семью с общим коридором и удобствами во дворе — предоставлять отдельные квартиры со всеми удобствами.
Все были довольны. Начальство вместе с парт- и профорганизациями отправило победную реляцию в область и повыше. К революционному празднику намечалось сдать первые три двухэтажных дома на двенадцать квартир каждый. Претендентов на улучшение условий проживания — вагон и маленькая тележка. Долго сидели и колдовали над списком.
Сравнение с вагоном и тележкой пришло в голову не случайно. Вечером счастливые отцы семейств получили в торжественной обстановке, под аплодисменты зала, ордера на квартиры, а с утра в управления строительного треста и комбината потянулись огорчённые жёны. У хозяев начальственных кабинетов глаза на лоб полезли. Чего угодно ожидали, только не решительного отказа женщин от свалившегося счастья. Посетительницы приводили одни и те же доводы:
— Вы что, предлагаете нам жить, как в вагоне поезда? Всё под рукой. Нам-то без разницы, на чём варить — на буржуйке или на электрической плите. А мужикам что делать? Ни воды из колодца принести, ни дров наколоть, ни печь затопить! Они же от безделья сопьются! А кто детей кормить будет?
Зачем же обижаться на Екатерину, нашедшую на Кубани другую работу для своих новых подданных призывного возраста? Тоже ведь опасалась, что бывшие защитники от безделья сопьются, в разбойники подадутся. Наподобие Пугачёва…
СИЯНИЕ СЕВЕРА
Чего не хватало на Севере, так это весны. В родном Киеве она растягивалась на недели и месяцы. Сначала проклёвывались почки, потом цветы, потом… В Ковдоре всё разнообразие уплотнилось до одного дня. До первой тёплой ночи, если можно назвать ночью пару часов сумерек между закатом и рассветом. С утра солнце. Почки на берёзах едва заметны. А идёшь с работы — вся улица в новом отглаженном наряде. Через неделю-две — небольшая остановка на цветение рябины и черёмухи. Вот и вся весна. Ждешь её, ждёшь, а она раз, два и промелькнула.
Если по-честному, меня раньше срока повымело с Севера совсем не строгое распоряжение новоиспечённого председателя Верховного Совета Кравчука. Дескать, если кто желает остаться гражданином УССР, надо в считанные месяцы вернуться к месту прописки. После смерти мамы отец остался один в четырёхкомнатной квартире на киевской Оболони, нуждается в помощи. К тому же сын перешёл в одиннадцатый, выпускной, класс, ему на следующий год поступать в институт.
Была ещё одна, сугубо личная причина. О ней боялся самому себе признаться, но она всё явственней напоминала о себе. С разницей в год-полтора провёл по месяцу в больнице. Годами не позволял себе болеть, разве неделю провалялся на больничном. В лучшем случае забегал подышать в сауну, благо к тому времени они расплодились повсеместно, даже в гостинице Кандалакши. Постоишь, подышишь и снова как огурчик. Но чаще и чаще стал ощущать, как тяжело подниматься на пятый этаж в шикарную трёхкомнатную ковдорскую квартиру с видом на лес и озеро. Сверху сердце как будто придавливала невидимая планка.
Ощутил полной мерой, что кислорода в северных широтах меньше нормы. Словом, позволение выйти на пенсию на пять лет раньше обычного срока, при пятнадцати лет северного стажа, никакая не льгота — возмещение потерянного здоровья.
После возвращения в Киев сердце перестало напоминать о себе. А в памяти, чем дальше, тем резче картины жизни в тех широтах. Длинные, почти двухмесячные полярные ночи, когда солнце не показывается на горизонте, а серый рассвет тут же сменяют серые сумерки. Вовсю полыхает северное сияние — в безветренные сутки, если небо не покрыто тучами. Наслаждаться этим природным зрелищем лучше из окна квартиры или кабинета, на улице — мороз под тридцать и ниже.
Летом сияние тоже полыхает. Но солнечные лучи отбеливают его зеленоватые грани. Светило крутится по горизонту и норовит поцелить в глаза. Солнцезащитные очки на севере никакая не роскошь, а насущная необходимость. И летом, и зимой. Особенно, зимой, когда снег того и гляди сфокусирует ослепительные лучи на твоём зрачке.
У северного сияния есть не менее звучные синонимы — «сполохи» и «полярные зори». Данные имена заполярных красот стали названиями улиц Мурманска. Точно знаю. Они часть адресов моих друзей.
***
Газетная работа ни на что другое почти не оставляла времени. Так и не побывал в окрестностях Умбы, где сохранились так называемые лабиринты, начерченные камнями спирали, выложенные у берега моря. До сих пор учёные спорят, что это — ловушка для рыб, забредавших сюда в прилив, или культовое сооружение времён легендарных Гипербореев? На острове Медвежий в Белом море во времена Анны Иоанновны соловецкие монахи добывали серебро. Один из рудников назывался: «Дал Бог счастья».
А пляжи на том же острове «Медвежий»! Выстланы отполированной серой галькой, как в Батилимане, на юго-западной оконечности Крыма. Камешки пружинят под ногой, не причиняя боли. Рядом — бухта с песчаным, солнечным пляжем. Ни тем, ни другим воспользоваться по прямому назначению невозможно, температура морской воды за неделю-другую летней жары не поднимается выше десяти градусов.
Железо, апатит, никель и прочие полезные ископаемые — не единственное богатство Кольского полуострова. Гранитами и мрамором заинтересовались Итальянские фирмы. В их стране ещё со времён Рима разбираются в качестве материалов для строительства. Там же, на берегу Белого моря по дороге из Умбы в Кузомень, притулился небольшой мыс Корабль — месторождение уникальных аметистовых друз, тёмно-сиреневого цвета. Жаль, добытчики не выпиливали осторожно самоцветы из каменного ложа, а взрывали.
***
В годы, когда полки в продуктовых магазинах пустели до неприличия, в Умбе можно было купить медвежатину, добытую местными охотниками. Или пакетики с нарезанной ломтиками сёмгой. Деликатесом, который в столицах редко можно было увидеть. Умба в 1980 году, на Олимпийские игры, доставила в Москву 100 тонн свежесолёной сёмги. Не выращенной в инкубаторах-фиордах, как в Норвегии, а выловленной в те месяцы, когда рыба заходит «на пресницу» в устья рек из Белого моря. В общем, попробовать (не от пуза — 300 граммов сёмги стоили 4,20, дороже бутылки коньяка) было можно. И с друзьями из других городов поделиться.
А ещё север — это грибы и ягоды. В южных районах Кольского полуострова иногда боровики попадаются. Но в основном моховики и волнушки. Зато бери — не хочу. Не собираешь — выбираешь. За морошкой ни разу не довелось съездить. Не потому, что она, подобно клюкве, обитает на болотах. Исключительно по причине комарья и гнуса, охраняющих эту витаминную добавку в период созревания. Зато время брусники наступает с первыми заморозками, в бескомарный период. Цветом и гроздьями брусника напоминает вишню.
О каньонах, украшающих природные парки Америки, доводилось читать. А неподалёку от Ковдора в тайге спряталась между двумя отвесными гранитными стенами глубокая расщелина. Где-то внизу течёт ручей, вернее речушка. В ней даже форель водится. По бокам сопки, заросшая ягелем и покрытая соснами и елями тайга. Нормальными для этих мест деревьями, примерно высотой до второго-третьего этажа. Вдруг почти вровень с ними видишь верхушки громадных корабельных стволов, в два обхвата, высотой с девяти-двенадцатиэтажный дом. В расщелине, то бишь в каньоне, они защищены от перепадов температур и ветров, вот и вымахали в оранжерейных условиях.
***
Это сейчас модно меняться жёнами и мужьями, а в до перестроечные времена перемена семейного статуса часто означала конец служебной карьеры. Везде, но не на севере. Там работать надо, там анкетные данные — на втором и третьем месте.
Может быть, потому, что на север людей приводила любовь, лица сослуживцев светились радостью. Этот отсвет окрашивал взаимоотношения в коллективе в светлые тона. Убеждён, по количеству счастливых семейных пар любой северный городок дал бы сто очков вперёд областным центрам средней полосы. Да и столицам — тоже.
***
Без малого в сорок приехал на Кольский полуостров. Обычно в этом возрасте, сближаться с людьми трудно. Если вообще получается. Воздух воздухом, кислород кислородом, но есть ещё одно определение — атмосфера. Благодаря ей север стал воистину страной обетованной. Не для меня одного.
Обострялись и обострились донельзя противоречия в обществе. Везде. Только не в краях, где люди получали фактически двойную зарплату за ту же работу — компенсацию за суровые условия жизни. Фактически плату за потерю здоровья.
Более-менее сносное бытие определяло сознание. В крупном и в мелочах. Позволяло чувствовать себя не прислугой, а равноправным рабочим человеком. И такой важный момент. Ставки и круг обязанностей работников по всей стране были расписаны под копирку. А загруженность всё-таки разная. Двойные северные отпуска, предусмотренные щедрым государством для подпитки северян солнцем, принуждали, особенно в малых коллективах, работать с перегрузкой. Хорошо знаю, редактировал многотиражку и две районные газеты.
Чем дальше от меня то время, тем чаще в памяти всплывает сияние севера. Где Северное сияние — всего лишь строка, хотя и яркая. Из красивой песни.
НАСЛЕДСТВО
Задолго до войны мой отец, служивший боцманом монитора на Амуре, подружился с командиром своего корабля, дядей Толей Дудником. Вернее, они сдружились семьями. Сказались довольно спартанские условия жизни на берегу, в местах, которые нужно было не столько обживать, сколько осваивать. Приходилось вести натуральное хозяйство, иначе на отдалённой точке не прожить. Спустя полвека, если не больше, тётя Мара, жена дяди Толи, подшучивала над моей мамой, над её поросёнком, который повсюду сопровождал хозяйку подобно преданной собаке.
Как эстафетная палочка досталась дружба родителей нам, следующему поколению. Семья Дудников для родителей была ближе родственников. А у евреев принято дорожить родственными узами. Само собой, с Валей, дочерью капитана первого ранга Дудника, я был на ты. И с её мужем, тоже капитаном первого ранга, Николаем Бочаровым. Как-то в Севастополе, проведал семью кап-один Бочарова. Он командовал крейсером «Слава», известной со времён войны боевой единицей.
В оны годы на многих официальных стендах висела фотография генералиссимуса И. В. Сталина и наркома Н. И. Косыгина на борту крейсера «Вячеслав Молотов». Так вот, после дискредитации Хрущёвым конкурентов, то есть «антипартийной группы», с борта крейсера убрали фамилию Молотова. Оставили только имя. К шестидесятым годам судно устарело, считалось учебным, хотя артиллерия крейсера не утратила былой силы, а корабль — скорости, весьма солидной, около 33 узлов в час.
Меня встретила хозяйка. Сегодня её день — день рождения. Подошли остальные гости. Подполковник в зелёной форме и ещё четверо мужчин в штатском примерно возраста хозяйки и хозяина, весьма интеллигентного вида.
С мужчинами быстро нашлась общая тема для разговора. По всему видать, ребята начитанные. При следующем визите передал приветы всем четверым, назвал их по имени. Хозяйка с трудом поняла, по всему видать, у неё в памяти больше засели фамилии. Спросил: а кто они такие? Говорит — своя компания, все командиры крейсеров. Без жён. Пора летних отпусков, а у них — служба.
Продолжилось ли общение командиров крейсеров после увольнения мужа Валентины в запас — не знаю. Как не знаю, дружили ли они между собой. Или это, так сказать, был клуб по интересам, по должностям.
А наши родители, несмотря на некоторую разницу в возрасте, и, основательную, в чинах — отец, в начале их дружбы только-только стал сверхсрочником, дослужился лишь до старшего лейтенанта. За плечами дяди Толи вдвое больший военно-морской стаж. Войну он закончил капитаном первого ранга, так и уволился в запас.
Ни возрастные, ни служебные ножницы не помешали их дружбе. А недавно в день рождения кап-І Бочарова узнал, что его внук, Максим, тоже стал капитаном первого ранга.
УЧЕБНИКИ ЖИЗНИ
Продавцы в книжных магазинах меня любили. Я не претендовал на дефицит, спрашивал сборники стихов, справочники, словари. Словом, книги, которые откроешь более одного раза. У остального начальства в районе — а редактора газеты к этой категории лиц причисляли — другие интересы. Они покупали исключительно Пикуля и детективы.
В Ковдоре, Умбе, да и в Кандалакше (Мурманская область) привилегированные клиенты размётывали детективы на подходе к полкам. Вместе с престижными корешками подписных изданий, с той же двухсоттомной «Библиотекой всемирной литературы». Она доставалась исключительно избранным. Но вряд ли читающим. Иначе комиссионные полки не ломились бы от произведений классики эпохи Возрождения. И стихов, разумеется.
Охотники за дефицитом, по всей видимости, вчитывались в тома и томики, где движущуюся силу сюжета определял личный корыстный интерес отрицательных героев, как в учебники жизни. Возможно, я ошибаюсь. Не исключено, мысль эта пришла в голову на пенсионном досуге. Но, мне кажется, версия достойна рассмотрения.
Посевы буйным цветом взошли на исходе Перестройки. Оказалось, очень даже выгодно взять в долг и сделать вид, вроде ничего не брал. Оболгать конкурента или претендента на должность. Присвоить то, что плохо лежит. На такие поступки читатели умных книг и поэзии неспособны. Априори, как говорится. А поклонники детективов и прежде считали, что можно купить в магазине по одной цене, а продать с рук втрое дороже. И это никакая не спекуляция, а разумный и деловой подход к жизни.
Кто и как сейчас правит бал в городах на севере, не знаю. Зато по возвращению в Киев больно ощутил на себе удары прожорливых охотников за денежными знаками. Сколько их развелось! Существует много версий падения нравов, за смены наивно-романтических законов волчьими. Но что не обошлось без влияния детективов — уверен.
В Киеве, у метро «Петровка» («Почайна»), книжный базар разросся за счёт букинистических рядов. Стихи, повести, романы, за которыми прежде гонялись и читали в очередь, — лежат грудами, их можно купить за копейки. Как в прежние годы — макулатуру. Зато детективов — ни старых, ни новых — не найдёшь.
Учебники жизни востребованы. Надеяться на перемены наивно.
ХУДО И БЕДНО
Администраторы Древнего Рима строго следили за ценой на хлеб для простого народа. Его стоимость в тогдашней твёрдой валюте не менялась веками. Только из-за форс-мажорных обстоятельств — засухи-недорода или военных действий, перерезавших транспортные артерии, — высочайше позволялось… Нет, не повысить отпускную цену буханки. Она обязана была оставаться неизменной. Пекарям разрешалось переходить при дорогой муке на меньшие формы для буханок. Простенько и со вкусом. Никакая оппозиция в лице очередного претендента на кресло императора не подкопается.
Не пропадать же в туне полезным наработкам римлян. Свою соображалку поводыри наши направили поначалу на водку. Вместо традиционных 0,5 литра выпустили в продажу ёмкость в 0,37 литра, «чекушку» заменили двухсотграммовкой. … Вроде пронесло. Тут же принялись колдовать с подсолнечным маслом. Взамен литровой бутылки — в 0,91 литра, затем в 0,87 литра… Молоко в пакетах тоже уменьшили, на десятую долю литра.
После революции, ещё той, Октябрьской, хороший поэт говорил, что ему сложновато «задрав штаны, бежать за комсомолом…». Интересно, какую метафору употребил бы он, живи в наше с вами время, в XXI веке? За ценами погонишься — рискуешь остаться и без штанов, и без трусов. Подобно приверженцам модного нудистского пляжа.
А нам с вами не до отдыха по моде богатеньких иностранцев. Нам просто выжить охота.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer11_12/mahlin/
