(продолжение. Начало в № 5-6/2022 и сл.)
Где найти соответствующие моменту эпитеты, чтобы описать состояние людей, только что находившихся перед лицом смертельной опасности и вышедших сухими из воды? Еще какое-то время они завороженно глядели на море, поглотившее армию фараона. Волны выносили к их ногам все, что недавно принадлежало египтянам: дорогое оружие, украшенные драгоценностями обломки колесниц, золоченую сбрую. Могло возникнуть ощущение, что морской царь вознамерился щедро одарить людей, прошедших через его стихию.
Оцепенение беглецов сменилось ликованием. Сначала евреи обнимались, прижавшись друг к другу, радуясь, что остались живы. Но потом многие начали предаваться безудержной эйфории, бурно проявляя восторг по поводу гибели своих преследователей. Радость от вернувшейся жизни стала вытесняться глумлением над смертью. Так продолжалось некоторое время, пока Моше не почувствовал, что вакханалию необходимо прекратить. Он поднялся на скалистый выступ, чтобы его увидели тысячные толпы вокруг.
— Братья и сестры, — раздался его густой и зычный голос, словно бы и не было никакого заикания. — Мы видели, как Всевышний воевал за нас, как он рассек перед нами море, в котором нашло свою могилу воинство фараона, а в наших глазах и весь Египет, дом вашего рабства.
Гул и победные крики раздались над пустынным берегом. Многие принялись по привычке прыгать на одной ноге с поднятой вверх рукой — египетский обычай выражать свой восторг. Моше сделал знак, призывающий к вниманию.
— Но теперь, празднуя наше чудесное освобождение, мы не должны ликовать, а тем более злорадствовать по поводу погибших в море врагов. Это не наша заслуга. Это лишь горькая необходимость во имя нашего спасения. Ведь египтяне так же, как и мы, — только дети нашего Бога и Бога наших отцов. Для того, чтобы позволить нам выйти из дома рабства, Небесам пришлось принести в жертву других людей, многие из которых при жизни были не хуже нас, а просто с честью выполняли свой долг. Поэтому прошу вас, не радуйтесь гибели Его детей, а тихо поблагодарите Его, за то, что на этот раз вам подарили жизнь.
Речь Божьего Человека возымела действие, и уже можно было видеть, как целые группы стоявших опустили головы, и закрыв глаза, бормотали слова молитвы.
* * *
Потянулись дни, похожие один на другой; их сменяли такие же надоевшие своей неразличимостью ночи. Казалось, не будет конца этой бесконечной череде солнцеворота, и жизнь так и пройдет в безводной пустыне Шур. Радость сменилась состоянием подавленности; многих стали одолевать тяжелые мысли о бессмысленной смерти в зыбучих песках, где никто не будет знать места их могилы. Облачный столп, невесть откуда появившийся, словно бы перенесясь вместе с ними на противоположный берег моря, продолжал двигаться впереди, указывая дорогу. Ночью он превращался в огненный факел, освещая им путь и наполняя местность вокруг голубоватым свечением. Мало кто задавался вопросом о цели их путешествия, а даже если бы и задался, вряд ли бы сумел получить удовлетворительный ответ. Люди просто шли, доверившись своим вождям, главного из которых далеко не все видели воочию, а тем более лично знали. Все опиралось на доверие: сыны Израиля доверяли главам колен, а те — Божьему Человеку. Что фактически означало доверие Богу — или с кем там с глазу на глаз разговаривал Моше.
Из еды оставались еще наспех испеченные при выходе из Египта лепешки из незаквасившегося теста. Странно, но после всех перипетий полутора недель, отделявших их от ночи Исхода, грубый хлеб земляного цвета нисколько на зачерствел, а наоборот казался свежим и приятным на вкус. Однако практически закончилась вода, и люди начали беспокойно причитать, не случится ли с ними великая жажда, если они сейчас же не отыщут колодца. Как раз в это время они подошли к Маре, месту, где редкие путники пополняли запасы пресной воды. Каково же было отчаяние в стане евреев, когда оказалось, что воды не только безнадежно мало на такое количество народу, но она еще и совершенно непригодна для питья. Вода была горькой, а пытавшиеся ее пить, отделались рвотными позывами, и более уже к ней не прикасались.
— Надо что-то делать, — обратился Корах к Моше, когда они остались вдвоем в стороне от прочих.
— Он молчит. Меня никто не вызывает, — был ответ.
— Попробуй сам.
Моше направился к облачному столпу без какой-либо надежды быть услышанным. Однако, через некоторое время он вернулся, подошел к одной из хозяйственных повозок, достал оттуда некое подобие топора и, ни слова не говоря, отправился к скудным деревьям, росшим поблизости. Никто, кроме нескольких очевидцев не заметил этого странного действия Божьего Человека. Тот же вернулся спустя четверть часа, таща на плече довольно увесистое бревно, и скинул его в купель, из которой люди пытались брать воду. Непонятное поведение Моше, казалось, не возымело никакого действия. Ничего не изменилось ни во внешнем виде воды, ни вокруг собравшихся. Только чей-то мальчишка, неожиданно нарисовавшийся здесь же, рядом с купелью, пригубил прозрачную драгоценность, зачерпнув ее горстью. Потом еще и еще раз. Стоявшие поблизости, видя это преображение, сами начали набирать воду, у кого во что было. И о чудо, убедились в том, что теперь ее прекрасно можно пить, и ни капли горечи в ней не осталось.
Напившись вдоволь и повеселев, люди стали кланяться и наперебой благодарить Моше. Никто не пытался уловить связи между куском дерева и превращением воды из мертвой в живую. Всех интересовала лишь случившаяся возможность утолить жажду. И снова Моше, воздев руку вверх, провозгласил:
— Ему благодарность! Мне же пожелайте и в дальнейшем исполнять все Его приказания.
Собственно, приказания Небес касались не только Моше. Весь народ начал постепенно осознавать, что подчиняться придется, и не на шутку. Ибо говорил с ними Моше от имени Невидимого Бога, и по всему следовало, что на помощь рассчитывать они могут лишь в случае выполнения приказов. И награда за послушание выглядела весьма привлекательно. Среди прочего им было обещано отведение от них болезней, которыми страдали египтяне. В случае же неповиновения последствия могли стать непредсказуемыми. Кто тогда защитит их от жажды, голода и свирепых кочевников, сновавших по пустыне на быстроногих лошадях и совершавших набеги даже на северные районы Египта.
Испытания продолжились и на другой день, и на третий. Едва утолив жажду, им снова пришлось сниматься в путь, поскольку долго стоять в этом продуваемом всеми ветрами месте было немыслимо. Неминуемый голод уже следовал за ними попятам, грозя вот-вот наброситься на колонну, когда люди Йешуа, высланные вперед на разведку, принесли известие о лежащем в нескольких часах ходьбы оазисе. Местные жители именовали это место Элим, за двенадцать источников, бивших из-под земли и затененных семьюдесятью финиковыми пальмами.
Как ни многочислен был народ, но неким чудесным образом все поместились в спасительном пристанище, словно на Ноевом ковчеге среди тонущего мира. Всем досталась еда и каждый мог обильно пить. Когда над пустыней взошла луна точно выровненным горизонтальным полумесяцем, весь Израиль погрузился в глубокий сон. Несколько караульных, выставленных Йешуа, оберегали покой измотанных дорогой людей.
И только двое невесть откуда взявшиеся путника, уже в сумраке присоединившиеся к замыкающему обозу, отходить ко сну, похоже, не собирались. Оказавшись в стане, они мгновенно смешались с толпой, поскольку внешне ничем от прочих не отличались. Если бы у них спросили, из какого они колена, они ответили бы, что из Реувена, и от них бы быстро отстали. Двое приятелей не выглядели сильно утомленными, и облюбовав себе удобное место среди пригорков и пальм, повели странный разговор, смысл которого скорее всего ускользнул бы от постороннего, решившего его подслушать.
Два товарища
Датан и Авирам, а это были именно они, те самые, что перебросились между собою парой странных реплик в момент возвращения в Египет Божьего Человека. Те, что в утро Исхода едва заметными тенями появившись на берегу Нила, похитили в суматохе оставленную Моше табличку со словами Поднимись Бык. Двое неразлучных товарищей, шпионившие за движущейся на север колонной и доложившие секретной службе фараона о развороте иврим на юг. И наконец, две едва различимые тени, что, нашептав таинственные заклинания при свете луны на Тростниковом море, упросили кого-то приоткрыть водный коридор специально для них, запоздавших к общему прохождению. Трудно было понять, какие цели преследует эта странная пара; скрываясь поначалу, а затем все-таки примкнув к процессии, они продолжали держаться особняком.
— Если я правильно понимаю весь план, — говорил старший, — то мы, вернее, они, ну короче говоря, мы все пока что его придерживаемся.
— Что дает тебе эту уверенность?
— Давай вспомним, чему нас учили на закрытых занятиях. Евреям, находящимся в египетском рабстве, рано или поздно предстоит освобождение.
— Да. Но разговор шел о четырехстах годах, так? А прошло сколько?
— Верно. Прошло двести десять. С того дня, как дом Иакова спустился в Мицраим. Но, если помнишь, учитель высказывал надежду, что годы можно отсчитывать не с этого момента, а от рождения Ицхака. И тогда получается как раз четыреста лет. Но даже если это и не совсем так, есть у меня еще одно соображение. Посмотри на этот народ: ты и вправду считаешь, что он готов к принятию на себя некой особой роли? Мне кажется, их, включая нас с тобой, нужно было срочно спасать, и здесь было уже не до жиру. Еще день-другой, и все мы безвозвратно ушли бы в материальность Мицраима, и ничто бы нам не помогло.
— Ты хочешь сказать, что этот человек появился как нельзя кстати?
— Ну признали же старики в нем божьего посланника. Так что, все сходится.
Они помолчали.
— Так вот, — продолжал Датан, — если предположить, что Моше действительно посланник Бога — а на это указывают и египетские казни, и рассечение моря — то вывел он толпы евреев не просто так. Здесь преследуется некая цель. А иначе зачем было городить весь этот огород?
— Я бы даже сказал, — отозвался Авирам, — это не он преследует цель. Это Бог имеет на народ какие-то планы.
— Думаю, ты не ошибаешься. Скорее всего, Моше лишь проводник некоего замысла, который нам пока непонятен. А коли так, смотри, что получается: учитель говорил о сорока девяти ступенях нечистоты, по которым спускается Израиль, находясь в Мицраиме. Следующая — последняя, пятидесятая. Если сейчас еще можно что-то спасти, то с последнего уровня людей уже было бы не вытащить. Мы и наши потомки погрязли бы и затерялись в нем, смешиваясь с египетской тесниной. И Бог, как мне представляется, торопился извлечь народ, пока еще не все потеряно. Поэтому и ходил Моше во дворец фараона, как к себе домой, твердя: Отпусти народ мой, поэтому и добивался от Солнцеподобного разрешения уйти. А тот — не то, чтобы сильно возражал, но при всей изворотливости ума никак не мог понять, зачем тащить столько народу в безводную пустыню, да еще вместе со скотом и всяким скарбом. Но в конце концов все получилось именно так, как требовал Моше, хотя не обошлось, конечно, без жертв и разрушений. Но кто виноват? Зачем нужно было это бессмысленное бодание со Всевышним? Рамзес сразу мог бы пойти навстречу просьбе, что позволило бы ему сохранить царство и уберечь тысячи людей, в том числе, кстати, и своего первенца. А теперь что… Египет разрушен, всю гордость цивилизации вместе с армией поглотило море. И главное, пострадали напрасно.
В голосе Датана чувствовались сожаление и горечь.
— Ну может быть и не совсем напрасно, — возразил Авирам. – Все-таки, египтяне поглумились над евреями от души. То есть к обычному, заурядному угнетению добавили еще энтузиазма. Вот и получилась коллективная ответственность, при том, что сами египтяне никого бы не заинтересовали. Вытаскивали-то евреев, ну а тем досталась роль безответных статистов.
— Наверное ты прав, — согласился со своим товарищем Датан. — Однако теперь, в силу моего понимания, предстоит пройти сорок девять ступеней очищения. И после этого должно произойти то, для чего Небесам понадобилась вся эта история, и о чем мы не имеем пока ни малейшего представления.
— Я бы предположил, что сорок девять ступеней — это семь недель. То есть, семь раз по семь дней и столько же ночей. Каждый день и каждую ночь от нас ожидается исправление какого-то качества, или, выражаясь словами учителя, достижение новой ступени святости. И если это так, то к пятидесятому дню нам предстоит обрести некое состояние, необходимое для общения с Богом. Однако, ты прав, я понятия не имею, как именно это должно произойти.
— Знаешь, о чем я сейчас подумал, — Датан, опершись на локоть, другой ладонью взъерошил свои густо вьющиеся черные волосы. — Вполне может оказаться, что мы упустили одно важное обстоятельство. Ведь все кроме нас с тобой прошли через рассеченное божественной волей море. И в этом отчасти была их заслуга — они решились войти туда. Возможно, их прохождение осуществилось через стихию эфира, где их подняли до нужного уровня святости, показав им, к чему стремиться, а потом вернули на ту же низкую ступень, позволив всю эту работу теперь произвести самим. Мы же с тобой воспользовались заклинаниями практической каббалы, что помогло нам раскрыть проход в море, но не более того. Мы не знаем и не можем почувствовать того, что видела последняя рабыня, двигаясь между водяных валов. Но это лишь мое предположение, и я не знаю, что с ним делать.
Дальнейший разговор, очевидно, велся о предметах, понятных лишь обоим собеседникам, поэтому вникать в его смысл нет никакой надобности.
* * *
— Помнишь, когда этот человек пришел в Египет, мы пытались понять, что он такое, и на что с ним можно рассчитывать?
— Конечно, — отозвался Датан. — Мы пришли к выводу, что до Бины нам с ним не добраться. Однако, по Зеир Анпину он нас поводит изрядно.[1]
— Учитель рассказывал про Бину, — не унимался Авирам, — что это самое большее, чего человек может достичь. Но все-таки, я не очень понимаю, что за этим стоит.
— Думаю, здесь нет общих правил, — Датан не торопясь подбирал слова. — Все эти абстракции очень завязаны на индивидуальный опыт.
— Я понимаю так, что нужно улучшать качества души во все дни своей жизни. Возможно, это приведет тебя в Бину.
— Несомненно, это верный путь, — подтвердил Датан. — Но можешь ли ты назвать и объяснить весь этот набор качеств, необходимый для духовного роста?
— Охотно, — обрадовался Авирам, у которого появилась возможность блеснуть своей памятью. – Качества представляются в виде сфирот — божественных эманаций, составляющих Адама Кадмона — прообраз Первого Человека. Также его называют Древом Сфирот, Древом Жизни или Древом Познания Добра и Зла, в зависимости от того, какие аспекты хотят подчеркнуть. Первые три сфиры Кетер, Хохма и Бина, мы пока оставим. Это для нас вряд ли постижимо.[2] Все качества начинаются с Хеседа Авраама. Хесед это безграничная милость, великодушие, распространение света и знаний. Кстати, учитель говорил, что его не следует путать с милосердием. Милосердие придет потом, когда Хесед ограничится Гвурой.
— Ты и про Гвуру помнишь?
— А как же! Гвура уравновешивает Хесед по левой линии, в то время как самый Хесед венчает правую. В целом вся правая линия — это желание отдавать, а левая — желание получать. Обе линии порождаются Биной и символизируют правая — мужское, а левая — женское начало. Вспомни статуи всевозможных божеств в храмах, да и где угодно. Правая рука у них словно предлагает тебе что-то от себя, а левая притягивает, забирает.
— Это очень ценное наблюдение, — похвалил Датан младшего товарища. — Оно лишь подчеркивает присутствие Шхины — проявления Бога в нашем мире. Несмотря на обилие всевозможных идолопоклоннических культов, все они существуют словно под ливнем тридцати двух струй, проливаемых Богом с изначальных времен. Присутствие Всевышнего совершенно явное, а при нем, то есть под его наблюдением, вовсе не возбраняется забавляться всякой языческой чехардой.
— Так вот, Гвура. — Продолжал Авирам, — Ее принес в наш мир Ицхак, сын Авраама. Вечно второй, хранитель колодцев знания, вырытых отцом. Его роль — ограничивать и уравновешивать Хесед на Древе Жизни. Без Гвуры ничем не сдерживаемый Хесед мог бы превратиться в свою противоположность, как голодный, который умер, объевшись сверх меры.
Древо Сфирот
— И что мы получаем в результате объединения Хеседа и Гвуры? — Датан задал наводящий вопрос.
— Конечно Тиферет! – воскликнул Авирам и тут же понизил голос, боясь разбудить спящих вокруг. — Тиферет объединил в себе Хесед Авраама и Гвуру Ицхака, создав красоту в смысле совершенства качеств. И никто другой как праотец Иаков стал олицетворением этого великого единения.
— Все это так, — подтвердил Датан. — Однако наряду с верхним треугольником — эмоциональным, о котором ты нам так замечательно рассказал, существует еще и нижний треугольник качеств — практический. И вот его я понимаю лишь отчасти. Он еще не вполне достроен, остаются два пустых места, которые кто-то должен занять.
— О, мы с тобой и займем! По-моему, неплохой выбор.
— Ну да, — в тон товарищу отозвался Датан, — только нас там не хватало.
— Но все-таки, самая нижняя точка треугольника уже заполнена — и это конечно Йосеф. Йесод — фундамент. На нем покоится вся структура шести нижних сфирот. Овладение и подчинение себе материального мира. Не случайно он встал над всем Мицраимом.
— Верно. И все же две вакансии пока остаются открытыми. Это качества Вечности и Величия. Нецах и Ход. И ты знаешь, у меня уже есть догадка, кто должен занять одну из них.
— Тот, о ком я думаю?
— Видимо да. Этот человек Моше, который ведет нас, беседуя с Богом или с кем-то там, в облачном столпе. Насчет же последнего я не уверен. Но думаю, что это будет один из двух: либо его брат Аарон, либо его друг Корах. Эти двое явно выделяются среди вождей Исхода.
— Неужели они… — Авирам словно бы не мог до конца осмыслить значение сказанных слов. Шутка ли, тайные, подчас мистические образы, переданные им учителем, оживали прямо рядом с ними, делая их участниками труднодоступных для понимания структур божественного света.
— Если все точки верхнего и нижнего треугольника будут заполнены, мы получим звезду с шестью лучами. — Датан вынул стило и начертил на песке два одинаковых равносторонних треугольника, направленных навстречу друг другу и сросшихся своими серединами. — В лучах звезды — праотцы или их потомки. И вся эта система шести сфирот или шести лучей называется…
— Зеир Анпин, — подхватил Авирам, — Малый Лик.
— Точно! Каждый из лучей символизирует определенное качество, необходимое как отдельному человеку, так и всему обществу в целом, чтобы подняться до уровня заключения завета с Богом. А главное знание заключается в том, что нет плохих качеств — есть неправильные пропорции. Человек, наслаждающийся чужой кровью, скорее всего станет убийцей. Но если исправить его перекошенное качество, он вполне может сделаться мясником, забивая скот, а то и врачом, спасающим людей.
— Да… — вздохнул Авирам, это и есть самое сложное — найти равновесие, приближающее к совершенству, как на Древе Жизни.
— Именно. И поэтому существует точка в объединенном центре обоих треугольников, которая и указывает нам это состояние. И оно называется…
— Царственность, — нараспев произнес Авирам. — Малхут. И кстати, мы тоже не знаем, кто ему соответствует.
— Видно, время не пришло, — спокойно заметил Датан. В свой срок Бог сам усмотрит себе Агнца.
Авирам прыснул смехом, уловив намек товарища на историю с жертвоприношением Авраама.
— Царственность, Малхут, это самая нижняя сфира, за которую мы должны цепляться, чтобы попасть в структуру Древа Жизни. Но в то же время, это и состояние, к которому следует стремиться, исправляя свойства нашей души.
— Только из Малхута можно попасть в Бину?
— Да, только оттуда, — зевая отозвался Датан. — О Бине, конечно, необходимо задумываться во все дни жизни, однако, и это не конечная цель…
— Да, да, понимаю, — кивнул Авирам, — главная задача — вернуть утерянный Даат…
Здесь Авирам начал замечать, что язык его заплетается, а мысли путаются. Да и рассуждения Датана словно бы сникли; он почувствовал усталость и говорил вяло и неохотно. Поэтому они, пробурчав себе под нос пару скомканных благословений, повалились на траву и забылись сном.
Вода из скалы
Передвижение такой массы народа по пустыне никак невозможно было назвать простым предприятием. Особенно, когда иссяк запал энтузиазма, а старейшины колен и вожди не могли толком объяснить, куда они направляются, и существует ли вообще конечная цель этого странного путешествия. Известно было одно: Бог праотцов вытащил их из рабства, утопив в море конницу фараона, и теперь они связаны со Всевышним некой особой службой. Какой именно — оставалось непонятным. Поэтому не было ничего удивительного в том, что люди время от времени роптали, особенно в те моменты, когда у них заканчивалась вода и съестные припасы. Не успели они расположиться в оазисе Элим, снова нужно было сниматься с места.
До этого момента в стане случались массовые недовольства, но главы колен, старейшины родов — словом практически все, кто обладал авторитетом в среде евреев, сохраняли порядок и дисциплину. Божий человек вполне мог доверить им роль пастырей для своего разношерстного стада. Однако, после оазиса Элим, когда в очередной раз закончилась вода, и совершенно уже непонятно было, где пополнить ее запасы, нервы не выдержали даже у них. Они приходили к Моше, и разводя руками, признавали, что не в силах справиться с волнениями в стане.
Однажды Моше окружила толпа, в намерениях которой читалось что-то недоброе. В сущности, кроме воды они ничего не требовали, и в целом их можно было понять. Однако, становилось очевидным, что обычными увещеваниями этих людей больше не успокоить. Они страдали от жажды, и за глоток воды готовы были принести ритуальную жертву. Кто окажется этой жертвой, сомнений у Моше не было. Как ни старался он решить проблему собственными силами, все же пришлось обратиться к облачному столпу. Тот, казалось, безучастно покоился вблизи скального выступа, так что посторонний скорее всего принял бы его за непривычно низко спустившееся облако белого тумана. Моше ни за что не попросил бы вновь того же, о чем он уже несколько раз сообщал: нет воды, нет пищи, люди измотаны. Но сейчас угроза расправы нависла слишком ощутимо, и все обещало закончиться провалом для него самого, да и для прочих, которые так бы и не узнали, ради чего все это затевалось.
— Возьми с собой старейшин, — услышал он в ответ.
Моше показалось, что голос, раздавшийся из вихря, в этот раз звучит устало и разочарованно. “Может и вправду Ему надоела вся эта возня вокруг одних и тех же капризов, и Он, возможно, уже жалеет, что избрал для своей грандиозной миссии столь несговорчивый, жестоковыйный народец?”
— Пойди с ними к горе. Ты узнаешь место, ибо я буду там. Ударь посохом, по скале, чтобы пили сыны Израиля.
Уговаривать Божьего Человека долго не пришлось. Да и неизвестно было, сколько еще времени толпа сможет удерживать сама себя от расправы. Большинство из глав народа были уже здесь. За старейшинами потащилось целое людское море. Что-то подсказывало Моше дорогу к двум словно бы повернутым лицами друг к другу скальным утесам. Ноги сами несли его туда, так что остальные едва за ним поспевали. Подступив к скальной трещине, он вскарабкался на высоту полутора локтей, так что всему собранию хорошо был виден человек с посохом в руке. На минуту воцарилась тишина ожидания, поскольку кроме него никто не знал, что должно последовать. Моше обеими руками обхватил посох и, исполнившись трепета и почтения перед силами небес, нанес скале тяжелый, внушительный удар.
Поверхность камня на мгновение содрогнулась, и начала, как ему показалось, чернеть. В следующее мгновение солнечный блик сверкнул на скальной поверхности, и он увидел, что камень увлажнился. Затем из его трещин побежали едва заметные ручейки. Моше обернулся назад, чтобы обратиться к народу, но в эту секунду в глубине скалы раздался гул, напоминавший шум нильской плотины. Он едва успел отскочить, как из скального разлома вырвался поток свежей прохладной влаги. Водопад искрился на солнце, разлетаясь в стороны тысячью ослепительных брызг.
Толпа позади Моше взревела, и непонятно было, чего в этом реве больше: приветствия Богу и его посреднику, или животной радости от предвкушения спасительного глотка.
С тех пор и впредь вода у них имелась. И ее не нужно было искать и добывать из занесенных песком источников в расщелинах скал. Колодец Мирьам — так называлось это небольшое, но очень полезное чудо, перемещавшееся вместе с ними во все время похода. Единственный этот колодец диковинным образом не давал умереть от жажды шести сотням тысяч душ, одновременно оказавшихся в горной пустыне безо всяких средств к существованию.
Еще у них была еда. Она появилась так же неожиданно и необъяснимо, как и облачный столп, и колодец. К вечеру первого дня на другом берегу моря, выяснилось, что лепешки, запасенные еще в Египте, съедены подчистую, и прочие запасы также сошли на нет. Наутро, едва рассвело, первые, кто открыл глаза и вылез на свет из своих укрытий, увидели картину необыкновенную, чего раньше никогда не наблюдали и о чем не слышали из рассказов стариков. Вся земля, насколько хватало глаз, была усеяна белым кружевным маном. Это походило на лепешки из муки тончайшего белого помола, которого никто из них, включая самых состоятельных, не пробовал и не видел. Однако, самой диковинной его особенностью было то, что он приобретал вкус еды, которую в данный момент хотелось отведать.
Сбор мана был связан еще с одним удивительным свойством времени, которого никто из них раньше не знал. Вернее, теоретически многие, конечно, изучали понятие Шаббата, но такому красивому практическому воплощению абстрактной идеи нельзя было не удивиться. Ман выпадал ежедневно и ровно в таком количестве, чтобы едой была обеспечена каждая семья и принадлежащие ей животные. Ман можно было есть в сыром виде или готовить из него пищу на свой вкус. Запасы делать не имело смысла, поскольку чудесная еда портилась на другой же день, становясь ни к чему не пригодной.
Было, правда, одно исключение: в пятницу выпадала двойная порция, и запастись следовало на день вперед. В день субботний, отличный от других, не следовало производить никакой созидательной работы. Ман же в этот день вообще не выпадал. Так евреи впервые почувствовали облачение идеи Шаббата в одежды нижнего мира.
Племянник и дядя
Медленно двигаясь на юго-восток, колонна вскоре должна была оказаться на краю песков в Рефидиме. И хотя чувствовалось в названии этого места что-то зловещее, Моше старался помалкивать, не задавая при аудиенции лишних вопросов. Может быть и напрасно, поскольку дорога эта была не единственной. Пустыню прорезали скрытые тропы, известные местным жителям и проводникам торговых караванов. Однако, он не решался сокращать путь, хотя временами ему казалось, что облачный столп не ведет их, а следует выбранному Моше направлению. Все что ему оставалось, это доверие, и только на него мог он полагаться, неся свою неподъемную ответственность за людей, которых он вел.
Амалек напал неожиданно, сзади, на замыкающий, наименее защищенный обоз. До Рефидима оставалось около часа ходу. Нельзя было понять, откуда они появились. В этой ровной местности, кое-где пересеченной невысокими сопками, казалось, негде было спрятаться вооруженному отряду. Они возникли словно из-под земли на своих быстроногих лошадях и лавиной обрушились на не успевших опомниться путников. Раздались крики и призывы о помощи, перемешанные с воплями ужаса. Несколько телег со всей их поклажей были перевернуты; запряженные ослы уже издыхали в лужах крови. Но на животных дело не кончилось. Легкие изогнутые сабли всадников быстро и без разбору опускались на все, что движется. К тому времени, как подоспел отряд обороны, на земле валялось с полсотни мертвых тел.
Шествие евреев замыкало колено Дана. И только это спасло их от еще больших потерь. Дан — змей на дороге, аспид, жалящий в пяту зазевавшегося врага. Дан, ставящий судей над Израилем и рождающий ему великих воинов. Перегруппировавшись, пока Амалек запутался среди отставших повозок, меченосцы блокировали путь вдоль колонны, постепенно обходя конный отряд с флангов и зажимая его в кольцо. Видя, что дальнейший разбой может стоить им жизни, всадники развернули коней, и, ничего не забрав из разбросанной там и сям ценной добычи, припустили прочь, пока не скрылись за одной из сопок.
Вожди колен собрались на совет. Йешуа стоял перед ними, и весь вид его указывал на то, что он готов немедленно броситься в погоню за конным отрядом, и никому не дать уйти.
— Они еще вернутся, — голос Моше был полон скорби. — Это только начало. Амалек не успокоится.
— Учитель, они ничего не забрали из ценностей. Даже золотые изделия оставили разбросанным на земле! Это варвары, они чужды цивилизации, они умеют только убивать.
— В этом все дело. — Моше говорил медленно и спокойно. — Ладно бы еще они гонялись за добычей. Тогда можно было бы от них откупиться. Но посмотрите, они убивают без разбору, хотя и явно уступают нам в численности. Обычные разбойники, взвесив шансы на успех после первого неожиданного налета, скорее всего оставили бы нас в покое. Но ты верно заметил: они ничего не взяли. И знаешь почему? Им ничего не нужно. Амалек — наша идейная противоположность. И враг он даже не наш — мы лишь средство мщения. Он враг Бога.
* * *
Моше знал, о чем говорил. Известно это было и тем собравшимся, кто глубоко изучал традицию предков, а таковыми были практически все лидеры Исхода. Когда-то в эпоху праотцов Эйсав, брат Иакова, взял себе в жены дочь Ишмаэля, своего дикого дядьки. Жениться на двоюродных сестрах в те времена считалось вполне привычным делом, и никого это не удивляло. Однако, союз властной силы Эйсава с необузданностью желаний Ишмаэля не сулил потомкам Иакова ничего хорошего. Во втором поколении этот брак породил Амалека, жителя пустыни.
Когда с Эйсавом, человеком, волосяной покров которого скрывал красную от рождения кожу, приключилась вся эта неприятная история с хитростью уведенным из-под носа благословением, уже тогда поклялся он убить ненавистного младшего брата. Иакову едва удалось улизнуть от преследования, и на какое-то время оказаться в относительной безопасности. Однако, гнев и обида долго еще отравляли Эйсаву жизнь. Он просыпался среди ночи, и, стоя рядом с шатром, несколько минут глядел на звездное небо. Затем возвращался на свою лежанку, но уснуть уже не мог. Мысли, сменяя одна другую, ворочались в утомленном мозгу, словно каменные жернова, не позволяя ему расслабиться и забыться. В один из таких вымученных рассветов он, ничего не сказав обеим женам, взял коня и отправился к Ишмаэлю.
— Дядюшка, — молвил Эйсав, когда они оказались с глазу на глаз, — я ненавижу и презираю своего брата. Он обманщик и плут. Воспользовавшись моей усталостью после тяжелого дня, он за бесценок получил мое первородство. Теперь же он хитростью и обманом завладел и моим благословением, обернув незрячесть глаз моего отца, твоего брата, себе в выгоду. Я ненавижу его, как только честный человек может ненавидеть жулика и пройдоху. И единственное, что сдерживает меня от мести, это почитание преклонных лет моего родителя. Но когда он вознесется на небеса, а ждать, как видно, уже не долго, я найду Иакова, хоть бы он скрывался под землей, и тогда ничего не спасет его от справедливого возмездия.
— Ты говоришь, как доблестный воин, дорогой племянник, — слегка нараспев растягивая слова, отвечал князь ишмаэлитов. — Негоже сильным вождям терпеть причуды семейных любимчиков. Я ведь тоже пострадал из-за братца, хотя сам он в этом и не виноват. Ведь он тогда был еще мал — два года отроду.
В глазах Ишмаэля блеснул недобрый огонь.
— Все эта женщина, мать твоего отца. Она выгоняла нас с матерью дважды, и в первый раз я, будучи младенцем, чуть не погиб в безводной пустыне от зноя и жажды. Я, первенец Авраама, именуемого Лунным Странником, я, прародитель целого народа, в жилах которого, быть может, течет кровь фараонов, — возвысив голос, Ишмаэль сделал раскрывающий жест рукой, — и я не получил главного благословения! Все ушло к скромным и убогим обитателям шатров, а не к нам, храбрым завоевателям и хозяевам этих земель. И заметь, во всем виноваты эти две женщины: жена моего отца и твоя собственная мать.
Хозяин дома замолчал; чувствовалось, как он пытается подавить внутренний гнев. Чтобы успокоиться, он поднялся, взял кувшин и наполнил два кубка.
— Мы возвращались из этого странного шестидневного похода от Беер-Шевы к горе Мория. Отец оставил нас с Элиэзаром сторожить осла, а сам отправился с Ицхаком на гору. Я не знаю, что именно там произошло, но потом говорили, что Бог велел отцу принести в жертву твоего будущего отца. История туманная, много неясного, но вернулись они спустя три дня. А когда мы подходили к Беер-Шеве, навстречу примчался посыльный, сообщивший о смерти Сарры. Вроде бы, она своим пророческим видением узрела что-то, что происходило там, на горе, и не смогла этого пережить. Отец был безутешен, но меня ее смерть не сильно огорчила — все-таки, нам с матерью прилично досталось от старухи.
— Я чувствую себя незаслуженно обойденным и не хочу терпеть это унижение, — вскричал Эйсав.
— Ты говоришь так, будто хочешь ускорить свою месть? — Ишмаэль смотрел на племянника из-под густых старческих бровей, и в его взгляде блуждал недобрый огонь. Молодому человеку стало не по себе.
— Нет, нет, что ты, дядя, — он подался слегка назад. — Я не подниму руку на отца. Пускай идет как идет. Время расставит все по местам.
— Ладно, — старик ухмыльнулся, — никто тебя не неволит. Ты храбрый воин и во власти твоей целый отряд головорезов. Ты справишься.
— Если у меня будет твоя поддержка, дядя… — Эйсав поднял свой кубок.
— Будет, — протянул старик. — И даже большая, чем ты ожидаешь.
Эйсав насторожился и посмотрел на Ишмаэля.
— Лучший способ объединения, — продолжал тот, — укрепление родственных уз. Есть у меня дочь по имени Басмат. Девушка скромная и хорошо воспитанная. Возьми ее себе. Сколько у тебя сейчас жен? Две? И, как я слышал, не очень-то знатных кровей, из хананейцев. Так вот, сделай мою дочь первой женой, порадуй своих благочестивых родителей.
Рот старика скривился в усмешке, но глаза оставались неподвижны, так что нельзя было понять, всерьез ли он говорит о почитании своего брата Ицхака, или это взращенный десятилетиями восточный сарказм. Ишмаэль с юности был охотником до насмешек.[3]
* * *
Проходили годы, и дом Эйсава наполнялся богатством и славой. Площади захваченных им земель хватило бы для провозглашения целого государства. Что в конце концов и было сделано. Страну назвали Эдом — красный, в честь самого же Эйсава. С братом своим Иаковом он встретился спустя двадцать лет, когда обида и ненависть окончательно утихли, а сам он достиг всего земного благополучия, которого только может желать себе человек в зрелом возрасте.
— Знаешь, дорогой братец, — положив руку на плечо Иакова, говорил Эйсав, — ведь я клялся убить тебя. И только почтение к нашим любимым родителям, да святятся на Небесах имена праведников, остановило меня тогда. Но теперь я не держу на тебя никакого зла и желаю жить в мире. К тому же, я не раз вспоминал о неприкаянной душе Каина, поднявшего руку на своего брата из ревности. Семь поколений скитаний по земле без дома и приюта, а затем нелепая смерть от стрелы слепого. Я не хотел бы для себя такой судьбы.[4]
— Я понимаю тебя, — доверительно отозвался Иаков, — и поверь: извилистость моего пути обусловлена лишь прямотой служения Богу. Каждый из нас играет свою роль, и без этого ничего не выйдет. Однако, помни о пророчестве нашей матери Ривки — тебя и меня похоронят в один день. Поэтому давай попытаемся не пересекать наши дороги без крайней необходимости.
Эйсав и Иаков обнялись, благословив друг друга, и разошлись, чтобы при жизни уже никогда не встречаться на земных путях. Впрочем, однажды им все-таки пришлось сойтись, по случаю погребения их праведного отца Ицхака, который устал от жизни в башне из слоновой кости, и в полных сто восемьдесят лет, насыщенный днями, был приобщен к своему народу. По прошествии еще двадцати семи лет, смерть окончательно объединила братьев в общей семейной пещере.[5]
(продолжение следует)
Примечания
[1] Бина — в Каббале одна из трех высших сфирот, означающее осознанное ощущение свободы. Цель духовного развития.
Зеир Анпин — Малый Лик. В Каббале система шести сфирот, отражающих качества человека. Служит инструментом для поднятия в Бину.
[2] Кетер, Хохма и Бина — Три высшие сфиры: Кетер — волевое действие по созданию нового, Хохма — откровение, мудрость, Бина — понимание, интеллект.
[3] Когда пятнадцатилетний Ишмаэль надсмехался над двухлетним Ицхаком, своим братом по отцу, Сарра потребовала изгнать Ишмаэля с его матерью Агарью из дома Авраама. Это было уже второе изгнание. Во время первого маленький Ишмаэль чуть не погиб в пустыне, и был спасен лишь появившимся архангелом Габриэлем, указавшим Агари на источник воды.
[4] Каин был убит стрелой, выпущенным слепым Лемехом, его потомком в шестом поколении, во время охоты. Таким образом, Каин прожил семь поколений согласно приговору Бога.
[5] В пещере Махпела в Хевроне (Израиль) похоронены праотцы и голова Эйсава. Где покоится его тело, неизвестно.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer11_12/konson/
