«Бог изощрён, но не злонамерен». Беседа с Евгением Берковичем
Сегодня я хочу представить нашим читателям беседу с интереснейшим человеком — доктором естествознания Евгением Михайловичем Берковичем, математиком, публицистом, историком науки и литературы, издателем и редактором, профессором Свободного университета. Большинству читателей Евгений знаком благодаря своему детищу — уникальному сетевому проекту «Заметки по еврейской истории», в рамках которого с начала XXI века выходят в свет одноимённый журнал и альманах «Еврейская Старина». А русскоязычный Колорадо знает его по публикациям в газете «Горизонт», сотрудничество с которой началось еще в далекие 90-е.
Время летит быстро, и оно щедро на достижения. С тех пор многое изменилось — так, под руководством Евгения вышли журналы «Семь искусств» и «Мастерская»; он издал свои книги «Заметки по еврейской истории» и «Банальность добра. Заметки по еврейской истории двадцатого века», «Революция в физике и судьбы её героев. Томас Манн и физики XX века», «Революция в физике и судьбы её героев. Альберт Эйнштейн в фокусе истории XX века», «Альберт Эйнштейн и «революция вундеркиндов»: очерки становления квантовой механики и единой теории поля». По его сценарию поставлен фильм «Вопросы к Богу». Он начал читать лекции по истории науки в Свободном университете. И, конечно же, наш читатель с нетерпением ждет статьи Берковича, печатающиеся в каждом выпуске «Колорадского Меридиана».
Я познакомился с Евгением Берковичем так же, как и большинство авторов обычно знакомится с редакторами: направил ему свои рассказы. На успех не рассчитывал, поэтому был приятно удивлен, получив вскоре сообщение Евгения с краткой пометкой: «Уважаемый Павел, ваши рассказы будут напечатаны». С тех пор мы поддерживаем наше сотрудничество, но с каждым разом Евгений открывается мне все новыми гранями и я уже перестал удивляться тому, насколько необъятной и неизведанной является его «вселенная». Приоткрыть в нее дверь для читателей «Колорадского Меридиана» — моя сегодняшняя цель, и в этом мне поможет издатель журнала Леонид Резников, хорошо знающий нашего гостя.
Павел Кожевников (далее — П.К.).: Уважаемый Евгений, спасибо за ваше согласие встретиться с нами на страницах «Колорадского Меридиана». Охватить весь круг вопросов, которые хотелось бы с вами обсудить, в одном интервью просто невозможно, поэтому позвольте затронуть лишь часть из тех, что мне кажутся по-прежнему острыми в современном историческом контексте, те, что было бы интересно задать вам, как специалисту по еврейской истории мирового масштаба.
И первый из них: где, с вашей точки зрения, проходит грань между национальным самосознанием и нацизмом. Как еврейскому народу, провозгласившему свою «богоизбранность» еще в своих священных книгах, удалось избежать идеи превосходства еврейства над другими национальностями и почему в других культурах утверждение уникальности собственной культуры так легко перерождается в националистические идеи превосходства сверхчеловека над другими «недочеловеческими» этносами, национальностями?
Евгений Беркович (далее — Е.Б.): Прежде всего, спасибо за возможность снова встретиться с читателями ваших изданий. Эта возможность особенно дорога мне, потому что интервью с главным редактором «Горизонта» в 1999 году было первым в моей журналистской и писательской практике. Тогда еще не было ни Портала, ни Издательского дома. С тех пор, как метко заметил Павел, действительно, многое изменилось.
Теперь по существу Вашего вопроса. Мне кажется, нужно уточнить понятия, о которых идет речь. «Избранность» евреев — это совсем не уникальное явление, оно характерно для любой религии. Любая вера считает людей, ее почитающих, избранными. И христиане утверждают, что спасутся только крещеные люди, и мусульмане уверены, что вечное блаженство гарантировано только им. Поэтому оставим «избранность» на время в покое и поговорим о национализме. С нацизмом, утверждающим превосходство одной нации над другими, всё ясно, Вы всё правильно описали, Павел. А вот с каким знаком оценивать национализм, — вопрос интересный. Он, кстати, касается и права государства Израиль на существование. Показательно отношение Альберта Эйнштейна к этому вопросу. Известно, что творец теории относительности постоянно испытывая ненависть немецких националистов, отрицательно относился к любому национализму, приветствовал объединение Европы, считал себя гражданином мира… После Первой мировой войны стало набирать силу сионистское движение. По поручению лидера Всемирной сионистской организации Хаима Вейцмана в феврале 1919 года к Альберту Эйнштейну пришли руководители немецких сионистов Курт Блюменфельд и Феликс Розенблют, чтобы увлечь академика Прусской академии профессора Эйнштейна идеями сионизма. Мысль о создании еврейского национального государства на Ближнем Востоке поначалу не очень привлекала ученого. Но когда Блюменфельд объяснил ему, что сионистская идея даст евреям «безопасность, независимость и внутреннюю свободу», Эйнштейн увидел, что эти цели вполне соответствуют и его убеждениям. Итогом жарких дискуссий было признание физика, несказанно обрадовавшее его гостей:
«Я против национализма, но я за сионизм. И основание этого решения стало мне сегодня понятно. Если у человека две руки, а он постоянно говорит, что одна правая, то он шовинист. Но если правой руки нет, то он должен все предпринять, чтобы заменить отсутствующий орган. Поэтому как человек я против национализма, но как еврей я с сегодняшнего дня поддерживаю усилия сионистов».
Мне кажется, это достаточно ясный ответ на ваш вопрос.
Леонид Резников (далее — Л.Р.) Мне показалось весьма примечательным ваше особое внимание к творчеству Томаса Манна. Связано ли это с затронутым в нашем первом вопросе анализом феномена сверхчеловека, отразившемся в «Докторе Фаустусе», в той разности потенциалов, искрящих в образе Адриана Леверкюна, ставшего образом Фридриха Ницше и одновременно отражением морально-этических исканий, заложенных в Фаусте Гете, или увлечение Томасом Манном выходит за эти рамки?
Е.Б.: Томасом Манном я заинтересовался, можно сказать, случайно, и этот случай оказался для меня счастливым. Дело в том, что лет пятнадцать-двадцать назад я много писал о судьбах немецких математиков еврейского происхождения, оказавшихся «в тени свастики», то есть живших в Германии в годы правления нацистов. Жизнь одного из них, мюнхенского профессора Альфреда Прингсхайма, заинтересовала меня особенно сильно. Сейчас мало кто помнит это имя, между тем, в конце девятнадцатого и начале двадцатого веков академика Баварской академии наук и профессора Мюнхенского университета Альфреда Прингсхайма знали и ценили не только его коллеги-математики, но многие музыканты, художники, коллекционеры произведений искусства… Его талант блистал множеством граней.
Прингсхайм добился неплохих результатов в математике и заслужил признание коллег: в 1906 году его избрали президентом созданного в 1890 году Немецкого математического общества. До Прингсхайма этот пост занимали такие корифеи науки, как Георг Кантор, Феликс Клейн, Давид Гильберт, Пауль Гордан, Макс Нётер…
Но наука не была единственным призванием Прингсхайма. С юных лет он увлекся музыкой и серьезно рассматривал для себя возможность стать профессиональным музыкантом. И хотя математика, в конце концов, победила, занятия музыкой Альфред не оставлял в течение всей свой долгой жизни.
И музыкой не ограничивались увлечения этого живого, острого на язык любимца студентов и женщин, азартного спорщика, заботливого семьянина, отца пятерых талантливых детей, гостеприимного хозяина одного из самых известных музыкально-литературных салонов Мюнхена, щедрого мецената и ценителя прекрасного. Специалистам были хорошо известны его собрания старинных математических книг, картин, бронзовых и золотых изделий… Но главным его сокровищем стала коллекция древней итальянской майолики, не имевшая равных в мире.
Эти три страсти — математика, музыка и художественное коллекционирование — наполняли жизнь Альфреда до краев. Но он находил время регулярно устраивать музыкальные и литературные вечера, на которые собиралось до двух сотен гостей, — цвет немецкой культуры, науки, словесности. Адрес дворца Прингсхайма на улице Арси, 12 знал весь образованный Мюнхен.
Альфред Прингсхайм прожил долгую жизнь, ему посчастливилось отпраздновать в кругу близких людей свое девяностолетие. Он словно нитью собственной судьбы связал четыре различные эпохи в истории Германии. Родился в богатой еврейской семье и получил образование еще в той стране, что была раздроблена на множество отдельных княжеств и королевств, докторскую диссертацию защитил через год после объединения Германии во Второй рейх, дослужился в нем до званий профессора, академика и тайного советника. На почетную пенсию, получив так называемый статус эмеритуса, вышел уже в Веймарской республике, но продолжал руководить Математическим кружком в Мюнхене и писать научные труды по математике и ее истории. Закат жизни профессора выпал на черные годы Третьего рейха, когда никакие заслуги перед родиной, никакие государственные награды и академические степени не перевешивали его еврейского происхождения, — главной и не смываемой ничем «вины» в глазах новых правителей Германии.
Как и сотни тысяч немецких евреев Альфред Прингсхайм не покинул родину сразу после прихода нацистов к власти. Он надеялся, что государство, пламенным патриотом которого он был всю свою жизнь, защитит его от произвола и насилия. Ведь это государство высоко ценило его заслуги, щедро одаривая званиями и наградами. Сейчас нам известно, какая страшная судьба была уготована немецким евреям гитлеровским режимом, а тогда заблуждение Прингсхайма разделяли тысячи его соплеменников.
Когда же иллюзии рассеялись, было уже поздно. Уехать евреям из Германии оказалось невозможно. Но для семьи Прингсхаймов случилось чудо. А как еще назвать неожиданную помощь со стороны эсэсовского офицера и близкой к фюреру невестки композитора Винифред Вагнер? Помощь, пришедшую буквально в последний миг: Альфреду с женой Хедвиг удалось вырваться из нацистского кошмара в нейтральную Швейцарию 31 октября 1939 года, а на следующий после отъезда день граница между гитлеровской Германией и Швейцарией стала для евреев закрытой. Промедли супруги Прингсхаймы хотя бы один день, и спасение было бы невозможно.
Последние свои годы Альфред и Хедвиг прожили свободными людьми в свободной стране, их миновала участь миллионов, сгоревших в огне Катастрофы.
Жизнеописание Прингсхайма складывалось в немалую книгу. И по мере того, как развивалось повествование, оно обретало новые грани, а основное русло изложения ветвилось на рукава неожиданных тем и непредвиденных сюжетов.
Повествование обрело уже такой размер, что я вначале в шутку, а потом уже серьезно стал называть его «Сагой о Прингсхаймах» — столь много действующих лиц и событий появилось на его страницах. Работа явно шла к концу, уже один маститый литератор написал к книге предисловие.
Оставалось еще одно действующее лицо Саги: муж дочери Альфреда Прингсхайма, Кати, — писатель Томас Манн. В этом месте читатель вправе поинтересоваться, а зачем вообще включать в книгу главы о Томасе Манне? Что нового можно сказать об отношении к еврейству автора «Иосифа и его братьев»? Или о позиции признанного антифашиста в отношении к гитлеровскому режиму?
Я понимаю правомерность таких вопросов, потому что сам до недавнего времени был уверен, что двух мнений тут быть не может: Томас Манн безоговорочно симпатизировал евреям и без колебаний сразу встал в ряды борцов с «коричневой чумой» двадцатого века. Действительность оказалась куда сложнее, и об этом нужно сказать чуть подробнее.
Об авторе «Будденброков» и «Доктора Фаустуса» написаны сотни книг, тысячи статей, защищены десятки диссертаций, – как в Германии, так и в других странах, в том числе, и в России. Казалось бы, ни один аспект творчества писателя, ни одна подробность его жизни не остались не изученными и не прокомментированными. Позиция Манна — непримиримого антифашиста — в отечественном литературоведении не подвергается сомнению. Не в последнюю очередь именно благодаря активной политической борьбе писателя с гитлеризмом, а впоследствии и с американским маккартизмом. Советский читатель смог достаточно полно познакомиться с творчеством Томаса Манна: в 1959–1961 годах в издательстве «Художественная литература» вышел в свет его десятитомник, а вслед за ним — двухтомник «Иосифа и его братьев». Такое полное издание одного из классиков литературы двадцатого века было для тогдашнего СССР не просто необычным, но из ряда вон выходящим явлением.
Признаюсь, что для меня, да и для многих людей моего поколения, Томас Манн означает больше, чем только великий писатель, нобелевский лауреат по литературе, истинный волшебник слова. Его роман об Иосифе дал нам первое представление о корнях иудаизма: библейские истории многие из нас узнали в волшебном пересказе Томаса Манна.
Для читателя тетралогии об Иосифе совершенно очевидно, что ее автор очень сочувственно относится к евреям. Не случайно еще при жизни Томаса Манна некоторые критики и литературоведы регулярно намекали на его якобы еврейское происхождение, и писателю приходилось эти намеки постоянно опровергать. Свое отношение к еврейству Томас Манн не раз выражал вполне определенно. В 1907 году Манн написал эссе «Решение еврейского вопроса», название которого после Холокоста звучит устрашающе, но в то время, когда оно писалось, читатели воспринимали «еврейский вопрос» совсем в другом смысле, чем нацисты, а именно как проблему ассимиляции, интеграции и включения евреев в культурную и общественную жизнь страны. В этом эссе Томас Манн заявил: «Я убежденный и несомненный филосемит».
Можно ли не верить такому заявлению автора, особенно если принять во внимание всю его последующую жизнь? Женат на еврейке, первый и самый важный в его литературной жизни издатель — Самуэль Фишер — еврей, первый литературный критик, предсказавший ему великую писательскую славу, — Самуил Люблинский — еврей, ближайшие друзья — Бруно Вальтер, Бруно Франк и др. — тоже евреи…
Правда, у внимательного читателя художественных произведений Томаса Манна закрадывается некоторое сомнение в истинности его самоопределения как «убежденного филосемита». Оставим пока в стороне тетралогию «Иосиф и его братья» и написанный в 1909 году роман «Королевское высочество». Почти во всех других романах и новеллах Манна в числе персонажей присутствуют евреи, и практически все они представлены откровенно негативно.
Особенно яркий пример — приват-доцент Хаим Брейзахер в «Докторе Фаустусе», крайне неприятный самому автору тип еврея, проповедующего антигуманный, откровенно фашистский взгляд на мир. Роман, напомню, вышел в свет в 1947 году, когда мир еще не успел прийти в себя от ужасов мировой войны и Холокоста. Но о еврейской Катастрофе в романе практически ничего не говорится, зато выразителем нацистской идеологии автор назначил именно еврея.
Русское литературоведение вряд ли поможет читателю разобраться в теме «Томас Манн и евреи», ибо эта проблематика старательно обходится даже в солидных исследованиях. Вот яркий пример. Одной из лучших биографий писателя на русском языке я считаю книгу Соломона Апта в серии «Жизнь замечательных людей». Книга содержит 352 страницы, а электронный ее вариант дает возможность легко подсчитать количество слов: 107 917. Чтобы понять, насколько основательно разработана в книге обсуждаемая тема, я решил подсчитать, сколько раз среди этих почти ста восьми тысяч слов встречается слово «еврей» и его производные. Ответ оказался для меня обескураживающим: 4 (четыре) раза! И во всех случаях эти слова не имеют прямого отношения к нашей теме.
Поразительно, но не намного лучше до недавнего времени обстояло дело и на родине Томаса Манна, где его по праву считают одним из столпов немецкой культуры и где ежегодно выходят десятки книг, проводятся многочисленные семинары, конференции, посвященные жизни и творчеству Волшебника. Первый коллоквиум по теме «Томас Манн и евреи» прошел в Берлине лишь в 2002 году, почти через пятьдесят лет после смерти писателя.
Пришлось мне самому углубиться в тему «Томас Манн и еврейский мир». Учитывая немалый объем художественных произведений, оставленных нам классиком немецкой литературы, анализ даже самых ярких еврейских персонажей в романах и новеллах Томаса Манна вряд ли можно сделать коротким. Первоначально отведенный Волшебнику раздел «Саги о Прингсхаймах» стал стремительно увеличиваться в размерах. Многочисленные мои статьи на эту тему были опубликованы в ведущих литературных и литературоведческих журналах: «Вопросы литературы», «Иностранная литература», «Нева» и других.
При этом тема расширилась, я занялся анализом текстов писателя, иногда удавалось сказать новое слово в «манноведении». Например, в этом году в журнале «Вопросы литературы» опубликована моя необычная статья «Понимание и перевод лейтмотивов в романе Томаса Манна „Королевское высочество“», в которой анализируются не только характерные ошибки переводчиков романа, но и сомнительный прием самого автора. Мое наблюдение подтвердил ведущий немецкий специалист по творчеству Томаса Манна профессор Детеринг. Есть у меня и другие «маленькие открытия», связанные с жизнью и творчеством Манна, о них упоминают и немецкие литературоведы.
П.К.: Позволю себе сослаться на давнюю публикацию Леонида по итогам его путешествия в Израиль. Леонид признался, что, глядя вниз с неприступных стен Масады, он столкнулся с неприятным парадоксом. Римляне не могли захватить крепость, пока не додумались заставить рабов-евреев строить эстакаду к ее стенам, зная, что евреи — защитники крепости не будут убивать своих единоверцев, возводящих эту «дорогу смерти». А когда доступ в крепость был завершен, ворвавшиеся нашли там всех защитников крепости, включая женщин и детей, покончившими жизнь самоубийством, так как они предпочли умереть свободными, нежели жить в рабстве. Признаться, меня тогда шокировали слова Леонида, спросившего: «Так, чьи же мы потомки? Тех евреев, кто самоотверженно защищал свою свободу до последнего и, естественно, не оставил потомства, или тех евреев-рабов, которые не пожелали принять смерть, отказавшись строить эстакаду?» Как бы вы ответили на этот вопрос?
Е.Б.: Наследования родовых черт осуществляется значительно сложнее, чем просто «от родителей к детям». Природа озаботилась тем, чтобы род не зачах из-за неожиданной смерти родителей. Поэтому не меньшую роль в наследовании играют гены третьего поколения — дедушек и бабушек. А через них — еще дальше в глубины истории. Поэтому мы потомки не только наших родителей, но и всех предшествующих поколений.
Л.Р.: Еще одна тема, из разряда «запретных». Она тесно перекликается с предыдущим вопросом, так, что вы вправе привести цитату из культового Советского фильма-комедии о смене профессии: «Да я смотрю, ты не уймешься никак…» И тем не менее, я хочу спросить о причине еврейского «НЕсопротивления» во время Второй мировой. Не о еврейских партизанских отрядах, увенчавших себя славой в боях с немецкими фашистами, и не о евреях-фронтовиках, среди которых самый большой процент Героев Советского Союза. Я хочу спросить, почему колонны из сотен и даже тысяч евреев, охраняемых лишь несколькими конвойными, не бросались на них, а мирно шли на убой? Конечно, первые ряды напавших на охрану стали бы жертвами, но они могли обеспечить побег и спасение сотен других. Что обеспечивало это покорное оцепенение?
Е.Б.: Это, увы, вовсе не еврейский феномен, а общечеловеческий. Вспомните кадры кинохроники, как шли колоны пленных немцев по Москве. Колону в несколько сотен человек сопровождал один советский солдат с винтовкой или автоматом в руках. И никогда у конвоируемых не появилось желание вырваться из плена.
Л.Р.: Рассказывают, что когда представители «Франкфуртской школы», изучавшие психологию фашизма, бежали из Германии в США, они продолжили свои исследования и, если не ошибаюсь, Теодор Адорно и другие к своему удивлению обнаружили, что среди американского общества легко выявляются те же психотипы, что обусло́вливают формирование авторитарных фашистских структур. Тем не менее, США, в отличие от стран Европы, Латинской Америки, Дальнего востока и даже СССР, оказались практически единственной страной, где фашизм — как общенациональное и государственное явление — так никогда и не появился. Как вы считаете, в чем причина?
Е.Б.: История — наука экспериментальная. Только в отличие от физики эксперименты ставит она сама, а мы можем только анализировать их результаты. То, что в Германии к власти пришел диктатор, приведший страну и мир ко Второй мировой войне и Катастрофе европейского еврейства, не означает, что то же не могло произойти в другой стране. В начале ХХ века опасность для евреев существовала во Франции с ее миллионами обвинителей Дрейфуса, или в России с ее погромами. Менее всего трагедию можно было ожидать в Германии, где обстановка для евреев была относительно безопасной, хотя антисемитизм присутствовал, как и в других европейских странах. Антисемитские настроения усилились многократно после Первой мировой войны, проигранной Германией.
Настрой американского общества перед Второй мировой войной напоминал тот, что был в Германии перед приходом Гитлера к власти. Особенно сильными были антисемитские настроения. То, что в Америке к власти не пришел диктатор, не доказывает, что он не мог прийти. Напротив, почва была подготовлена. Вспомните хотя бы расцвет в Америке псевдонауки евгеника и принудительную стерилизацию шестидесяти тысяч якобы «неполноценных» людей, прежде всего — цветных, индейцев и евреев.
В тридцатых годах в США активную пропаганду ненависти к евреям вели более сотни антисемитских организаций. Среди них особенно выделялись «Движение социальной справедливости» во главе со священником Чарльзом Кофлином (Charles Coughlin), «Серебряный Легион Америки» Вильяма Пелли (William Pelley), «Союз немцев-американцев» и «Защитники христианской веры» под руководством Джеральда Винрода (Gerald Winrod).
Через несколько месяцев после вступления Америки в войну деятельность этих четырех организаций была запрещена. Провокационные листовки Кофлина «Социальная справедливость» исключены из почтовой рассылки. Пелли получил 15 лет тюремного заключения за подстрекательство к преступным действиям. «Союз немцев-американцев» был распущен, некоторые его члены приговорены к разным срокам заключения, некоторые — интернированы как «опасные иностранцы». Винрод, несмотря на судебные преследования за разжигание ненависти, продолжал публиковать журнал «Защитник», но тон его статей заметно смягчился.
Запрет наиболее активных фашиствующих организаций безусловно был ударом по организованному антисемитизму в США, но совсем не означал, что антисемитизм и ксенофобия в американском обществе окончательно исчезли или как-то заметно уменьшились. Священник Эдвард Каррен (Edward Curran), президент Международного католического общества, приложил все силы, чтобы оживить и активизировать «Христианский фронт» — одну из военизированных организаций, объединявших последователей Кофлина. В 1942 году на политической сцене появился пастор фундаменталистского толка Джеральд Смит (Gerald Smith) — яркий агитатор-антисемит. Он начал выпускать журнал «Крест и флаг» и добился успеха на предварительных выборах в Сенат в штате Мичиган от республиканской партии. Основанная им в следующем году «Первая партия Америки» объединила противников «Нового курса» президента Рузвельта. В многочисленных выступлениях Смит неустанно сеял ненависть к иммигрантам и особенно — к евреям, а заодно атаковал интернационализм, коммунизм и «Новый курс».
В годы войны антиеврейские настроения, подогревавшиеся ораторами-подстрекателями, вылились в настоящие бесчинства и погромы. В преступлениях участвовала, как правило, молодежь. Осквернялись еврейские кладбища, на стенах синагог и на витринах еврейских магазинов малевались свастики и антисемитские лозунги… Банды подростков избивали еврейских школьников, иногда дело доходило до серьезных увечий, как, например, в Бостоне, где двадцать школьников напали на троих еврейских одноклассников. В другом городе избитому двенадцатилетнему школьнику разорвали рубашку и прямо на теле нарисовали шестиконечную звезду и написали слово «еврей».
Наиболее серьезные антиеврейские выступления были в Нью-Йорке и Бостоне. В некоторых районах этих городов не оставалось ни одной неоскверненной синагоги. Нападения на еврейских школьников происходили ежедневно. Полиция смотрела на подобные бесчинства сквозь пальцы. Специальный доклад об антисемитских преступлениях в Нью-Йорке, подготовленный по заданию городского управления, был отвергнут полицейским начальством как «сгущающий краски». Только после того, как в октябре 1943 года доклад попал в прессу, губернатор штата Леверетт Солтонстол (Leverett Saltonstall) назначил специальное расследование, которое подтвердило, что полиция бездействовала, несмотря на явные антисемитские преступления. Начальник был уволен, положение на какое-то время несколько улучшилось, но в 1944 году нападения на евреев вновь возобновились.
К подобным действиям людей постоянно призывали антисемитские издания, листовки, подстрекательские речи последователей Кофлина из «Христианского фронта». Листовки, плакаты с антиеврейскими памфлетами, шаржами, стихами и анекдотами были очень популярны в американском обществе, их постоянно можно было видеть в автобусах и на станциях метро, на фабриках, в казармах, в школах… Особенно распространялось мнение, будто евреи уклоняются от военной службы, сидят дома и копят деньги, в то время как христианских юношей посылают на фронт, на смерть. На самом деле эти предрассудки имели столь же мало общего с действительным положением дел, как и русская антисемитская поговорка тех лет: «Абрам в Ташкенте жирует, а Иван на фронте воюет»: доля евреев в действующих армиях США и СССР была не меньше доли евреев среди населения этих стран. В армии США насчитывалось 550 тысяч евреев, в армии СССР — 500 тысяч. Всего же в регулярных частях армий союзников сражалось около полутора миллионов евреев. И это не считая бойцов партизанских отрядов и сил антифашистского Сопротивления. Но антисемитам не нужны ни статистика, ни факты.
Во всех частях страны с небольшими изменениями циркулировал такой текст под названием «Первый американец»:
Первый американец, который был убит при Пирл-Харборе, — Джон Хеннесси.
Первый американец, который потопил японский корабль, — Колин Келли.
Первый американец, который пал в бою за Гуадал-канал, — Джон О’Брайен.
Первый американец, который получил четыре новые покрышки, — Абрахам Липшиц.
Известно много вариантов этого «белого стиха». Но ни в одном из них не было сказано, что в том же бою, в котором пал Колин Келли, был убит морской пехотинец Мейер Левин — один из десятков тысяч погибших на войне американских воинов-евреев, сражавшихся с фашистами.
В письмах, которые простые американцы писали в правительство и парламент, очень силен мотив страха и ненависти к евреям — своим соседям и согражданам. Тем более негативно американцы были настроены к тому, чтобы принять «чужих» евреев.
Жестокий и неприкрытый антисемитизм лидеров националистических организаций, авторов листовок, членов уличных банд — это только вершина айсберга. Отрицательные установки против евреев имелись во всех слоях американского общества во времена Второй мировой войны. Различные формы социальной и экономической дискриминации еврейских граждан Америки допускались и практиковались миллионами американцев. И еще были миллионы и миллионы тех, кто сами ничего плохого евреям не делали, но подсознательно верили сложившимся предрассудкам.
Такой «пассивный антисемитизм» характерен для многих стран, и в нормальные времена большого вреда он не приносит. Но во время Катастрофы «пассивный антисемитизм» ведет к тому, что основная часть населения не интересуется происходящей трагедией, а американское правительство не предпринимает никаких мер.
Прием эмигрантов из восточной и юго-восточной Европы, прежде всего евреев, был сильно ограничен. Поэтому беженцы от нацистского преследования не могли попасть в безопасную Америку. Но даже сильно ограниченные квоты на прием беженцев из-за бюрократических барьеров в большой степени не использовались. В годы войны с 1940 по 1945 годы в Америку по квотам могли въехать 200 тысяч иммигрантов. А въехала только 21 тысяча.
Что касается теоретической возможности прийти к власти в США диктатору, то это досконально исследовал великий математик Курт Гёдель, когда ему пришлось получать американское гражданство. Готовясь к экзамену, Гёдель углубился в изучение американской конституции. И вот однажды он сделал ужасное открытие: он обнаружил, что из-за некоторых противоречивых положений конституции и других законодательных актов в стране совершенно легально к власти может прийти диктатор. Своим открытием Гёдель поделился с Моргенштерном и с Эйнштейном, бывшими его поручителями. Они восприняли сообщение с юмором, но потом всерьез посоветовали ни с кем больше не заговаривать на эту тему и ни в коем случае не затрагивать ее на церемонии принятия присяги. На экзамене Гёдель чуть не провалился, когда судья, принимавший экзамен, заметил, что в США не может повториться ситуация, сложившаяся в Германии и Австрии, откуда Гёдель был родом. Гёдель с жаром стал возражать, насилу Эйнштейну и Моргенштерну удалось увести разговор от опасной темы. Так что не стоит безапелляционно утверждать, что в Америке диктатор невозможен.
П.К.: Возможно, расспрашивать о США жителя Ганновера не слишком удачный шаг с моей стороны, тогда вопрос о Германии. Нам рассказывали, что после падения берлинской стены чуть ли не до сих пор существует неприязнь со стороны «западных немцев» к немцам «восточным». Так ли это? И если да, то кого «западные немцы» не любят больше: «восточных немцев» или евреев, переехавших из России в Германию?
Е.Б.: По-моему, проблема «восточных» и «западных» немцев давно ушла в историю. Сейчас положение на востоке и западе Германии выровнялось, хотя возможности найти работу на Западе всё же больше. «Западные» немцы проявили большую солидарность со своими восточными согражданами, много лет платя специальный налог, который целиком шёл на возрождение Восточной Германии. Его так и называли — налог солидарности. Вложения в экономику бывшей ГДР были очень значительными, и это дало результаты, видимые невооруженным глазом. В конце 1990-х годов мы часто ездили в гористый массив Гарц, частично лежащий в бывшей ГДР, частично в ФРГ. Границ уже не было, но можно было определить, где мы едем, по качеству дорог: в ГДР дороги были существенно хуже. Но сейчас все изменилось: в бывшей ГДР построили новые автобаны, а в Западной Германии их только ремонтировали. Поэтому дороги на востоке лучше по качеству, чем на западе. Любят ли немцы евреев, переехавших из России в Германию, сказать однозначно нельзя, но нигде и никто не станет открыто выражать свою нелюбовь. Немцы – законопослушный народ, и если твое пребывание в стране законно, никто не посмеет против этого возражать.
Вообще вопрос «любви» или «нелюбви» решается индивидуально. Любовь и уважение нужно заслужить. Когда я попал на работу в крупную немецкую фирму по финансовой математике, там работало около 800 сотрудников — математиков, программистов и экономистов. Среди них не было ни одного, говорящего по-русски. По-русски говорили уборщицы из немцев Поволжья и Казахстана, приехавшие в Германию. На должности специалистов выходцев из бывшего СССР принципиально не брали. Я попал туда необычным способом, будучи командированным от другой фирмы. Через год мне предложили перейти в основную фирму, и на другие должности стали принимать людей, говоривших по-русски. На моем примере руководство фирмы убедилось, что и среди таких людей есть мастера своего дела.
П.К.: В одном из ваших эссе вы писали о «притяжении зла» и о том, почему диктатуры так легко находят всенародную поддержку. Вы также заметили, что Эйнштейн одобрял большой террор Сталина. Не могли бы вы познакомить читателя с вашей концепцией происходящего?
Е.Б.: Явление «притяжения зла», когда бо́льшая часть населения страны становится на сторону правящей диктатуры, несмотря на все преступления, ею творимые, — многогранная и сложная тема. Все её стороны в коротком ответе не раскрыть. Ей посвящена моя большая статья в десятом номере журнала «Семь искусств» за 2018 года. Коротко опишу это явление на примере гитлеровской Германии. Поначалу партия Гитлера — национал-социалистическая рабочая партия Германии (NSDAP) — представляла собой маргинальную партию, за которую голосовал ничтожный процент населения. В 1928 году национал-социалистическая рабочая партия Германии насчитывала примерно сто тысяч членов, и за нее на выборах проголосовало чуть больше восьмисот тысяч избирателей, что составило всего-навсего 2,6% всех голосов. Всего за три года положение радикально изменилось. На выборах в июле 1932 года за NSDAP проголосовали более тринадцати миллионов человек, то есть 37,3% всех избирателей. В марте 1933 года число голосов за партию Гитлера превысило семнадцать миллионов, что составило 43,9%. Такой динамики роста популярности не знала ни одна партия Германии!
На день «пивного путча», 9 ноября 1923 года, в партии числилось 55 287 членов. После того, как будущий фюрер нации вышел из тюрьмы в Ландсберге, он в феврале 1925 года реорганизовал партию, устроив новую регистрацию членов. К первому апреля того же года новые партийные билеты получили 521 человек. К марту следующего, 1926 года, партия насчитывала 32373 члена. В дальнейшем численность партии увеличивалась ежегодно на 20–30 тысяч членов и к марту 1929 года достигла 121178 человек. В следующие два года, на фоне экономического кризиса, рост ускорился, и к марту 1933 года в NSAPD состояло 1490432 члена.
В марте 1933 года состоялись новые выборы в Рейхстаг, после которых Гитлер получил фактические права диктатора. И сразу после этого в его партию хлынул мощный поток новых членов. Показателен пример маленького городка Нортхайм (Northeim) в Гарце — в южной части Нижней Саксонии. К концу января 1933 года в городе насчитывалась сотня членов нацистской партии. В начале марта их было уже четыреста, а после выборов 5 марта начался бурный поток заявлений в партию. Первого мая 1933 года в Нортхайме было уже тысяча двести членов NSDAP, что составляло одну пятую всего взрослого населения города. За один квартал число членов нацистской партии увеличилось в двенадцать раз!
О размерах этого вала можно судить по таким статистическим данным. В январе 1933 года, еще до назначения Гитлера рейхсканцлером, в его партию вступили 21,2 тысячи человек. В феврале чуть больше — 24,4 тысячи. В марте, после новых выборов в рейхстаг, давших коалиции NSDAP и DNVP абсолютное большинство в парламенте, в партию Гитлера вступили уже 62,5 тысячи человек. В апреле их число увеличилось более чем втрое: 203,8 тысячи. И, наконец, в мае 1933 года в партию записался миллион триста три тысячи немцев. Всего за первые пять месяцев 1933 года в партию принято миллион шестьсот тысяч членов.
Нелишне заметить, что до января 1933 года ситуация была обратная — количество новых членов партии неуклонно падало: со 140 тысяч в четвертом квартале 1931 года до 60 тысяч в четвертом квартале 1932 года. Эта драматическая для нацистов динамика падения для многих современников была доказательством близкого конца партии Гитлера. В конце 1932 года Геббельс записал в своем дневнике: «…будущее темно и мрачно. Все предположения и надежды полностью исчезли». Так что назначение престарелым президентом Гинденбургом Адольфа Гитлера рейхсканцлером оказалось спасением для его партии. А дальше последовал описанный выше взрыв популярности, названный впоследствии «национальным возрождением» или «националистической революцией».
Буквально в течение нескольких недель моральное состояние немецкого общества радикально изменилось. Очевидец этих событий Себастиан Хаффнер (Sebastian Haffner) писал: «Между выборами в рейхстаг пятого марта и летом 1933 года в Германии произошла абсолютная смена настроений. Дух общества в 1933 году столь же важен, как в августе 1914-го. Это было — иначе и не скажешь — широко распространенное чувство искупления и освобождения от демократии». И далее Хаффнер пишет об огромном потоке желающих присоединиться к нацистской партии только из соображений карьеры, а не идеологии: «Образ мысли, который можно презирать, но который лежит в основе человеческой природы и который в тридцатых годах сделал немцев политически очень сплоченной нацией».
Первого мая 1933 года из-за лавины новых заявлений прием в партию был временно приостановлен. Когда прием снова возобновили, численность партии достигла восьми с половиной миллионов членов.
Конечно, не все присоединялись к гитлеровской партии из глубоких националистических убеждений. Как писал историк Шеридан Аллен (Sheridan Allen), лично следивший за ростом сторонников NSDAP в 1933 году, мотивы вступления в партию столь же многообразны, как и сами люди, рвущиеся в национал-социалисты.
Многие хотели использовать начавшееся «национальное возрождение», как называли захват власти сами нацисты, для личных целей. Например, обезопасить себя и семью от возможных преследований. Для кого-то правящая партия становилась гарантом рабочего места, которое все боялись потерять. Кто-то рассчитывал на новые материальные льготы, которые сулила близость к партии власти. Кто-то действовал по пословице» «С волками жить — по-волчьи выть». Некоторых испугали акции устрашения, которые проводили нацисты в первые месяцы после прихода к власти. Кто-то поддался чужому давлению
— в семье, на работе, в кругу знакомых…
Отдельно надо сказать о людях, уже занимавших заметные посты в обществе, например, о бургомистре или редакторе местной городской газеты. Им вступление в партию Гитлера было нужно, чтобы сохранить рабочее место. Многие чиновники и интеллектуалы давно симпатизировали нацистам, но не решались вступить в NSDAP, опасаясь мнения коллег и начальства. Теперь же ничто не могло им помешать исполнить желание. Были и такие, кто хотел вступить в национал-социалистическую партию, чтобы ее «облагородить», поднять ее средний интеллектуальный уровень, внести в ее среду что-то человеческое, разумное, доброе, вечное…
Полезно помнить, чем всё закончилось. Когда Третий Рейх пал, вдруг оказалось, что во всей Германии нацистов больше нет. Весной 1945 года американские войска вошли на немецкую территорию, они ожидали встретить ожесточенные бои за каждую пядь земли. Вместо этого в десятках городов и сотнях деревень их встречали цветами, а при входе в город вывешивались белые флаги. Что еще поразило американцев: они нигде не встретили ни одного убежденного нациста. Историк, описывающий боевой путь 78-й стрелковой дивизии армии США фиксирует в своей хронике: «Не было ни одного нациста или бывшего нациста, нам ни разу не встретился кто-нибудь, кто симпатизировал бы нацистам». В армейской газете «Stars and Stripes» («Звезды и полосы») 15 апреля 1945 года была опубликована заметка, разъясняющая американским солдатам, как надо вести себя при задержании противника. В заметке, в частности, говорилось: «Все немцы при аресте ведут себя одинаково. Они говорят, что никогда всерьез в национал-социализм не верили. У них всегда имеется оправдание своему поведению. Неважно, что они в 1927 или 1939 году вступили в партию. Они говорят, что к этому их вынудили деловые обстоятельства — так говорят даже те, кто вступил в NSDAP еще в 1927 году». Знаменитая американская журналистка и писательница, третья жена Эрнста Хемингуэя, автор военных репортажей, вошедших в историю Второй мировой, Марта Геллхорн (Martha Gellhorn) тоже отмечала поразивший ее факт: «Никто не признается, что он нацист. Никто им никогда и не был. Возможно, в соседней деревне найдется пара нацистов или вон в городке, расположенном отсюда в двадцати километрах, есть настоящий рассадник национал-социалистов, но не у нас. <…> Мы давно ждали американцев. Чтобы вы пришли и нас освободили… Нацисты — свиньи. Вермахт хотел восстать, но не знал как». Марта Геллхорн поражается, как никому не пришел в голову простой вопрос: почему же этому отвратительному нацистскому правительству, которому никто не хотел подчиняться, удалось пять с половиной лет вести ужасную войну? Этот риторический вопрос сама же журналистка комментирует: «Целый народ, увиливающий от ответственности, представляет собой жалкое зрелище». Другая знаменитая американская журналистка и фотокорреспондент Маргарет Бурк-Уайт (Margaret Bourke-White) приводит в своей книге «Германия, апрель 1945» высказывание одного майора армии США: «Немцы ведут себя так, как будто нацисты – это какая-то чуждая раса эскимосов, пришедшая с Северного полюса и каким-то образом вторгшаяся в Германию».
Вот такое это странное явление — притяжение зла. Когда народом правит тиран, почти весь народ его поддерживает, стремится всеми силами доказать свою лояльность и преданность режиму. Внутренняя оппозиция подавлена, сопротивление тирании безнадежно. Когда же диктатура под влиянием внешних сил исчезает, все снова становятся приверженцами демократии и свободы и забывают, что совсем недавно вели себя по-другому.
Что касается Эйнштейна и его отношения к сталинскому террору, то это совсем другая история. Эйнштейн никогда не был за диктатуру. Его возмущала и гитлеровская диктатура в Германии, и сталинская — в Советском Союзе. Однако отношение к этим диктатурам было различным.
Когда Гитлер пришел к власти, Эйнштейн находился в Америке в качестве приглашенного профессора в Калифорнийском технологическом институте в Пасадене, вблизи Лос-Анджелеса. Назначение нового рейхсканцлера Германии не стало для Эйнштейна большой неожиданностью. Чувствовалось, что он был к такому повороту истории готов. Уже через два дня после вступления Гитлера в новую должность ученый обратился к руководству Прусской академии наук с просьбой выплатить ему полугодовую зарплату сразу, а не к началу апреля, как планировалось ранее. Жизнь очень скоро показала, что такая предусмотрительность ученого оказалась не лишней.
Видно, уже в начале февраля Эйнштейн не верил, что вернется на родину, хотя у него было запланировано там много дел; среди них — серьезный доклад в Прусской академии наук. Все эти планы пришлось резко изменить. В частном письме своей близкой знакомой, Маргарите Лебах (Margarete Lebach), 27 февраля 1933 года ученый писал: «Из-за Гитлера я решил не ступать больше на немецкую землю… От доклада в Прусской академии наук я уже отказался». Накануне своего отъезда из Лос-Анджелеса, состоявшегося 12 марта, ученый дал интервью корреспонденту газеты «Нью-Йорк Уорлд Телеграм» («New York World Telegram») Эвелин Сили (Evelyn Seeley). Его заявление, сделанное в этом интервью, потом перепечатывали газеты всего мира. Эйнштейн нашел простые и убедительные слова, объясняющие его решение, и дал четкую характеристику происходящего в Германии:
«Пока у меня есть возможность, я буду находиться только в такой стране, в которой господствует политическая свобода, толерантность и равенство всех граждан перед законом. Политическая свобода означает возможность устного и письменного изложения своих убеждений, толерантность — внимание к убеждениям каждого индивидуума. В настоящее время эти условия в Германии не выполняются. Там как раз преследуются те, кто в международном понимании имеет самые высокие заслуги, в том числе, ведущие деятели искусств. Как любой индивидуум, психически заболеть может каждая общественная организация, особенно когда жизнь в стране становится тяжелой. Другие народы должны помогать выстоять в такой болезни. Я надеюсь, что и в Германии скоро наступят здоровые отношения, и великих немцев, таких, как Кант и Гёте, люди будут не только чествовать в дни редких праздников и юбилеев, но в общественную жизнь и сознание каждого гражданина проникнут основополагающие идеи этих гениев».
Коммунистическую диктатуру Эйнштейн тоже не одобрял. Собираясь в сентябре 1933 года в Америку, Эйнштейн в интервью газете «The New York World Telegram» подчеркнул:
«Я убежденный демократ и именно поэтому я не еду в Россию, хотя получил очень радушное приглашение. Мой визит в Москву наверняка был бы использован советскими правителями в политических целях. Сейчас я такой же противник большевизма, как и фашизма. Я выступаю против любых диктатур».
Однако отношение Эйнштейна к большевистской диктатуре вовсе не было столь же последовательным и бескомпромиссным, как к диктатуре Гитлера. Свои симпатии к идеям равенства и отсутствия эксплуатации Эйнштейн никогда не скрывал.
В 1930 году в Москве состоялся судебный процесс против «организаторов голода». Ведь надо было найти виноватых в том, что в результате сталинской коллективизации миллионы советских людей голодали, многие умирали от голода.
Известный экономист и общественный деятель Борис Давыдович Бруцкус, высланный из Советской России в 1922 году, попытался поднять голоса протеста западных интеллектуалов. Письмо против «красного террора» подписали Арнольд Цвейг и Альберт Эйнштейн. В абсурдном обвинении сорока восьми специалистов народного хозяйства в организации голода создатель теории относительности увидел «либо отчаяние загнанного в угол режима, либо массовый психоз, либо смесь и того и другого… Очень печально, что развитие СССР, на которое мы смотрели с надеждой, ведет к таким ужасным вещам». Однако подпись Эйнштейна под письмом протеста продержалась недолго. В его круге общения было немало советских людей и немецких коммунистов, которые по своей инициативе или по заданию соответствующих органов оправдывали действия Сталина. И ученый, независимый от чужого мнения и уверенный в себе в вопросах физики, в области политики легко поверил их доводам.
П.К.: Тогда разрешите задать вам следующий, как мне кажется, вытекающий из предыдущего вопрос. Именно вам, ученому, изучившему столько документов по еврейской истории и драгоценного наследия мудрейших раввинов, вопрос банальный, но так и не нашедший лично для меня очевидного ответа. Как Б-г допускает все эти бесчинства, страдания и кровопролития? Вы это сказали: «Бог изощрён, но не злонамерен». Что вы имели в виду?
Е.Б.: Не надо представлять себе Бога регулировщиком на перекрестке, который определяет порядок на дороге и отвечает за дорожные происшествия. Творец дал человеку свободу воли, и человек сам должен отвечать за свои поступки и решения. Это не Бог допустил бесчинства, а люди. А фразу «Творец изощрён, но не злонамерен» произнес Альберт Эйнштейн при весьма замечательных обстоятельствах. Во время поездки в Америку в 1921 году он прочитал лекцию о теории относительности в Принстоне, в городе, где он потом проживет после 1933 года всю оставшуюся жизнь. Во время лекции падкие до сенсаций журналисты сообщили Эйнштейну, что американский физик Дейтон Миллер провел эксперимент, доказавший существование эфира, и тем самым опроверг теорию Эйнштейна. Другого такое сообщение, по меньшей мере, смутило бы. Но Эйнштейн ни на минуту не потерял уверенности в себе и в своей теории. И тогда он сказал эту фразу, которую потом выбьют в камне над камином в актовом зале института, где делал доклад Эйнштейн. Он оказался прав, потом выяснилось, что Миллер допустил ошибку, и его результаты неверны. Насколько Эйнштейн был тверд в своих научных убеждениях, настолько он оказался подвержен чужому мнению в делах социальных. Что поделать, и у великих есть свои слабости.
П.К.: Евгений, я хочу поблагодарить вас за то, что в своём плотном графике вы выкроили время для нашей беседы, поэтому не могу перегружать вас дальнейшими вопросами, да и редактор, как я слышу, уже «щелкает ножницами» над моим ухом, не смея, тем не менее, посягнуть на наш объем интервью. И все же, задавая последний вопрос, хочу сделать «неожиданный резкий поворот» и обратиться к вам, как к математику. Меня в свое время поразил Магический квадрат Дюрера: сумма цифр в каждой строке и в каждом столбце равна 34. Каким образом этот квадрат избавляет от меланхолии, и справедливо ли это только в отношении цифры 34? Или возможны другие числовые варианты? И если это только цифра 34, случайно ли совпадение с тем, что именно вокруг магии 34 разворачиваются события в книге Пелевина «Цифры»?
Е.Б.: Все магические квадраты размера 4х4 имеют магическое число 34. Разговор о магии чисел, в частности, — в творчестве Томаса Манна, может занять много места, а мы уже и так перешли все пределы. Кратко отвечу так: меланхолия тесно связана с Сатурном, покровителем геометрии. А магический квадрат относится к другой области математики — арифметике, связанной с числами. Магический квадрат, как и вся арифметика, подчинен светлому и спокойному Юпитеру. Квадрат служит как бы амулетом, который силой Юпитера ослабляет воздействие опасного Сатурна.
Что имел в виду Пелевин, надо спросить у него, но я допускаю, что использование им числа 34 не случайно и как-то связано с магическим квадратом Дюрера.
П.К.: Евгений, еще раз огромное спасибо за беседу. Надеюсь, у нас с вами еще появится возможность ее продолжить. Отдельное спасибо Леониду Резникову за помощь в проведении этого интервью и участие в нем.
Оригинал: https://s.berkovich-zametki.com/y2022/nomer4/berkovich/
