К 30-летию «Тарусских страниц»
«В основе каждой капитуляции лежала предпосылка, что на смену «старому» пришло «новое», а тот, кто держится за «старое» — останется на бобах»
Н.Я.МАНДЕЛЬШТАМ
«Я хотела бы лежать на тарусском
хлыстовском кладбище под кустом бузины,
в одной из тех могил, с серебряным голубем,
где растет самая красная и крупная
в тех местах земляника.
М.И.ЦВЕТАЕВА
Марина Ивановна хотела лежать в чистой земле. Не оскверненная ни действием, ни помыслом пухом будет такая земля, и преданный ей человек может вновь выйти в мир чистый духом. Такую землю берегут от позора — не зори ее сам и не помогай другим.
От тарусского кладбища до обнинского всего-то полсотни километров калужских дорог, от серебряного, цветаевского времени до нашего, железобетонного — полсотни лет.
Я попытаюсь рассказать о том, как в 60-е годы порушился замечательный научный центр. Если получится — а поневоле придется кромсать историю, — читатель сам решит, кто «герой». Мне не надо будить память — записки лежат с тех пор.
Покаяние тяжело и партийцу с 50-летним стажем, и чекисту с чистыми помыслами, и физику — «мы-то в чем виноваты? » Да и что порушено? Вот он зеленый город, чистые улицы, вот большие институты, вот уважаемые люди на Досках почета.
Обнинск, порожденный атомными устремлениями государства и охранительным для столицы стоверстым бериевским указом, теперь 100-тысячный город. Умножились первопоселенцы, втянулась сельская округа. Для упокоения основатели города отвели тихую поляну на холме, именуемом здесь Кончаловскими горами. Если пройти по центральной аллее к оврагу, в густой траве вызревала на диво крупная земляника.
На краю поляны первых захоронений есть могила с беломраморным надгробьем, ВАЛЕРИЙ ПАВЛИНЧУК 1937–1968.
С того 1968 года я привык здесь быть и сейчас буду стоять еще долго и потому, что именно здесь хорошо видно как сходятся и расходятся линии пересечения судеб, раскачиваются плечи весов. Совсем рядом памятники на могилах участников и свидетелей обнинской истории: А.И. Лейпунский, М.П. Родионов, Л.Н. Усачев… На обнинском кладбище могила ныне и в своей стране известного биолога Н.В. Тимофеева-Ресовского.
Начну рассказ с памятника Павлинчуку. О нем еще пойдет речь, но история памятника сама по себе стоит записи; она тоже на весах величия и низости.
После смерти Валерия Алексеевича его вдова — Маргарита Рудольфовна Янус — обратилась к скульптору Вадиму Абрамовичу Сидуру с просьбой о памятнике. В ту пору лишь немногие знали мастерскую в подвале дома недалеко от Николы в Хамовниках — теперь, после смерти мастера, имя Сидура среди великих. Узнав жизнь Павлинчука, Сидур немедля согласился. «Своим мы должны ставить памятники сами», — и вскоре создал макет — в полный рост фигура человека, предательски застреленного в спину.
Оповещенные неизвестным доброхотом о каком-то памятнике, обнинские власти занервничали и принялись разнюхивать, что за диверсию затевают москвичи. Пытались подступиться к матери. Но убитая горем, ничего не ведавшая женщина хотела только одного — поставить памятник сыну. Тогда однажды вечером на край Москвы в Тушино прикатила черная «Волга» с калужским номером. К Маргарите Рудольфовне был доставлен младший брат Павлинчука с заданием обнинского горкома — под любым предлогом добыть фотографию памятника. Предлога незадачливый посланец не нашел (в значительной степени по своей полной политической невинности) и отправился назад с тем, что попил чаю с вареньем. Но всем близким друзьям стало ясно, что власть не допустит «самоуправства» на государственном кладбище — задуманный проект пришлось отменить. Для подкрепления этой уверенности власть “объяснила” матери покойного Валерия Алексеевича, что, скорее всего, «хулиганы» надругаются над могилой с таким памятником. А гипсовая скульптура осталась в мастерской Сидура и вошла в каталог его работ под названием «памятник Павлинчуку»
Скульптура работы В.Сидура на могиле И.Е.Тамма на Новодевичьем кладбище
В следующем 70-м году слежка слегка остыла и Сидур сделал для Павлинчука другой чудный памятник в белом мраморе.
Скульптура работы В. Сидура на могиле В.А. Павлинчука на Кончаловском кладбище
К могильному камню припадает опущенная в ладони скорбная голова женщины. Но посмотрите еще раз. Не мужская ли это рука, поддерживающая ребенка?.. Много раз я хотел спросить скульптора — был ли двойной замысел, но каждый раз останавливался довольный собственной догадкой — если сознательно не было, значит само сотворилось.
А первую работу Сидура можно видеть на Новодевичьем кладбище. По инициативе академика В.Л. Гинзбурга замечательная работа был сделана Сидуром в материале и поставлена на могиле академика И.Е. Тамма (!?). Экскурсовод расcкажет вам, что так и было задумано.
* * *
Память людей устроена так, что хранит
смутный очерк или легенду, а не само
событие… Идилические вздохи о 20-х
годах — результат легенды, созданной
тридцатилетними капитулянтами..»
Н.Я.Мандельштам
Обнинск начинался в конце 40-х годов вместе с проектом первой в мире атомной электростанции. К началу 60-х здесь еще работали те, кто сотворил атомное чудо. Сменив Д.И.Блохинцева, в Физико-энергетическом институте (ФЭИ) директорствовал известный инженер-энергетик Андрей Капитонович Красин, наукой «быстрых» реакторов руководил физик с мировым именем Александр Ильич Лейпунский — всеми уважаемый АИЛ, управлял атомной технологией Владимир Александрович Малых… Все лауреаты, профессоры, мало согласные между собой, но «отношения выясняли» только у большого министра среднего машиностроения и его замов.
А.И. Лейпунский
Крепчали в Обнинске и новые институты «радиационного» направления. В филиале московского института физической химии им. Л.Я. Карпова научным руководителем был В.Л. Карпов-сын, филиал московского института прикладной геофизики возглавлял папанинец академик Федоров. Академик АМН Зедгенидзе разворачивал первый в стране институт медицинской радиологии ИМР, в 64-м принявший в свое лоно зэка Н.В.Тимофеева-Ресовского. Все имели московских покровителей и в своих делах с городским начальством считались мало.
Власть секретаря калужского обкома А.А. Кандренкова и его предшественников не дотягивалась до маленького научного городка на границе областей.
Хозяин Калужской области А.А. Кандренков
Ведомственная московская подчиненность и государева тайна большой науки хранили город от обкома. Да и почто местному вождю руководящей и направляющей партии в Обнинск соваться — только авторитет терять? Горком — так себе домишко напополам с музыкальной школой, а за институтский забор могут и вовсе не пустить. Москва тоже не близко, и не пристало столичным в чужой (калужский) огород — разве ленточку разрезать или уж если не приведи бог что…
Вот и резвился наш городок до срока, как барский пасынок в деревенской усадьбе, к которому забыли приставить строгую гувернантку.
* * *
«Знаменита Дубна,
всем известно где она,
а о том, где мы живем,
знают лишь за рубежом»
Нар. песня, сочиненная для встречи в КВН
команд Дубны и Обнинска. 1963г.
Обычным было партийных руководителей города добывать из своих же институтских недр и туда же возвращать по сроку — с повышением, конечно. К совсем длинным срокам, т.е. номенклатурной партийной карьере никто и не стремился, частично и потому что по калужским ступенькам все равно не двинешься — Калуга тебя на дух не знает, пока ее объятий сторонишься, а в Москве все заметные места давно оккупированы. Так сменились на посту секретарей обнинского горкома КПСС Иван Георгиевич Морозов и Николай Иванович Борзов, приобретя, после потери (на общественной работе) для продвижения нескольких лет, приличные должности: начальника научной лаборатории и главного энергетика, соответственно.
В 63-м на пустое место опять разложили пасьянс. Почему-то он не сходился и избранником оказался инженер с ускорителя Андрей Данилович Руденко.
Может быть, занятым делом творцам науки, он приглянулся именно тем, что от своих предшественников отличался отсутствием «всего». Все-таки «указания» секретаря горкома (если он с гонором и партийной хваткой) иногда досаждали, а с таким, как Руденко можно вовсе не считаться. И не помогла научная эрудиция, и не хватило обычной проницательности понять, что попираемая слабая душа может отправиться за поддержкой к иным берегам.
С этого времени и началось проникновение калужской власти в Обнинские дела. Ходок в обком А.Д. Руденко недолго пробыл секретарем. Почуяв слабину, номенклатурные начальники исполнили стандартный трюк — Руденко отправили в ВПШ, а в обнинские секретари прислали чиновника обкомовского аппарата Л. Петрова. Но почему-то чужой для науки человек не встревожил ученых, его не приняли всерьез. В памятном сражении на ЦТ «Дубна-Обнинск»* одна из интермедий обнинских КВН-щиков представляла «машинные выборы» партсекретаря. «Ведущий собрание» обращался к зрительному залу:
«Есть мнение относительно кандидатуры Петрова. Петрова знаете — Нет! — орал зрительный зал. — Позвать Петрова? — Нет! — Вопросы к Петрову будут? — Нет! — Избирается единогласно». И тут же новое собрание. «Есть мнение освободить Петрова. Петрова знаете? — Нет! — Позвать? Вопросы? — Нет! — Единогласно освобождается».
Редактор КВН пропустила в прямой эфир эту сцену, конечно, не подозревая, что Петров — не имярек, а реальный секретарь сейчас смотрит все «это» в Обнинске.
Однако я не слагатель легенд. Конечно, и тогда функционировали парткомы и особые отделы. Их грозный рык, конечно, мог напугать и запугивал. В 60-м году в теоротделе ФЭИ уже работала идеологическая комиссия горкома по расследованию …и сделала выводы о сомнительных стихах В. Турчина, о насмешках над членами комиссии. (На протокольный вопрос «Какие книги читаете?» А. Шутько ответил, «Пушкина и Лермонтова». «Конечно, насмехался», — сделали вывод, о «беспартийных» издевательствах над секретарем ячейки Владимиром Морозовым). Но при всем том деятельность идеологических органов была отделе на заметным пустым пространством от живой жизни, не подрывала интенсивной работы физиков, химиков, биологов и не парализовала, несомненно, существовавшей самодеятельности. Внутренней свободой «Тарусских страниц» окрашивалась жизнь Обнинска, сколько бы примеров нажима и окрика мне не припомнили современники. Существовали некие внутренние полисы, населенные ассоциациями мушкетеров, единых уже тем, что незримо не приняли “причастие буйволу” и не встали под знамена «кардинала», как говорил при прощании с Обнинском один из д»Артаньянов — безусловный капитан команды КВН Валентин Федорович Турчин, приглашенный Президентом Академии наук СССР М.В.Келдышем в Институт прикладной математики в Москву. Это уже спустя несколько бурных лет его изгонят и из ИПМ, и из ЦНИИПИАС (центральный научно-исследовательский институт проектирования и автоматизации строительства), и из СССР. А пока (в 1964) мы ему пели, неискушенные в пророчествах, примерно так:
Ты теперь и обут и одет,
Ты у Келдыша нынче в фаворе,
Вот заполнишь полсотни анкет,
И поедешь за синее море.
Ты поедешь в Бомбей и Дубай,
Пред тобою любая дорога!
Только лишнего ты не болтай
И вопросов неясных не трогай!
Если ж лишнего ты не болтал
И вопросов циничных не слушал,
Ты поедешь за Гибралтар —
Хочешь морем, а хочешь сушей.
(Если я правильно помню, текст принадлежит Веселову и Конобееву. Аккомпанировал на гитаре В.Копров)
Не разрушила атмосферу единства сильного теоротдела и странная история со стенной газетой, опубликовавшей невинные заметки В.Турчина о Будапеште. В конце рассказа о своей первой (и, замечу, единственной после всего) поездке на научную конференцию он подивился нравам советских людей, работавших в «нашей» Венгрии в атмосфере страха и подозрительности. В быстро последовавшем выпуске стенгазеты появился «Наш ответ Турчину» — именно так называлась, подписанный Владимиром Моисеевичем Аграновичем и Виктором Владимировичем Орловым — начальниками лабораторий теоретического отдела ФЭИ, членами КПСС. (На 60 сотрудников отдела приходилось пять партийных) Два прекрасных физика обвиняли своего коллегу в «оскорблении советских людей», в отсутствии патриотизма и прочих шаблонных политгрехах. Написанная дежурными штампами, статья звучала призывом к персональному делу. Такого открытого нарушения единства физики не знали. Партийность сама по себе не делала коллег чужаками. Статью бурно обсуждали в коридорах и кабинетах, и авторы «Ответа» остались в одиночестве — предполагаемого скандала не вышло.
Для понимания последующего (я заканчиваю краткую «предысторию») необходимо сделать важнейшее замечание. К середине 60-х появились некоторые признаки стагнации ФЭИ, ведущего научного центра Обнинска. В этом нет ничего удивительного, так как узкоспециализированный институт за десять лет интенсивной работы либо успевает решить первоначально поставленную задачу и самими учеными должен быть перестроен для решения новых, либо постепенно деградирует, повисая на доработках, свирепо защищая первородство.[1] Проницательному уму эти признаки были видны хотя бы по уходу ведущих специалистов теоретиков и математиков Турчина, Ермакова, Кочергина, Михайлуса, Смелова, выросших в Обнинске. Громадной потерей была внезапная смерть 37-летнего Игоря Ильича Бондаренко. Большой физический сектор, имевший отличные достижения и, естественно, полный внутренних стычек и противоречий, крепко держался его непререкаемым научным и моральным авторитетом.
И.И. Бондаренко
Активная научная работа всегда сопровождается активной гражданской жизнью и 60-е были для этого подходящим бродильным временем. Только что удален «волюнтарист» Н .Хрущев. Все понимали смехотворность «личного желания по состоянию здоровья», но сама возможность «мирной» замены распортреченного и бурно прославляемого нового вождя вызывала веселый дух брожения и жажду самодеятельности.
Мы начисто разгромили команду Дубны в прямой встрече КВН в московском телевизионном театре и отказались от предложения постоянно участвовать в «детских» играх со студентами. Зато в Обнинск дружно повалили популярные столичные журналы от “Знание — сила“ до “Здоровья“. Нас снимали для телевидения и звал к себе на Мосфильм М.И.Ромм. Пошел первый, вполне советский, «самиздат», Твардовский, Булгаков, Ахматова…
В конце 64-го бесславно отбыл восвояси Л. Петров и первое кресло вновь занял «свой», обнинский. Аппаратчик, когда-то политработник обнинской военно-строительной части, «безвредный» Евгений Епифанович Федоров из горсовета переселился в горком. После триумфального общегородского выступления Петра Якира с лекцией о предвоенной ситуации в стране и зловещей роли Сталина (конечно, доносы «куда-надо» были, но — обошлось) созрела и реализовалась идея общегородского Дома ученых (ДУ). И приезд Якира, и организация ДУ были делом Валерия Павлинчука.
Молодым специалистом он появился в теоротделе в 60-м и сразу же выделился непривычной для теоретика напористой деятельностью. Ему мало было кабинетных разговоров — его влекло общественное дело. Это он придумал участие в КВН, он уговорил и собрал ленивых интеллектуалов. Он пропагандировал идею вступления в партию как единственную возможность развивать демократию. Он завел контакт с секретарем горкома партии инженером В.Е. Лесничим и, получив от него рекомендацию, вступил в партию. Это было бы вызовом научному сообществу, если бы одновременно партячейка теоретиков не пополнилась людьми с непререкаемым авторитетом, Н.С. Работновым и И.П. Стахановым, и тоже с рекомендацией В. Лесничего, в кабинете которого состоялся первое заседание совета ДУ — играли по правилам.
Первый же сезон ДУ принес громадный успех. Только докторам достались целые абонементы, остальные радовались половинкам и четвертинкам. Шли добровольные помощники, художники, печатники, шоферы. Содержание каждого вечера обсуждалось на всех этажах всех институтов. И было что обсуждать, вольное слово Тендрякова, Дудинцева, Некрича, Лакшина, Виноградова, концерты Таганки, песни Высоцкого и Кима, кинофильмы из госфильмофонда, вечер маршала Жукова. Сравнивали ответы Тендрякова и Симонова на вопросы, «Согласны ли вы с приговором Синявскому и Даниэлю? Собирались ли выступить на их процессе? Почему не публикуют Солженицына?». И все это в значительной мере шло через Павлинчука, он заведовал интеллектуальной частью ДУ, он ездил в Москву, приглашал, уговаривал, устанавливал контакты в журналах. Одновременно с этим В.Турчин, Н.Работнов и Ю.Конобеев работали над книгой «Физики шутят», а ее организатором был Павлинчук. Он был секретарем партбюро теоротдела, преподавателем обнинского филиала МИФИ. Через него в Обнинск шел поток «самиздата» — он был везде и знал все. Кем бы стал он сегодня? Но клонились 60-е и вряд ли кто задумывался о том, что скоро придет испытание на прямостояние.
Павлинчук выстоял, и место его лучшее из всех.
Валерий Алексеевич Павлинчук. Из архива Маргариты Рудольфовны Янус
* * *
Победители могли бы удивиться легкости
одержанной победы, но они приняли ее,
как должное… Только требования к ка-
питулянтам постепенно увеличивались»
Н.Я. Мандельштам
Теперь очерк приобретет характер дневника — описываемые события развивались в темпе отрывного календаря. В начале ноября 1967 г. при горкоме была создана комиссия, Е.Е .Федоров., С.П. Копылов (горком), В.А. Кузнецов (д-р, зав.отделом, секретарь парткома ФЭИ), В.А. Малых (д-р, зав. сектором ФЭИ), И.Г. Морозов (зав. лабораторией ФЭИ, бывший секр. горкома). С 14 по 17 ноября в комиссию были вызваны сотрудники теоротдела А. Шутько, С. Маев, Л. Семенов, Ю. Соколов, И. Стаханов, Н. Работнов, В. Агранович. Комиссии было «что-то» известно, а «что-то» надо было вскрыть. Первый же допрос сразу дал улов: на вопрос о чтении «самиздата» А. Шутько сказал, что брал у Стаханова статью Джиласа «Три встречи со Сталиным», принадлежавшую Павлинчуку, и у него же брал брошюру Варги «Российский путь к социализму». А. Шутько был кандидатом в партию, готовил диссертацию, что, конечно, учла комиссия, затребовав его первым. Дальше пошло проще. С. Маев (партийный) признал, что перепечатывал Варгу вместе с Семеновым. И.Стаханов признал, что брал у Павлинчука и давал Шутько Джиласа, но отстаивал право коммуниста “на чтение”. Н. Работнов не отрицал чтения Варги, но поставщика не назвал. Л. Семенов (беспартийный) согласился беседовать с комиссией, но отрицал какое-либо знакомство с «самиздатом». Его провоцировали и запугивали обыском на рабочем месте, но твердость Семенова смутила комиссию — обыск отставили. Лишь мл.н.сотрудник без степени, без членского партийного билета, Юра Соколов отказался вести беседу, заявив, что он читал письмо Ф. Раскольникова Сталину и находит автора большим коммунистом, чем члены комиссии. Всем допрошенным предложили письменно изложить показания и отказался опять же только Ю.Соколов.
Заметив соколовские «без» читатель тут же вспоминает о преимуществе обладателя пролетарских цепей. Но это от привычки к простым объяснениям, потому что дело не в К. Марксе, а в Ю. Соколове.
Откуда же взялась эта комиссия и что она знала? Наиболее интересны два обстоятельства, которые в совокупности с другими фактами дают возможность прояснить истоки. Первое — несомненно, что главным объектом внимания был В. Павлинчук, его вызвали последним. И загадочное второе — упорное выяснение «роли» В. Аграновича. О его принадлежности к кругу потребителей и распространителей «самиздата» спрашивали многих, а сам он отрицал всякое знакомство с этой литературой и обществом, где она ходит. Об В.М. Аграновиче мы уже упоминали в связи с «Ответом Турчину». Он был как бы антиподом интеллектуального лидера В.Турчина, ему не доверяли и, конечно, он не получал «самиздата» — его никто и не назвал из допрошенных. И тем не менее чья-то рука упорно отводила ему одну из главных жертвенных ролей.
Теоретическим отделом и лабораторией теории ядра руководил выпускник МГУ Лев Николаевич Усачев. В 50-е годы он опубликовал очень оригинальную работу по физике реакторов, получившую мировое признание, стал доктором, лауреатом Ленинской премии. Но новых сильных идей не было, и постепенно В.М.Агранович, доктор ф.м.наук, создавший мощную лабораторию физики твердого тела, начал игнорировать руководство Л. Усачева. Однако позиции патриарха теоротдела были прочны и Л. Усачева мало беспокоили выпады В.М. Аграновича, чему соответствовало и отсутствие у Л. Усачева таланта к решительным действиям. К тому же после смерти И.И. Бондаренко научный руководитель ФЭИ А.И. Лейпунский вручил Усачеву весь сектор физических исследований.
Лев Николаевич Усачев
Было что-то умилительное в фигуре высокого, мешковатого Льва Николаевича. Из всех «нефизических» ролей лучше всего ему удавалась роль хорошего, «своего» парня. И он действительно был им, бегал по семинарам и обсуждениям, осваивал французский, водные и горные лыжи, ходил в горы. Правда, все начинания Усачева — и изучение феномена летающих тарелок, и экспедиция в район падения тунгусского метеорита — не шли дальше приглашения на ДУ фантаста А.Казанцева, но во всем была импонирующая лихость, отсутствие “свирепой серьезности» и дух веселых затей великих копенгагенцев, о которых вкусно рассказывал Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский.
А вот значительных научных идей не было и не могло быть, ведь реакторная физика как наука завершалась и переходила в область инженерии. А твердотельная лаборатория Аграновича росла и числом и весом — в ФЭИ на передний план выходило материаловедение. Соединив усилия с директором ФЭИ М.П. Родионовым (далекий от науки производственник из Сибири сменил не выдержавшего борьбы с А.И. Лейпунским за лидирующее направление А.К. Красина), против шефа Л.Н. Усачева вели интригу начальники двух мощных технических секторов — В.А. Малых и В.И. Субботин.
В.А. Малых
В.И.Субботин
Многократные попытки А.И. Лейпунского получить академический титул загадочно отвергались АН СССР. Не преуспел в попытке стать членом-корреспондентом и Л. Усачев. А вот В.И. Субботина первым из ФЭИ избрали членом-корреспондентом АН СССР, минуя связи А.И. Лейпунского. Это была новая, мощная сила и В.М. Агранович потянулся за поддержкой к ней.
Для Л.Н. Усачева наступало сложное время. Ореол «хорошего парня» становился слабой защитой — надо было действовать! А этого Лев Николаевич не умел и не хотел. Но если раньше, как истинный Лев, он сквозь пальцы смотрел на претензии В.М. Аграновича, то теперь он решил не уступать ни в чем и не упускать случая. А случай, как говорили в старину, не заставил себя ждать…
В первых числах ноября (за десять дней до начала работы комиссии!) Л.Н. Усачев был вызван в калужский обком для обычного, номенклатурного утверждения в должности начальника сектора ФЭИ. Это всегда было пустой процедурой, изобретенной держателями диктатуры пролетариата, чтобы дать представителям прослойки «понять и почувствовать». Каждый, кто хотел без осложнений завершить подобный визит, должен усвоить и исполнять правила игры. Импровизация в таких спектаклях под силу только травленным волкам и опытным актерам. Усачев не был ни тем, ни другим и, зная конец истории, я могу представить, как его поймали. Вероятно, к концу пустого разговора о «научных перспективах», Л.Н. Усачеву наудачу был брошен сыскной вопрос, «А не почитывают ли у вас?..» К мгновенному ответу типа — «Уже который раз кто-то хочет бросить тень на коллектив, который в соцсоревновании за последний квартал получил красный вымпел и благодарность дирекции и парткома!» — Усачев не был готов, но и простаком себя не считал. Сказать «Не знаю», значит подвергнуться контрвыпаду — «Собираетесь руководить большим коллективом, а политической обстановки не знаете». Еще хуже, по логике Л.Н. Усачева, было отрезать, «Нет, не читают». А вдруг что-то известно, ведь читают…
Лев Николаевич помял нижней губой верхнюю и задумчиво, с паузой: «Да что-то,… вроде… теперь многие…» И занавес упал.
Так ли говорилось — я не Воланд и не присутствовал ни на балконе, ни в саду, — но точно то, что через несколько дней Л.Н. Усачева вызвали в Обнинский горком. Здесь вопрос был повторен в более определенной постановке, «Что Вам известно и про кого». И потребовали изложить письменно. И изложил Л.Н. Усачев, что ему в точности известно про своего ученика В. Павлинчука (письменно), и про — предположительно — подчиненного В.М. Аграновича (устно).
В личном деле Павлинчука первым по времени документом было заявление Л.Н. Усачева от 10 ноября 1967 г. Валерий рассказывал мне, что среди других объяснений, написанных в смятении, с вычеркиваниями и исправлениями, эта бумага выделялась чистотой — была написана с черновика. Уже после смерти Павлинчука, оправдываясь за историю, ставшую известной среди московских физиков, Усачев говорил, что был вынужден назвать источник «самиздата» из благородных побуждений. Его якобы вызвали в КГБ и заявили, что на машинке секретарши отдела печатались антисоветские материалы. И вот, чтобы спасти девушку, он сказал, что печатал Павлинчук. (Только наивному Усачеву такого сюжета было бы достаточно. Может быть он и вправду не понимал, что с такой «девичьей легендой» из ГБ девственным не уйдешь.)
Итак, комиссия допросила свидетелей и вызвала В. Павлинчука. Он уже знал кем назван источником и какого (в сущности, чепухового) «самиздата». О доносе Л.Н. Усачева ему стало известно позже.
Заданные комиссией вопросы и свои объяснения Валерий записывал, под копирку. Отстаивая право коммуниста знакомиться с историей по документам, он подтвердил показания свидетелей, но отказался назвать у кого брал литературу. Он ведь читал «самиздат», знал последствия «откровенности», и донос был для него невыносим.
Внезапно заарканенный на самом взлете, Валерий ждал обыска и ареста. У него началось обострение хронической почечной недостаточности, и друзья уложили его в московскую больницу в тяжелом состоянии.
Институт будоражило. И если М.П. Родионову было плевать на ФЭИ (давно говорили, что директора надо «проводить» на пенсию) и он занял позицию «члена бюро горкома», то было о чем задуматься АИЛу. История учила его лишь старому доброму правилу, признаваться и каяться. Дважды Лейпунский беседовал с Н. Работновым, встретился с Павлинчуком — совет был однозначный, только раскаиваться, только просить прощения и обещать все что угодно. «В чем же я должен покаяться?» — спросил Павлинчук и АИЛ развел руками.
(АИЛ-то знал “в чем?”, потому что хранил в потаенном уголке памяти погром руководимого им в 30-е годы харьковского института. Да с какими именами — Л. Ландау, Л. Шубников, Ф. Хоутерманс…)
29 ноября состоялось бюро горкома. С. Маев, Л. Усачев и В. Агранович (опять он?) получили выговоры. Строгий выговор за беспринципность и политическую близорукость вкатили И. Стаханову. Не оправдавших доверие бранил «рекомендатель» В. Лесничий. Чувствовалось, что первый секретарь Федоров хочет ограничить масштаб пожара. Горком спешил и открытым остался лишь вопрос с нераскаявшимся больным Павлинчуком.
Но там, где горком видел «политблизорукость», рвущийся к Обнинску калужский обком желал видел «обострение классовой борьбы». В Москве открылся суд над Галансковым, Гинзбургом, Лашковой. В Чехословакии Дубчек начинал «пражскую весну».
Находясь в больнице, В. Павлинчук написал открытое письмо Дубчеку, приветствуя демократизацию под руководством коммунистов. Выписанного на домашнее лечение Павлинчука, потребовали на бюро. Он передал записку, что болен и не может присутствовать.
Но Федоров, Кузнецов, Лесничий, Родионов не могли больше ждать. До чужих ли бед — свое шатается. Да и кто, если не мы, славный город спасет. Бюро горкома «сочло возможным» исключить Павлинчука из рядов, не ожидая явки партийного товарища.
Уже зная, что его ждет, Павлинчук пошел к АИЛу спросить о возможности продолжить работу в теоротделе. Лепунский заверил, что с работы его не уволят, но нужно покаяться и восстановиться в партии. А несколько дней спустя Павлинчука отчислили из теоротдела методом лишения «допуска к секретной работе». Это была последняя акция М.П. Родионова. В эти дни он сдавал пост директора доктору, лауреату, секретарю парткома В.А. Кузнецову.
А что, если бы М.П. Родионов не захотел на старости брать грех на душу и передал Кузнецову вместе с креслом и Павлинчука? Ведь В.А. Кузнецов и в комиссии, и на бюро сидел, как на углях. Его должно было трясти от мысли, что В. Павлинчук внемлет советам и расскажет о том, что и сам В.А. Кузнецов пользовался «самиздатовским» портфелем Павлинчука. Не мог же он поверить в то, что Павлинчук НЕ МОЖЕТ донести.
Лишенному «допуска» теоретику Павлинчуку Родионов предложил работу в гараже или в ЖКО. Отказа от этой милости было достаточно, чтобы уволить из ФЭИ «по сокращению штатов». Через пару дней Н. Работнов сообщил АИЛу, что группа ведущих физиков обращается к нему с письмом-прошением предоставить Павлинчуку работу теоретика, не требующую „допуска“, и просил аудиенции для передачи письма. Лейпунский испугался: «Зачем эти письма? Скажите устно, я еще, слава богу, на слух воспринимаю». И обещал помочь, но вскоре заявил, что ничего сделать не может, так как Павлинчук его ОБМАНУЛ и ни в чем не покаялся. Лейпунский знал, что готовится пленум горкома по идеологической работе[2].
Пленум состоялся в первых числах мая. Е.Е. Федоров диалектично изложил (см.обнинскую газету «Вперед» от 8.05.68), что много у нас «этого», но есть и «того», что «среди некоторой части научных работников встречаются отсталые настроения», напомнил о «позорном факте распространения антисоветских материалов», об исключении Павлинчука. И далее про партийные издания, про воскресники… И все мирно, без угроз, по-деловому. Новый директор ФЭИ В.А. Кузнецов успокоил собрание тем, что «коммунисты заняли в отношении фактов чтения антисоветской литературы правильную позицию и приняли меры»
Пленум постановил обязать, расширить, обратить внимание…“Мудрецы» полагали, что без потерь остановили лавину, но оказались не дальновидней рядового служаки Федорова. Не могли они понять, что, отдавая Павлинчука на партийную расправу, теперь будут продавать и продавать. И дело и себя.[3]
По апелляции в обком Павлинчука вызвал упоминавшийся выше Л. — теперь председатель парткомиссии обкома (так сказать завотделом персональных дел). Беседа длилась долго. Именно во время этой беседы Валерию удалось заглянуть в свое «дело». Л. Петров вышел, оставив папку (да быть не может, чтобы случайно — слава Л. Петрову!), а Павлинчук бросился искать — есть ли бумага из КГБ. Таковой не было, но он успел прочесть объяснения и самое первое — усачевское. Л. Петров обвинил Павлинчука в троцкизме (?!), требовал объявить источник «самиздата» и, наконец, сказал, что решение обкома будет зависеть от поведения Павлинчука на бюро.
Но решение бюро не поспело — все оборвалось раньше.
* * *
«Надо запечатлеть на меди
эту жизнь, этот путь непроезжий»
Пастернак «Памяти М.Цветаевой»
Случилось то, что случилось. В конце июля Валерий простудился. Нашли воспаление легких и положили в больницу. Через три дня, 31 июля 1968 года Валерий Алексеевич Павлинчук умер.
Было жаркое лето. Город спасался на Протве и весть о смерти распространилась мгновенно. Умер совсем молодой человек, энергия которого казалась неиссякаемой. И теперь надо его хоронить — не до политики.
Но всполошились охранители. Нельзя допустить никакой самодеятельности! Похороны безработного Павлинчука приказали «исполнить» парткому ФЭИ. Партком поставил на «дело» Коломийца — извлеченного из каких-то хозяйственных недр нового заместителя начальника теоротдела. (Пожиная плоды своей деятельности, Л. Усачев получил присматривающего).
Похороны назначили на 3 августа. Специальным указом учредили порядок, никаких некрологов и объявлений, музыку не исполнять, вынос тела из дома не раньше семи часов. Последний пункт предполагал, что спешащие в пять часов с работы люди не станут ждать два часа. Для подкрепления по всем институтам был отдан указ — в этот день по личным делам никого с работы не отпускать, увольнительных не давать, трудящимся «посоветовать» на похороны не ходить. Какие директивы были даны КГБ и милиции, стало ясно потом.
Но указы указами, а десятки людей хотели принять хоть какое-нибудь участие в похоронах, помочь родным — собирали деньги, ездили за цветами. Когда в три часа гроб с телом привезли из морга во дворе дома на пр. Ленина уже было много друзей, знакомых и незнакомых. Начинался дождь, толпа перед домом росла. Дождь превратился в ливень, раскрылись зонтики. Люди стояли в одиночку и группами. Подскакивал Коломиец, глазами показывал на незнакомых и шептал на ухо по-приятельски,» А это кто?» Ему не отвечали. Подошел автобус с нанятым оркестром — кому-то удалось убедить капельмейстера, что разрешили сыграть при выносе — музыканты пробовали трубы. Метнулся Коломиец, замахал руками, «Никакой музыки!» Но тут завопили женщины, «Почему на похоронах нельзя! Пусть сыграют! Совести у вас что-ли нет!» Стратегический замысел рушился — еще шести нет, а уже выносят и с оркестром…
Гроб вынесли друзья, Работнов, Васильев, Филиппов. Было плечо и тридцатилетнего высокого парня — Павла Литвинова. Это он, Лариса Богораз, Владимир Дремлюга, Ирина Белогородская интересовали хозяев Коломийца. Кто-то (кажется, В. Кармазин) подбежал к траурному грузовику и махнул шоферу — трогай! Машина двинулась, а гроб все еще был на руках. Процессия вышла на пр. Ленина. Только что кончившаяся гроза вымыла черный асфальт. Жуткая тишина двигалась вместе с траурной процессией. Несколько сот человек проходили мимо милиции и черных машин у Дома культуры.
К решительным действиям власти приступили только у площади перед ФЭИ — полукольцом ее окружила милиция. Шествие остановили, гроб поставили на грузовик. Кто влез в приготовленные автобусы, кто пошел пешком.
На кладбище у могилы говорили Н. Работнов и Г. Смиренкин. Выдержка покинула Колю, он говорил что-то положенное к трагическим обстоятельствам с остановками, вытирал слезы. Жора так и не сказал ни слова, а только захлебывался и бормотал, «Валерочка,.. Валерочка,.. прости». Подходили прощаться, но больше никто не сказал ни слова. И когда на приколоченную крышку легли цветы, у Ларисы Богораз вырвалось что-то похожее на «Хоть бы кто-нибудь сказал, что…» Но мы стояли в оцепенении. Гроб опустили, застучала земля и, как будто опомнившись, каждый двинулся сделать хоть что-нибудь последнее, малое. Лопаты передавали из рук в руки.
Вот и все. Похороны дело тихое и кладбище место тихое. Чего же хотели сидевшие в тот день у пультов и телефонов? Надеялись, что «в результате принятых мер» от гроба, как при чуме, бросятся бежать люди, что запрячутся друзья, а похороны, как операция спецназначения, будет выполнена пожарной командой ночью и место останется в секрете? Но не вышло так, а было все просто, по-людски. Поэтому буквально на следующий день началось расследование «по делу о похоронах».
* * *
«.. всякое царство, разделившееся само
в себе, опустеет и дом, разделившийся
сам в себе, падет»
Евангелие от Луки, гл.11, ст.17
Е.Е. Федорову этого дела не доверили. Истек срок рядового партии — его без скандала передвинули в министерство «на кадры». А на обнинский горком первый секретарь калужского обкома А.А. Кандренков бросил (теперь уже не спросив совета и безо всякого сопротивления) И.В. Новикова — секретаря Масальского, потом Барятинского, потом Спас-Деменского райкомов партии калужской области. Иван Васильевич никогда не стеснялся своей роли — он ею гордился. «Есть, поднять удои и уничтожить сорняки! Есть, выжечь крамолу и поднять науку!»
Ив.Вас. Новиков — вождь обнинского пролетариата
Федоров оставил грустную картину — расследование куцее, решение без размаха, без перспективы. Аппарат — дрянь, надо бы своих в горком, в газету. Похороны Павлинчука И.В. Новиков воспринял как сигнал к действию.
Допросы начались в понедельник 5 августа. По парткомам и спецотделам были разосланы фотографии, сделанные тайными агентами у дома и на кладбище, общие планы, группы, портреты. В замкнутом дворе их было сделать не трудно, а вот на кладбище замаскированному агенту пришлось поработать с дерева длиннофокусной оптикой.
Вызывали опознанных по фотографиям, показывали снимки, предлагали узнать стоявших рядом: «Кто такие? Как называли друг друга? О чем говорили?»
Первые обвинения были выдвинуты против редактора газеты «Вперед» писателя М.Ю. Лохвицкого, доцента МИФИ Р.Я. Левиты (издателя «Тарусских страниц» 1961г. Кандренков уже тогда прогнал с работы и выставил из своей вотчины) и заведующего лабораторией ФЭИ Г.И. Тошинского. Все трое — члены горкома — обвинялись в присутствии на похоронах. Заработала комиссия по персональным делам.
Михаил Юрьевич Лохвицкий
Роман Яковлевич Левита
М.Ю. Лохвицкий и Р.Я. Левита отвергли дикие обвинения и были исключены из партии и уволены с работы. Г.И. Тошинский, после беседы с А.И. Лейпунским, раскаялся в своем порыве и, быстро получив выговор, сохранился в ФЭИ. Новый редактор городской газеты Н.А. Брыляков подвел промежуточные итоги («Вперед», 14.01.69). «Призыв ЦК… противостоять любым формам буржуазного влияния обнинская парторганизация восприняла как руководство к действию… В нашей организации много настоящих коммунистов, работающих не во имя каких-то дополнительных выгод для себя, а просто в силу своей высокой идейности, преданности делу. В их числе В.А. Малых, В.И. Субботин… Однако было бы неправильно не замечать, что в среде научно-технической интеллигенции города есть люди, идейно нестойкие… (Здесь не удержусь врезать выступление Б.А. Малыха, цитируя по той же газете, «Случаи проявления сотрудниками ФЭИ политической незрелости, случаи надклассового интеллигентского фанфаронства, иногда прямо граничащие с идеологической диверсией, это лишь отдельные, нездоровые проявления… Сорную траву нужно рвать с корнем и, как говорится, с поля вон, больные растения следует лечить…» Продолжу Брылякова) …Н.С. Работнов имел возможность противостоять распространению антипартийной литературы, но этого не сделал и встал на защиту лиц, исключенных из рядов КПСС, объясняя это естественным стремлением физика-теоретика к анализу «через собственную свободу мысли»… Подобное игнорирование классового подхода привело коммуниста В.Е. Ключа к ложному обвинению руководителей филиала ФХИ в произвольных действиях по отношению к бывшему завлабораторией А. Васильеву… Суммой своих поступков А. Васильев доказал, что он не отвечает политическим качествам руководителя — игнорировал общеинститутские политические мероприятия (не пошел на митинг, посвященный славному введению войск в Чехословакию — В.Н.), с похвалой отзывался о людях, протаскивающих чуждые советской действительности взгляды (на вечере ДУ поблагодарил за выступление В.А.КАВЕРИНА — В.Н.)…
За проявленную п а р т и й н у ю б е с п р и н ц и п н о с т ь [4] (разрядка моя — В.Н.) …» и т.д.
Полная капитуляция научных лидеров открыла дверь страху, подсиживанию и доносу. Донесли на Е. Гришанина и Ученый совет срочно исключил ведущего специалиста из авторов работы, представленной на государственную премию — соавторы не возразили. И правильно поступили — не хватало еще демонстраций! Им достаточно было и того, что партком вынес взыскания В.Н. Шарапову, М.Е. Минашину и В.В. Орлову (по восходящей — начальники Е. Гришанина) «за недостаточную воспитательную работу» (среди Е. Гришанина) и «нарушение ленинских принципов подбора кадров» (вероятно, среди друг друга). Ведь особое коварство гришанинских разговоров заключалось по тонкому заключению «физико-психологов» из парткома ФЭИ в том, что он хитро выбирал в собеседники только тех коллег, которые из-за низкого культурного уровня и политической девственности не могли ему противостоять.
На этом фоне вполне безобидным кажется «своевременное» решение Ученого совета под председательством А.И. Лейпунского о переводе старших научных сотрудников Н. Работнова и Е. Гришанина на должность младших научных сотрудников с понижением зарплаты с 300 до 200 рублей.
А как идут научные дела в недавно еще полном жизни институте? Послушаем пока еще научного руководителя ФЭИ академика АН УССР А.И. Лейпунского (газета ФЭИ «Атом», 1,1969), «В последние годы мы отстаем от таких стран как Англия, Франция, США и даже начинаем отставать от ФРГ. В области ядерной физики положение у нас не блестящее… Наш институт сейчас не готов, чтобы выполнить задачу в полной мере. Мы должны просить Главное управление помочь…»
Что же сделал АИЛ для мобилизации науки? Что он имел в виду, прося помощи? Может быть он хотел защитить институт от приказных увольнений, от развала лабораторий и самобега физиков? Может стал символом былого единства? Нет, А.И. Лейпунксий видел другие возможности, «В последние годы, как известно, возникают различные настроения, которые надо улавливать и бороться с ними в самом начале».
А физики уходили. Бежали те, кого уже «уловили», уходили те, у кого «возникли настроения» и те, кто не хотел ни улавливать, ни бороться, а просто заниматься физикой: И. Стаханов, В. Агранович, Е. Гришанин, А. Степанов, Л. Семенов, С. Маев, В. Веселов, Н. Каменоградский… — это только теоретики.
Не знаю, получил ли ФЭИ просимую АИЛом помощь. Но сам Лейпунский не избежал падения. Директор В.А Кузнецов имел основание бояться своего бывшего шефа — помнил, как слетели А.К. Красин и М.П. Родионов. Разрушившего свою опору АИЛа помогли столкнуть с поста реального научного руководителя В.А. Малых и В.И. Субботина. Правда пара новых лидеров могли разорвать пополам институт и В.А. Кузнецов решил поставить на одного — В.И. Субботина. Так что вскоре изобретатель уникального ТВЭЛа, Герой соцтруда, лауреат и проф. В.А. Малых был внезапно уволен из ФЭИ. Конечно, это было сделано руками обкома и в мотивировке, сохраненной в тайне (смолчала на этот раз газета Брылякова), существенную роль играл моральный облик В.А. Малыха, оказавшийся не вполне (а ведь доверяли человеку) и даже волне не таковым, как НАДО..
Разгром теоротдела вызвал склоку в экспериментальном отделе. Быстро сваляли «дело», и исчез доктор Д.Л. Бродер. После мощного напора со стороны Усачева, Сальникова, Кузьминова и скорого разбора партком уволил с должности заведующего отделом, наследника И.И. Бондаренко Ю.Я. Стависского, и никто из бывших подчиненных не пожелал взять к себе в лабораторию теперь бывшего научного руководителя. Еще через некоторое время ушли доктора В.В. Орлов, С.Г. Цыпин, А.А. Абагян, В.М. Дмитриев, Л.А. Маталин.
Не отставали от погромщиков ФЭИ и ученые соседи, медики, биологи. К 100-летию Ленина директор ИМРа Г.А. Зедгенидзе сделал доклад и газета («Вперед», 20,05,69) донесла до своих читателей, что «за годы существования института количество научных работников… все время увеличивается… Такое положение, естественно, очень осложняет проведение воспитательной работы». Я ничего не перепутал — это не отчет начальника исправительного лагеря, это «хитрый ход» Зедгенидзе, чтобы объяснить, почему… «были случаи, когда незначительная часть сотрудников в идеологическом и партийном отношениях оказывалась не на высоте. Не принеся пользы институту, здравоохранению, эти люди внесли разлад в ритмичную жизнь учреждения (и опять это не про исправительное учреждение — В.Н.) и явились для него своего рода инородным (так в тексте — В.Н.) телом. Со временем институт от них освободился (Ж. Медведев и др.). “
Вот видите — не их освободили, а институт освободился.
Речь идет об известном биохимике и историке биологии Жоресе Александровиче Медведеве. История посадки его в калужскую психушку с последующим увольнением из ИМРа описана братьями Медведевыми (Кто сумасшедший? Macmillan, London, 1971) и многим известна. Но мало кто знает о том, что, когда Сахаров, Астауров, Твардовский, Каверин, Дудинцев, Тендряков и многие другие боролись за освобождение Ж.А. Медведева из психиатрической ловушки, заведующий отделом, куда входила лаборатория Ж.А. Медведева, легендарный Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский не только не воспрепятствовал идиотской акции калужских специалистов-гуманистов, но как бы не заметил ее. Может быть, потому что чувствовал себя державней и важнее.
Но еще чуть-чуть «со временем», выражаясь языком Г.А. Зедгенидзе, т.е. в августе этого же года мирового биолога Н.В. Тимофеева-Ресовского за ненадобностью уволили из ИМРа по приказу калужского обкома.
Н.В. Тимофеев-Ресовский
Я мог бы рассказать об издевательстве над В. Ключом, над Д. Марковым, над Г. Шеяновым (ИМР) или жуткую историю как упомянутый завлабораторией дозиметрии высоких мощностей А.Г. Васильев (ИФХ) был определен «культурной революцией» в бригаду сантехников на сторублевую должность «проверять состояние канализационных стояков и плотно закрывать и зачеканивать ревизки». И девять месяцев А.Г. Васильев пытался «рассмешить» своей свифтианой руководство института, министерство, партию, газеты, но никто не захотел смеяться последним…Документальные записки А.Г. Васильева остались в моем архиве — хотите почитать?[5]
Все это уже другая история. В сдавшемся на милость победителя Обнинске безраздельно командовали партийные комиссары.
* * *
» … Это кровь?»
Чернила», — ответил он.»
А.Галич
Поклонимся и покинем могилу В.А. Павлинчука. Проходя мимо памятников, я терзаю вопрос: «Так кому же будет предъявлен счет? Кто должен нести покаяние? Неужели капитан Е.Е. Федоров или выпускник ВПШ И.В. Новиков?»
В великом фильме Тенгиза Абуладзе покаяние несет не Авель Аравидзе, а Кетеван Баратели. Одаренная гармонией мадонны и предназначенная для добра и света, она тащит на себе черное дело расправы. Это ли не грех предательства высокого предназначения? Помните слова Кетеван на суде: «Суд уже состоялся и приговор вынесен! Этот приговор окончательный и обжалованию не подлежит, ибо вынесен он провидением нам обоим, и мне, и Аравидзе…»
И когда Торнике просит у нее прощения, Кетеван казнит себя: «Боже мой, под какой роковой звездой я родилась. Даже тебя, невинного мальчика, в убийцу превратила»
Чем же оправдаться нам — ученым, малым и большим государственным людям? Служением науке, делом ради отечества?
За любое дело можно платить своей кровью, телом, его членами.
Но даже за высшие ценности, за отечество, нельзя платить душой. Это самообман, ибо никто и ничто не может принять, и вместить в себя, и вынести-выдержать такой платы.
Бог не может взять душу, как не может остановить своего дыхания.
Душа — добыча дьявола.
1970г.
Некоторые ссылки в тексте добавлены позднее.
Дополнение не к месту в 1991
Из Обнинской газеты
«Выступлением на российской партконференции 1991г. секретарь обнинского горкома Скляр еще раз нам показал, что перестройку начала партия, он доложил, что комиссия горкома в мае 1990 года сочла все решения горкома 68-го и последующих годов необоснованными».
Или простоват Скляр или лукав. Вместо «Война тебе, чума тебе земля, где вывели на площадь звезду, чтоб зарубить, как лошадь» разоблачитель необоснованных решений чуть ли не на медаль напрашивается. А, по-моему, так все было очень даже обосновано! Куда обоснованней! Вот только не пойму, почему тов. Скляр со товарищи из нового горкома отменили решение только… лишь относительно покойного Павлинчука. А что Лохвицкий, Левита, Ключ, Шеянов и др? Так они же живы, а с живыми всегда морока.
Примечания
* КВН-63 Дубна-Обнинск
http://www.youtube.com/watch?v=BjfDpJb4mAM&feature=email
[1] Скорость распада таких систем, по-видимому, постоянна не только в классе научных сообществ и время последующего пребывания в консервированном состоянии — а именно тем кончается распад, если не произойдет катаклизма — определяется лишь масштабом воздвигнутой структуры и уже вложенными ресурсами.
[2] Вероятно, АИЛ мог считать себя истинным мудрецом. Ведь его – отца быстрых реакторов, резерфордовца, не уволили. Его оставили в ФЭИ при почетной должности и кабинете.
[3] Здесь бы и помечтать, ах, если бы… Не будь так разорвано двоемыслием сознание советского ученого, исторический опыт подсказал бы ему катастрофичность капитуляции, неизбежность саморазрушения и тогда, объединившись, обнинские корифеи спасли бы (пусть на время) от «культурной революции» отдельно взятый научный центр, заслонили бы его мощной стеной заслуженного авторитета двигателей государственной науки и промышленности, надобостью «большого атомного дела». Удалось же И.В.Курчатову!
[4] Ну не удержался человек! В 70-е годы партийной могла быть только принципиальность, а беспринципность, сами понимаете… Но не надо быть строгим к стилю нового редактора. Лучше прочтите пару цитат из статьи в газете «Вперед»,19.12.68 , под редакцией опытного газетного районщика «На родине вождя» об И.Н. Ульянове. «Будучи сыном бедняков — русского портного из Астрахани и друга степей — калмычки…»,»Одновременно с Лениным в этой гимназии учился и А.Керенский… Этот политический труп и сейчас еще физически живой и временами в США п о д н и м а е т г н у с н ы й г о л о с против нашей Родины» (опять разрядка моя -В.Н.).
[5] Сейчас записки А.Г. Васильева опубликованы в журнале “Воля” № 6-7 за 1997 год, стр. 229-291 А. Васильев «Пьеса, сыгранная самой жизнью».
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer12/nozik/
