НАСТРОЙКА
Оно расстроилось совершенно неожиданно, может за неделю или около того, как завязались отношения с Димой. Я совершенно точно играла на нем Вите перед его отъездом в командировку. Совершенно точно, оно звучало как должно было звучать. Оно было не то, чтобы старым, и не то, чтобы совсем дешевым. Помню, как рассказала Вите о своем желании вспомнить то, чему семь лет училась в музыкалке, как он, помолчав, начал размышлять вслух о том, что мы слишком многое прячем в себе, не даем выхода своему внутреннему художнику, что-то такое он говорил. Витя любил говорить о чем-то значимом, говорил связно и красиво, говорил, когда это было нужно, но, может быть, чуть больше, чем мне хотелось бы.
Через пару дней в компании друзей он закатил в мою квартиру с любовью упакованное, подержанное, но тем не менее лоснящееся фортепиано Kawai. Тем вечером он сидел возле меня на полу, а я наигрывала ему что-то незамысловатое. Ему нравилось слушать, наблюдать процесс игры, прислонившись позади меня к стулу, нравилось молчать. О чем он тогда думал? О чем он думал в тот день, когда уезжал, когда я играла ему специально для него разученную “Confessa”, думал ли он, что это будет последним воспоминанием, связывающим нас.
Странный он был все же человек, этот Витя, вроде и любил, а жили мы все равно порознь, говорил что всему свое время, что всему свое место, что жизнь тоньше чем мы думаем, что-то еще говорил. Как-то неуверенно мы шли рядом по улице, он немного стесняясь, приобнимал меня, скромно представлял знакомым, он весь был таким, излишне интеллигентным что-ли. Создавалось ощущение, что он боится нарушить что-то, что мне не видно и непонятно. Я много раз говорила ему об этом, но он больше молчал, или переводил тему разговора в другое русло.
Фортепиано было расстроено, как бы то ни было, это оставалось фактом мне непонятным. После Витиного отъезда я не играла на нем, наверное было не до того, может работа или домашние дела. Теперь во мне проснулось желание настроить его самостоятельно. Перед глазами всплыл сизый нос Сергеевича - настройщика из музыкальной школы. Тихий пьяница и талантливый человек, за работой которого можно было наблюдать часами. Если Сергеевича не трогать, то он сам начинал объяснять суть происходящего, главное не отвлекать, не говорить, не шуметь, почти не дышать.
Однажды он подарил мне ящичек с инструментами для настройки фоно, а спустя неделю умер в местной больнице после очередного запоя от желудочного кровотечения. Содержимое этого ящичка сейчас лежало передо мной, а я смотрела на странный инструмент и отказывалась верить в то, что я своими руками сейчас полезу настраивать фортепиано. Единственное, что пришлось докупить к хитрому набору настройщика - цифровой тюнер, немного облегчавший процесс.
Получить доступ к внутренностям фортепиано оказалось несложно, защелки и задвижки были мягкими, крышки отошли легко, я положила их на диван, стараясь не поцарапать, при этом я пыталась отогнать от себя мысль о том, что этих панелей касались руки Виктора, да и идея с покупкой инструмента была его. Комнату заполнил запах дерева, бархата и камерной театральной пыли, так, наверное, пахнет закулисье провинциального театра, когда из него уходит последний служащий.
- Тебе помочь? - Голос Димы раздался откуда-то из верхней части комнаты, где он делал очередной подход на турнике.
Его торс, на котором отдельно была нарисована каждая мышца, был твердым на вид и на ощупь. В этом, да и не только, он был полной противоположностью Вите, обладателю небольшого животика и несколько субтильной фигуры. Помню, как впервые увидела Диму обнаженным и как на следующее утро отчаянно бегала по соседнему парку, размышляя о том, что стыдно быть неспортивной рядом с таким красавцем.
- Ничего, сама справлюсь, - мне стало неприятно от мысли, что к фортепиано прикоснется Дима.
Да, и вот этот турник над дверным проемом, его там не было. И штанги вот этой тоже не было. Дима переехал ко мне быстро, почти немедленно. Познакомились мы на дне рождения Лены, моей подруги, где он очень колоритно ухаживал за мной и читал стихи. Через несколько дней я проснулась с ним рядом, обнимая твердое мускулистое тело. Проснулась и тут же позвонила Вите. Серьезным голосом я рассказала ему, что мы больше не вместе, что есть другой человек, что не стоит больше видеться. Потом рыдала в ванной от злости на себя, на Витю, за его непонятный характер, на Диму за то, что он вообще появился в моей жизни.
Потребовалось несколько дней, чтобы свыкнуться с переменами, а потом мы съехались. Ну, если уж быть точной, Дима переехал ко мне, так как жил с родителями, а доставшуюся ему от бабушки квартиру сдавал.
- Терпеть не могу эти скворечники, - говаривал он, рассматривая пыльный двор с высоты третьего этажа из кухонного окна, - построим дом, будем в доме жить.
- Построим, - говорила я, не смея противиться его воле.
Тюнер подсказал, что ни одна клавиша фортепиано не давала номинальную ноту. Тотальный разлад. Неужели так бывает, может влажность, или… Я недобро посмотрела на Диму, потевшего на турнике. Нет, он не мог. Просто потому, что не мог сломать или расстроить инструмент, который для него был лишь черным полированным ящиком в углу комнаты.
Когда мы гуляли, Дима часто держал меня, полуобхватив своими цепкими пальцами шею, словно в ошейнике выгуливал собачку.
- Это Света, моя девчонка, - комментировал встретившимся знакомым наши отношения.
Блин, тебе тридцать скоро, милый, какая девчонка - думалось мне, но я только улыбалась, словно не способная выразить свое мнение как-то иначе. Честно говоря, я немного побаивалась его. Он взял меня в оборот как победитель, человек, не привыкший к тому, что ему отказывают, хозяин положения.
Я прошлась по клавишам еще раз, послушав какофонию и дребезг и полезла осматривать механику инструмента. Молоточки и приводившие их в действие механизмы были в порядке, ход клавиш, расстояние между ними, ход молоточков, пружины выглядели безукоризненно, все работало.
Я была не подарок, к тому же ревнивый “не подарок”, я могла срываться и кричать на Витю, как-то даже дала пощечину прямо на улице. Тогда я прочитала в его глазах что-то необычное, то, что можно обнаружить в глазах отца, смотрящего на обидевшуюся дочь. Я безумно сердилась на себя в такие моменты, еще больше меня злило то, что Витя сказал одно лишь слово “Прости”, слово, которое должна была сказать я. Послушав мои рассказы о скверном характере, Дима пообещал изменить его.
- Станешь другой, нормальной, обещаю, - он умел говорить безапелляционно.
Ля первой октавы озвучивалось тремя струнами, настраивать их нужно было по отдельности, для чего я забила резиновые клинышки, заглушив соседние струны. Крутить настроечный ключ нужно было очень аккуратно.
Ревновать Диму я позволила себе всего один раз, к его знакомой, красивой, звонкоголосой блондинке Наташе. Первую фразу с намеком на их особые отношения он пропустил мимо ушей, просто махнув рукой. Но у меня есть черта, я должна довести начатое до логического завершения, даже если это начатое того не стоит, а завершение будет неприятным. В этот раз я поступила, как всегда, продолжив тему Наташи, но говорить мне пришлось недолго. Дима повернулся ко мне всем корпусом, словно готовясь ударить.
- Совсем охренела что-ли, опять про свою Наташу, - лицо его оставалось спокойным.
Я промолчала, с одной стороны, потому, что ответить было нечего, с другой, потому что я не знала как в таких случаях нужно дальше вести разговор. Больше про Наташу мы не говорили. Отчаянно я искала в тот день номер Вити в своем телефоне, искала для того, чтобы позвонить, пожаловаться и спросить, что в таких случаях делают. Витя всегда подсказывал что делать, будучи на работе или в дороге, он словно включался в мою жизнь, оставляя все остальное за рамками. Его советы были лаконичными, и почти всегда полезными. Но запись с его номером я удалила сразу после последнего нашего разговора. Последнее что я услышала от Вити было “Береги себя, родная”.
Кто придумал несколько струн на один молоточек, для чего эти сложности, нельзя ли как-то попроще все устроить. А если упростить устройство фортепиано, укоротить диапазон, уменьшить количество струн, облегчить жизнь и настройщика и музыканта, что тогда получится. Бессмыслица. Другой инструмент, другое звучание, другая музыка.
Витя редко рассматривал свое отражение в зеркале, никогда не диктовал свои условия. Часто говорил, что попытки подавить характер близкого человека заканчиваются катастрофой, взрывом. А еще он не приходил ко мне без шоколада. Кто его знает, где он покупал эти кубики в вычурной обертке, с необычными, каждый раз новыми, начинками. В магазинах города я таких не видела. Каждый раз, он как ребенок радовался моей реакции на этот странный подарок. Уезжая, он подарил мне последний шоколадный кубик в фиолетовой обертке. Он до сих пор лежал в шкафу за кухонными полотенцами. Когда я съела при Диме две дольки шоколада, он заставил меня присесть шестьдесят раз, чтобы потратить полученную энергию.
— Вот так теперь, хочешь сладкого - приседай, - он стоял надо мной, посмеиваясь, - хочешь сдобного - бегай.
Изрядно попотев, я закончила с Ля первой октавы и переехала к Ми второй. Вот тут начались проблемы. Тюнер не хотел ловить колебания струн и показывал совершенно неимоверные ноты, меня это начинало злить.
Дима слез с турника и занялся штангой.
Витя не вернулся из командировки, заявление на увольнение отправил заказным письмом и уехал. Это было в его духе, принять необъяснимое, но, возможно, самое правильное решение. Никогда не могла понять его до конца. Могла чувствовать, но не понимать. Мы познакомились с ним случайно, в автосалоне, я ждала, пока подруга уточнит стоимость техобслуживания машины, а он как-то оказался рядом, завязалось знакомство, прервавшееся почти на год. Повторно встретились, опять же, случайно, на торжественном открытии нового офиса компании, где он работал и куда меня опять же притащила та же подруга. Он был не очень уверен в себе, осторожен, словно сомневался в каждом шаге.
Диму я открыла для себя, как бутыль шампанского, с хлопком, пеной, искрами, какой-то эйфорией от происходящего, предвосхищением чего-то необычного. Но открыв шампанское нельзя удержаться от того, чтобы его попробовать. Но вот пригубишь напиток и понимаешь - не то. Не шампанское, а так, кисленькая водичка без эмоций. Каждую ночь с ним я ощущала совершенно непередаваемую пустоту в себе, вроде бы вот он, здесь, близко, тугой, мускулистый, сильный. И, тем не менее, пусто. Оставалось закрыть глаза и думать о чем-нибудь, все равно о чем, как на приеме у стоматолога, вроде и не больно, потому что обезболено, но все равно неприятно.
Дело не шло, мои кульбиты с настроечным ключом не приводили ни к чему, как я ни старалась. Может просто не та октава, может повыше подтянуть, еще немного. Раздался щелчок и звон, в воздух поднялось облачко пыли с примесью щепок, всхлипнули молоточки. Разорвавшаяся струна оставила неизгладимый след на теле фортепианной механики.
- Да ты чего там! - Дима со стуком опустил штангу на станину. - Предупреждай хоть!
- Я не думала, - начала было я, но он уже не слушал.
- Ну какого хрена ты туда вообще полезла, - он немного смягчился и даже пошутил, - сброса к заводским настройкам там нет случайно?
- Нет. К сожалению нет. Жаль, потому что оно очень прилично было настроено. - Я подошла к Диме и подняла лежащую рядом с ним гантель. - Ума не приложу, что я хотела получить, пытаясь сделать то, чего делать не нужно, но знаешь, насчет сброса. Насчет сброса...
Размахнувшись, я запустила, уж не знаю откуда взялись силы, гантель в самое нутро фортепиано. Раздался звон, дребезг, треск, какое-то немыслимое сочетание звуков. Разорвавшиеся струны, погнутые молоточки, покосившиеся демпфера - ничто из этого ни вместе, ни порознь более не имело права называться музыкальным инструментом.
- Как-то вот так, Дим, - я отправилась в спальню, где наскоро закинула в сумку документы, деньги, что-то самое необходимое, - как-то так.
- Дура что-ли? - Он по-прежнему лежал на скамье, сжимая в руках гриф штанги.
- Она самая, - я зашла в ванную за зубной щеткой, пастой и мылом, - ключи Лене передай, штангу забери и вот этот турник твой нахрен со стены тоже сними. Пока.
Было начало пятого, остановка автобуса была пуста, небо затянутое тучами сулило мелкий дождь. В медленно темнеющий горизонт тянулось прямое шоссе с белой двойной сплошной, как одинокое ля первой октавы, от которого возможно еще настроить остальные струны.
