«НО СВЕТ, СГОРАЯ, СОТВОРИ!»
Памяти поэта Николая Гладких
(5 октября 1952 – 18 февраля 2000)
Двадцать лет назад ушёл из жизни замечательный русский поэт и наш земляк Николай Гладких. Я познакомился с ним уже в последний год его жизни. И внезапный уход, и посмертные стихи Николая – произвели на меня глубокое впечатление. Потом я надолго забыл о нём, погружённый в суету сует. Видимо, есть глубокая и горькая правда в словах о том, что поэт для полного понимания его современниками должен «отлежаться». Прошло двадцать лет и настала пора просыпаться. Не знаю, проснулась ли во мне совесть, но я вдруг остро почувствовал, что не могу не написать о нём. «Наша память – мир более совершенный, чем вселенная: она возвращает жизнь тем, кого уже нет на свете!» (Ги де Мопассан).
Николай Гладких родился в селе Разумное (пригород Белгорода) в многодетной семье (у него был старший брат и три младших сестры). После окончания 8-го класса Разуменской школы, поступил в Калининское Суворовское военное училище, а затем на отделение военных переводчиков Харьковского государственного университета, откуда через два года был направлен для продолжения учёбы в Лейпцигский университет, который окончил в 1977 году. До 1984 года работал в Лейпциге по линии СЭВ, а потом вернулся в Белгород.
На родине Николай был принят за человека «широко и добротно образованного», ведь согласно известному стереотипу: по одёжке встречают, а провожают на все четыре стороны, так и не оценив ума. В областном центре тогда было всего два института: технологический и педагогический и, естественно, рассудили образованные люди: Лейпцигский университет куда представительней Белгородского пединститута, в котором поэт продолжил свою трудовую деятельность в качестве преподавателя иностранных языков.
Сейчас, двадцать лет спустя после ухода Николая из жизни, написано о нём очень мало и больше неправдоподобного. Например, такое: «Коллеги-преподаватели долгое время не знали о творческой стороне натуры Гладких, вплоть до выхода первого поэтического сборника». (Александр Жихов. «Голос Белогорья»). Это неверно, потому что в дневнике литстудии «Слово» за десять лет до выхода первой книги поэта есть запись: «14 декабря 1988 года. «Учительскую газету» Белгородского пединститута украсили лирические строки Н. Гладких». Его произведения в то время выходили и в региональной прессе, и в коллективных сборниках. Он никогда ни от кого не скрывал, что пишет стихи.
Нередко о нём отзывались как о человеке скромном, вежливом, интеллигентном. «Каким был Николай Гладких? Пожалуй, он оправдывал свою фамилию – «Гладких». Всегда (по крайней мере в среде творческой братии) тактичный, доброжелательный, незлобливый, уступчивый». (Светлана Пронина. Газета «Наш Белгород»). Но тактичному и доброжелательному поэту ничего не стоило, во время поездки в городском транспорте, шутки ради от души двинуть коленом под зад незнакомому пассажиру, принятому им по ошибке за коллегу-литератора Валерия Игина.
Если говорить о Николае как человеке «широко и добротно образованном» (Наталья Дроздова), то он был специалистом своего профиля, отлично знавшим немецкий и английский. Изучение иностранных языков почти без остатка поглощает интеллектуальные ресурсы человека, а с художественной литературой такие, пусть и глубокие в своей области, познания имеют мало общего. Впрочем, далее коллега поэта по писательской организации, Наталья Дроздова пишет на сайте «Поэзия.ру»: «Началось с Рильке, читая которого, естественно, в оригинале, заинтересовался его переводами Пастернака, захотел почитать русского поэта на его (и своём) родном, русском то есть... таким образом дошло до Алексея Толстого, Ходасевича, Гумилёва... Пушкина, наконец! Как всё это прошло мимо его внимания в годы учёбы в школе, университете, остаётся загадкой». Потом Николай стал восполнять эти пробелы путём самообразования. Благотворно повлияло и то, что в перестройку к нам стали возвращаться, как бы из небытия, книги, которые для советского человека были под запретом и без которых не могло быть объективного и целостного понимания русской литературы, истории, жизни.
В 1987 году в Белгороде на базе литкружка ДК «Энергомаш» появилась литературная студия «Слово», под руководством председателя Белгородской писательской организации Владимира Молчанова. В творческом объединении тогда преобладало «есенинско-рубцовское» направление, а поклонники Пастернака или Маяковского были экзотикой. Николай, слывший за человека, у которого «Пастернак стихи списывал», был и сам не прочь пошутить. Однажды он принёс стихотворение Пастернака, которое, как обычно, было разобрано «по строгим правилам искусства». Неладное почувствовали только когда заметили, что несмотря на град критических стрел, выпущенных в «автора», тот был подозрительно спокоен и благодушен и как-то странно улыбался. В довершение обид, он пообещал как-нибудь принести на разбор стихи Пушкина, вынудив своих критиков перелопатить поэтическое наследие великого классика, ведь второй раз попасть впросак им очень уж не хотелось.
В посмертной книге стихов («Когда от слова веет холодом») был десяток стихотворений, которые поставили имя Николая Гладких в один ряд, пусть и с разновеликими, но подлинными поэтами России. Если первая книга («Царевна, спящая в груди») представляла собой отшлифованные перепевы старых песен о главном, то вторая распалась на зёрна и плевелы. Гениальные стихи, написанные по вдохновению, соседствуют с явно неудавшимися, которые можно назвать скорее черновыми набросками. «Гениальным графоманом» назвал когда-то в шутку Чичибабина Межиров. «Он великий графоман! – Скажут обо мне потомки», – написал в одном из последних стихотворений Николай о себе.
Порой жизнь человека, пусть и рождённого поэтом, складывается так, что он, фигурально выражаясь, не может самостоятельно выпорхнуть на волю из кокона и превратиться в бабочку. Для этого требуется внешнее воздействие. Николаю «помогло» трагическое стечение обстоятельств. Его предсмертное «Когда от слова веет холодом» – перекликается с блоковским «Дохнула жизнь в лицо могилой». Последние месяцы он стал ходить в храм и очень интересовался церковными обрядами. Уже морально готовился. Николай прекрасно знал свою ахиллесову пяту и предрёк: «Рождённый от отца, умру от коньяка я... С безумием в глазах, с бутылкою в руке».
Николай Гладких вырос в большой крестьянской семье и проникновение в тему начинается у него с внутреннего мира - избы. Поэт воссоздаёт хорошо знакомую с детства картину, когда к зиме завершаются все работы на селе и на постой приходит «затяжная российская скука» и семейства собираются поближе к печке «у привычного каждому места», где «Каждый чуточку шут и немножечко враль, / И всеведущий, как подобает. / И прозреет над Русью морозная даль / От усердья её краснобаев». Но вскоре в эту размеренную жизнь вторгается внешний «страшный мир» и судьбы семейств сливаются в одну судьбу – судьбу России.
«Переезжая Россия, / Привокзальная страна – / Теребит, в лохмотьях сидя, / Золотые ордена. / С недосыпа, с перепоя / Обняла её ленца. / А пред нею – чисто поле, / Вековое поле боя / Без начала и конца». В этом стихотворении раскрыта трагическая судьба России в 20 веке. Переезжая Россия – это следствие революций, войн и террора, согнавших людей с насиженных мест. Все это сломало хребет русскому человеку, который на отливе кровавой одиссеи «теребит, в лохмотьях сидя, золотые ордена». Он обветшал и износился и телом, и душой. Он смотрит осоловевшими глазами «с недосыпа, с перепоя» на приближающийся прилив, на «вековое поле боя», на горизонте которого, после короткой передышки, уже показались «иных времён татары и монголы». Русский человек много сражался, много крови пролил, много претерпел, но силы его не беспредельны, а нашествиям нет начала и конца. Это стихи для тех, кто «смотрит, не ужасаясь», ясно понимая происходящее, не занимаясь самообманом и не пряча голову в песок.
В стихотворении «Россия! От судьбы континентальной...» – ярко и талантливо раскрывается обычная судьба колониальной империи, созданной пассионарной нацией. Это мир, который ширится, стремясь заполнить собой всё пространство, и погибает, исчерпав запас энергии, возвратившись на круги своя. В стихотворении есть гениальные строки: «Ты шла туда, куда глаза глядели отчаянных твоих поводырей» (о России). Поэт взял известный фразеологизм – «идти, куда глаза глядят», а дальше следует невероятный переход – «отчаянных твоих поводырей». Условные глаза России перевоплощаются во вполне конкретные глаза бесстрашных землепроходцев, а смотрели эти глаза зорко и очень далеко – до Ново-Архангельска на Аляске и Форт-Росса в Калифорнии.
«Приходил к нам заносчивый хан. / Забредал привередливый лях. / Вырастали цветы на лугах, / И росли Покровы на Нерлях. / Где-то рушится Спас на Крови, / Где-то мшеет заброшенный скит... / И какой-нибудь мудрый раввин / Лапоточки плетёт из ракит». Здесь поэт «спрессовал» русскую историю, обозначив знаковые вехи с нашествиями татаро-монгол, польской интервенцией смутного времени и гражданской войной, когда уже сами рушили свои храмы. Поэт и критик первой волны эмиграции Георгий Адамович писал в своих воспоминаниях: «И после всех наших скитаний, без обольщения и слезливости, со свободной памятью, спокойно, уверенно, говоришь себе: сладок дым отечества... Не потому, что это – отечество, а потому, что это – Россия». Россия – нечто большее, чем просто отечество, это земля благословенная Богом для всех людей доброй воли, от нее исходит тот дамасский свет, в сиянии которого Савл переродился в Павла. Поэтому «мудрый раввин лапоточки плетёт из ракит».
Сразу после смерти Николая в материале, подготовленном газетой «Наш Белгород», друг и коллега поэта – Анатолий Папанов отметил: «При жизни он успел опубликовать, наверное, лишь сотую часть того, что написал. Всё осталось в записках, набросках, в незаконченных и неопубликованных произведениях и будет ждать теперь своего часа. Хочется верить, что всё это не будет утрачено и дойдёт до читателя. Найдутся люди, которые восстановят все страницы его рукописей, а то, что в них не крупицы, а россыпи золота – можно не сомневаться». Прошло двадцать лет, ничего из архива поэта за это время опубликовано не было и есть основания думать, что и самого архива уже не существует в природе. Но мы будем неблагодарными потомками, если не сохраним память об этом незаурядном человеке, который не слыл, а был поэтом.
