* * *
— Подожди, вот пройдут дожди и пойдут грибы…
— Да какие грибы, когда здесь одни гробы!
Да и не гробы, а просто гниющее мясо
в степях Донбасса,
где нынче надолбы, рвы.
— Подожди, подожди, скоро зима придёт.
Не сходил бы с ума ты. На новый год
Всё укроет она своей пеленой прекрасной
под Мариуполем, под Попасной…
— Не затыкай мне рот!
Я сорвал с моих уст вековую твою печать.
Всё, что мне остаётся — это слова кричать.
И кричу, давясь гневом, позором и страхом:
Ты, удобрив чужие поля только прахом
и засеяв их смертью,
что ты можешь пожать?
* * *
— Где твой брат, Каин? И что же ты сделал с ним?
— Разве сторож я брату?.. Там на пажитях дым,
да такой — ни черта не видно: ни вперед, ни назад…
— Не богохульствуй, Каин! Где твой брат?
— Ты убил его, Каин? — Нет, это не я — они;
саранча необоримая налетела… и огни, огни
и такой невыносимый грохот и вой…
Я не герой ведь, отец мой, нет — не герой.
— Ты оставил его там на поле — одного умирать.
И не смей мне врать, я всё знаю, не смей мне врать,
ты, засранец!.. Твоей зависти черной нет преград.
Где твой брат, отвечай мне Каин. Где?.. Твой!.. Брат!..
— Я хотел кричать… но дым и гарь… я не мог кричать…
Ах, зачем же эта на лбу моем печать?
— А за тем, чтобы сеял ты омерзенье и страх,
чтобы каждый убить тебя мог на твоих путях.
Бремя жизни несущий, хранящий её уклад —
вот мой сын, вот мой сущий…
Каин, где твой брат?
Пастушок
Всё что будет — будет потом, потом:
и киннор у тебя в руках, и Второй псалом.
Но сейчас «…замышляют тщетное племена»,
и сейчас — война.
И в руке не лира, а камень, на плече праща.
Не прощай им, пастушок, ничего не прощай,
избранный средь мужей на все времена,
ведь теперь — война.
И когда этот грязный ублюдок выйдет вперед,
закатай ему в лоб — пусть он падёт, падёт,
пусть от крови его станет земля красна.
Ну война — так война!
А что дальше случится — не помышляй о том;
всё потом: предательство, Авессолом…
Всё потом, говорю: слава, любовь, страна…
А пока — война.
Солдат неудачи
Какой же ты бравый — с измазанным сажей
лицом, в серо-буром своем камуфляже,
увешанный амуницией злой!..
Куда ты, зачем ты, солдат неудачи
шагаешь? Никто по тебе не заплачет.
Тебе никогда не вернуться домой.
Тебе всё равно, в мясорубке кровавой
кто прав, кто неправ. Не за воинской славой
ты вышел в смертельный поход.
Ты скажешь: да ладно, такая работа,
работа и всё… Пополнение счета.
Но счет лишь на жизни идёт.
Кому эта быль, для кого эта небыль?..
Над головою картонное небо —
из «калаша» пробитая твердь;
сыплет в прорехи вонючее нечто…
И где же тебе, мой обманутый, лечь-то
последний свой сон досмотреть?
К Нике
Что, отцеубийца, пора отдохнуть тебе, право,
от пыла сражений, от грозной заботы старинной.
А ты все паришь, награждая почетом и славой
не павших, но падших и падких до крови невинной.
Какого ты монстра теперь привечаешь? Взгляни-ка,
на этого… этого… Ну и чего в нем нашла ты?
Тебе ли, дочь страха и мрака, крылатая Ника,
тебе ли не знать, чем любые победы чреваты?
Вот он ‒ победитель ‒ в пурпурной, по случаю, тоге:
лавровый венок и в усмешке надменные губы…
Тактический гений! И что он оставит в итоге:
поруганный мир, мертвый город, и трупы, и трупы.
История с правдой не дружит. История служит
любому прохвосту, что празднует нынче победу.
Сегодня ‒ герой. Завтра ‒ проклят, забыт и засужен.
И кто его вспомнит, навек погруженного в Лету?
* * *
«Хорошо умирает пехота…»
Осип Мандельштам
Вышел бравый такой в штанах с лампасами
пообщаться с буро-зелеными массами.
Пот со лба смахнувши рукой,
гаркнул: «Вот вам, сынки мои, братушечки,
Вертолет-самолетики, танки-пушечки…
Смирна-а! Вольна-а! Держите строй!»
А на той стороне через ров загаженный —
там такой же бравый, такой же ряженый,
не насытившийся войной.
Кто из них победу первым выкует?
Ворон ворону глаз, поди, не выклюет.
Сволочь сволочи — брат родной.
Ну а вы останетесь, где вас оставили,
на рубеже, где вас поставили,
рассчитав на первый-второй.
Чтоб вы плечи сутулые порасправили,
чтобы вас, как героев, потом восславили,
превратившихся в перегной.
Вояки
Комбриг смотрит в бинокль, говорит: шевеленье
странное я наблюдаю, посмотри-ка, Вася.
Начштаба смотрит в бинокль, говорит: нифигасе,
это просто нивы под ветром волненье.
— Для кого эта рожь? — Это пшеница…
— Сжечь его, что ли?
— Что сжечь? — Да вот это чертово поле.
Для чего, для кого, скажи, в нем рожь колосится?
— Это пшеница! — Задолбал уже, мать етить!
Кто теперь эту рожь будет жать, молотить?..
Рожь, пшеница… какая, хрен, разница, не о том речь,
да хоть кукуруза с овсом…
Сжечь!
* * *
Вот что видится издалека:
око — в око и к руке — рука
через реку, море, через залив-пролив…
дальше — миф.
Кудри Геро или пена у скал?
Темнота и смертельный вал,
и плывущий, задыхаясь в крутых волнах…
Дальше — страх.
Всё имеет свое начало, свой конец.
У любви нет конца. Плыви, пловец,
даже если стихию не одолеть…
Дальше — смерть.
Кто боится, тому любой поток
глубок, любой ручеёк…
но рискнувшему на роковой заплыв,
дальше — миф.
HOW HIGH THE MOON
Алле Дубровской
Слушаю Арти Шоу
Как высока луна…
За низкими облаками
почти не видна
и тишина,
только бас Арти Шоу:
жизнь прекрасна, ужасна, темна.
О-йе, как высока луна!
Плесни на два пальца, парень,
мне вискаря…
Слушая Арти Шоу, понимаю:
жизнь — не зря.
И если однажды
взойдет без тебя заря —
и смерть не зря
и тишины полна.
Слушаю Арти Шоу,
И не до сна —
Так это ночь нежна,
и так высока луна…
О-йе, как высока луна!
ПОСЛЕОПЕРАЦИОННОЕ
Я изучил науку прозябанья
среди калек в больнице городской —
неверное томительное знанье,
приправленное ледяной тоской.
Ночные хрипы и дневные стоны —
музыка госпитальной маяты,
каденции ее и обертоны…
И не понять уже, зачем здесь ты
лежишь — распластан и располосован?
Ты просто тень среди других теней…
И только просвист времени пустого
в пространстве сероватых простыней.
Не знаю, воздаётся ли по вере —
тщедушной, жалкой, не пойми какой?..
Когда бы жизнь я только болью мерил,
и смерть бы не страшила немотой.
Разбирая архив родителей
Все эти легенды и были
не стоило и ворошить…
Вы что-то не договорили,
мы что-то забыли спросить.
Остались обмолвки, догадки,
не выигранные бои…
Зачем вы ушли без оглядки
на прошлые жизни свои?
Оттуда не будет возврата
и памяти нет никакой
о том, что мы жили когда-то
за той недоступной чертой,
где только лишь тени да блики…
Но может, единственный раз
в ряду бесконечно великих
найдется местечко для нас,
где станем честны и отважны,
и выговоримся сполна…
Где все мы очнемся однажды
от равного вечности сна.
* * *
Помню: дрался с ним —
кликуха Гвоздик
страшный чернявый квадратный
за голенищем перо
Ух, схлопотал же я
и не состоится месть
он сел и сгинул
А я еще здесь
Помню: через несколько крыш
со своего второго перебирался
в окно кухни стучал на четвертом
— Дурак — говорила Лидка —
кончай эти подвиги
ведь разобьешься слезь!
Не знаю куда она уехала
А я всё еще здесь
Помню: компания тех еще пацанов
футбол пиво и плана косяк
столики на хлипких ножках
в кафе молодежном
девочки девочки девочки
где они все теперь бог весть
исчезли имен не оставив
А я еще здесь
Что добавить о городе в котором живу
Живописующие его красоты
упражняются в банальности
А я всё брожу и брожу
по парадным запертым где целовались
по дворам проходным где дрались
И пока не осела памяти пыльная взвесь
пытаюсь понять: я там уже…
или всё еще здесь?
* * *
«Будильник отстает за сутки минут на десять»
Александр Мелихов
Будильник отстает за сутки минут на пять.
Я отстаю от жизни лет на пять.
Время упущено. Не стоит его искать.
Мир отстает от разума веков на пять.
Мы отстаем от мира недель на пять.
В чумном бараке время течет вспять.
Измеряющий время в парсеках, зачем опять
оставляешь нас тысячелетий на пять?
Чудишь, понимая: нам тебя не догнать.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer12/frolov/
