4 августа 1924 года были установлены дипломатические отношения между Мексикой и СССР. Мексика стала первой латиноамериканской страной, которая заключила с СССР официальный договор о культурном обмене. Мексиканская прогрессивная общественность проявляла большой интерес к советским литературе и искусству, и в 1920-е между странами начался культурный обмен. Одним из первых деятелей культуры СССР, посетивших Мексику, стал Владимир Маяковский.
А так ли уж хотел Маяковский попасть в Мексику? Может, это была страна, через которую он так стремился попасть в Америку, которую он так описывал в 1925 году в своём очерке «Отъезд»:
«…Америка жиреет. Люди с двумя миллиончиками долларов считаются небогатыми начинающими юношами. Деньги взаймы даются всем — даже римскому папе, покупающему дворец напротив, дабы любопытные не заглядывали в его папские окна. Эти деньги берутся отовсюду, даже из тощего кошелька американских рабочих…».
Ну, что ж будем разбираться. А что из себя представляла Москва в 1925 году? «В 1925 Москва только начала есть пирожные. Москвичи добрались до этого момента, они улыбались… Но дома, домишки Москвы, отбеленные или покрашенные как провансальские статуэтки (немного розового, чуть-чуть жёлтого) гнили, разваливались, опирались, чтобы не рухнуть, друг о дружку, разбитые окна, зияющие крыши. Дороги в рытвинах, кареты в рваной обивке, жалкое количество машин, перевязанных верёвками, с обломанными бамперами, крыльями, немытых… Набитые трамваи, которые, казалось, вот-вот опрокинутся. Переполненная, перенаселенная Москва трещала по швам… У Маяковского была комната в городе, которую он использовал как рабочий кабинет, и которая по совместительству являлась редакцией «Лефа». Там он работал, принимал посетителей и иногда ночевал…Этот кабинет располагался на Лубянском проезде, недалеко от одноименной площади, в сердце беднейшего московского квартала. Он был на третьем этаже огромного, массивного здания с покрытыми гарью толстыми уродливыми стенами… В одной из своих записных книжек 1927 года Маяковский написал:
«Я всегда думал, что Лубянский проезд, на котором «Новый Леф» и в котором я живу, назовут-таки, в конце концов проездом Маяковского…», — писала Триоле Эльза в своих воспоминаниях «Маяковский, русский поэт».
О поездке в Америку Маяковский начал думать ещё в 1923 году, когда оттуда вернулся Сергей Есенин, написав:
«Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот…».
Видимо, это хотел своими глазами увидеть Маяковский и в конце 1923 — начале 1924 года Маяковский усиленно готовился к поездке в Америку, он заручился поддержкой наркома просвещения А.В. Луначарского. 19 апреля он прибыл в Берлин, но визы в Америку он там не получил и вернулся в Москву, где сразу стал хлопотать о поездке в Париж. 2 ноября 1924 года Маяковский в Париже, куда попал через Берлин, но визу в Штаты опять не дали. 9 ноября 1924 года он написал Лиле Брик в Москву:
«…Я уже неделю в Париже, но не писал потому, что ничего о себе не знаю, в Канаду я не еду и меня не едут, в Париже пока что мне разрешили обосноваться две недели (хлопочу о дальнейшем), а ехать ли мне в Мексику, не знаю, так как это, кажется, бесполезно. Пробую опять снестись с Америкой для поездки в Нью-Йорк…»
Между Соединенными Штатами и СССР не было дипломатических отношений, но между Мексикой и Советским Союзом они были восстановлены в августе 1924 года. Маяковский поэтому решил въехать в США из Мексики, что ему и удалось годом позже, в августе 1925 г. Именно этим планом — попытаться попасть в США через третью страну — объясняется не совсем понятная его фраза «в Канаду […] меня не едут […]». 27 декабря 1924 года Маяковский вернулся из Парижа в Москву.
«И опять в Париж…»
Про отель Маяковский писал так:
«Я стукаюсь
о стол,
о шкафа острия —
четыре метра ежедневно мерь.
Мне тесно здесь
в отеле Istria —
на коротышке
rue Campagne — Premiere…»
А про Париж так:
«Парижская жизнь не про нас», но «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва…»
В октябре 1924 года СССР официально установил дипломатические отношения с Францией и наша страна была приглашена на «Международную выставку современных декоративных и промышленных искусств в Париже».
25 мая 1925 года Маяковский уехал в Париж, чтобы оттуда ещё раз попытаться добраться, как ему тогда казалось до «сладкой» до Америки, он должен был покинуть Москву еще 20-го мая, но проиграл «дорожные» деньги и задержался на несколько дней в надежде отыграться. Чтобы не повторилась глупая ситуация, когда ему пришлось возвращаться в Москву, поджавши хвост, Маяковский отказался от попыток получить американскую визу в Европе и решил попробовать въехать в Соединенные Штаты окольным путем, через Мексику, которая за год до этого признала Советский Союз.
4 июня 1925 года открылась эта выставка и благодаря дерзкой и прогрессивной архитектуре советский «Красный павильон» был признан лучшим на выставке и сразу же завоевал любовь парижан. А рекламный плакат Александра Родченко с текстом Владимира. Маяковского получил серебряную медаль на парижской выставке 1925 года. Тест Маяковского был таков:
«Лучших сосок не было и нет.
Готов сосать до старых лет
Продаются везде Резинотрест»
2 июня 1925 года Маяковский писал Лиле Брик:
«Дорогой-дорогой, милый и самый любимый Лиленок!… Пароход мой, к сожалению, идет только 21 (это самый ближайший). Завтра беру билет. «Espagne» Transatlantique — 20 000 тонн. Хороший дядя, хотя и только в две трубы. Дорого. Стараюсь ничего не тратить и жить нашей газетой, куда помещаюсь по 2 франка строка. Выставка — скучнейшее и никчемнейшее место. Безвкусица, которую даже нельзя себе представить…»
1924 по февраль 1925 года поэт присутствовал почти на всех заседаниях Комитета по устройству выставки и выполнил ряд практических заданий.
Александр Родченко пишет 10 июня 1925 года:
«У Володьки несчастье. Вытащили из кармана все его деньги для Америки, 130 долларов, он теперь без копейки. Но ему одолжат в посольстве, мне он был тоже должен 280 фр., наверно, уже не отдаст».
Хотя Маяковский говорит совершенно о другой сумме. 10 июня 1925 года в парижском отеле «Истрия», где он всегда останавливался, его обокрали, вытащив из кармана пиджака бумажник с лилиной карточкой и 25 тысячами франков, оставив из всего капитала только три франка.
«Вор снял номер против меня в Истрие, и когда я на двадцать секунд вышел по делам моего живота, он с необычайной талантливостью вытащил у меня все деньги и бумажники (с твоей карточкой со всеми бумагами) и скрылся из номера в неизвестном направлении. Все мои заявления не привели ни к чему, только по приметам сказали, что это очень известный по этим делам вор». (письмо Лиле Брик от 19-20 июня 1925 г.)
Маяковский обратился за помощью в Торгпредство СССР в Париже. Госиздат выдаёт ему аванс за 4-томное собрание сочинений — 2000 рублей (около 21 000 франков).
11 июня 1925 года, В. Маяковский писал из Парижа в Москву:
«…Сегодня иду в полпредство — читаю вечером стихи… Все усилия приложу, чтоб объездить все, что себе положил…»
12 июня в газете «Парижский вестник» было напечатано:
«Покража документов В.В. Маяковского: украдены следующие документы на имя В.В. Маяковского. — Карт д’идантите (вид на жительство)., корреспондентский билет журнала «Огонек» и постоянный билет для входа на Международную декоративную выставку. При предъявлении считать недействительными».
О парижской поездке Маяковского вспоминает художник-эмигрант Михаил Ларионов, чье письмо тоже попало в архив Лиле Брик:
«Маяковский старался бережно расходовать из денег, предназначенных для путешествия, но их у него, как известно, украли в Париже (всю сумму целиком — 25 000 франков)…»
Маяковский очень и очень любил азартные игры. Когда после его гибели Эльзе Триоле пришлось писать воспоминания о нем, она долго мучилась (писать было еще нельзя ни о чем) и, в конце концов сочинила хитрую детективную историю. Вот, мол, в 1925 году Маяковский, собравшись в важную агитпоездку по Америке, заехал по дороге в Париж и привёз с собой кучу денег для путешествия (25 тыщ). Эльза повела его в банк, и они положили все деньги на его счёт. Но когда она утром зашла, чтоб вести Маяковского на завтрак, он, похлопав себя по карманам, вдруг сказал, что у него украли все деньги. Выяснилось, что зачем-то он вернулся в банк накануне, снял все деньги со счета, положил их на стол в номере, сам убежал в уборную, и вот какой-то хитрый вор выследил поэта, поселился «в комнате напротив», дождался, пока поэт выйдет по маленькому, и украл все деньги и документы. «Узнав об этом», Маяковский повел себя странно, и это, если верить Эльзе, привело её в восхищение. Он дал телеграмму в Москву, чтоб ему выслали много денег, попросил денег в советском постпредстве, а потом встал у входа в советский павильон декоративной выставки и стал у всех входящих просить денег. И кто ему не давал, становился его врагом на всю жизнь. Было от чего Эльзе прийти в восторг…
В отеле «Истрия» никаких «комнат напротив» там не было и нет. И вообще, отчего бежать в банк и снимать всю эту кучу денег в тот же день со счета, если ты только не хочешь «отыграться»? К тому же все телеграммы Маяковского в тот горячий денек противоречили друг другу. То он писал, что у него всё украли. То сообщал, что документы, визы и билеты целы… Эльза была великая выдумщица…
Может показаться странным, что Маяковский носил все наличные средства, 25 тысяч франков, в бумажнике. Действительно ли его обокрали? Или он проиграл деньги? Подтверждений — помимо того, что он был маниакальным игроком, — у этой гипотезы нет. Если он проиграл деньги, он никогда в жизни не посмел бы признаться в этом Лили, а искал бы другое объяснение, особенно учитывая, что за несколько недель до этого в Москве он уже проиграл сумму, предназначенную для путешествия.
Поскольку уже через неделю пребывания в Париже ему сообщили, что документы готовы, можно предположить, что контакты с мексиканскими властями были установлены еще в Москве.
Небольшое отступление по поводу денег
Самым состоятельным поэтом Советской России Маяковского назвала даже американская пресса. Он зарабатывал более 1 000 руб. в мес. Издание самого известного детского стихотворения «Что такое хорошо» отдельной книжкой принесло ему $ 10 000.
За свою «лесенку» стихов Маяковскому часто приходилось слышать обвинения в жульничестве. Некоторые издания в те времена платили поэтам не за количество слов, а за количество строк. И якобы из-за такого стихосложения поэт получал большие гонорары за меньшее содержание, что казалось несправедливым его коллегам. Дневник литературоведа Льва Когана хранит интересную запись выступления Маяковского перед одесскими студентами в феврале 1924 года. На выступлении прозвучал вопрос: «А правда, что вам за каждую строчку платят рубль?» Маяковский серьёзно ответил: «Правда. К сожалению, всего рубль». На что студент парировал: «Ну, тогда понятно, почему вы делите строчку на части, иногда даже на три».
Заявления Маяковского в налоговую службу позволяют создать приблизительное представление о его доходах. По его утверждениям, доход за четвертый квартал 1925 года составил 9 935 рублей, а за первый квартал 1926 года — на 3 тысячи рублей больше обычного, что превысило средний уровень, поскольку за этот период он продал Госиздату права на Собрание сочинений. Обычный доход за полугодие составлял, таким образом, около 6 тысяч рублей, то есть 12 тысяч в год. Сравним эту сумму с годовым заработком промышленного рабочего, составлявшим примерно 900 рублей. Маяковский, следовательно, зарабатывал почти в тринадцать раз больше. Еще один ориентир для сравнения — стоимость путешествия из Нью-Йорка в Гавр в то время составляла 400 рублей.
«Отъезд Маяковского в Мексику»
Оставив милую Лилечку Бриг в Москве «на хозяйство», пообещав ей накупить… Маяковский из Парижа ей писал в письме 19-20 июня 1925 года:
«Завтра утром 8.40 выезжаю в Сен-Назер (Бретань) и уже через 12 часов буду ночевать на пароходе. 21-го отплываю! Спасибо большое за Гиз и извини за хлопоты. В прошлую среду (как раз, когда я тебе послал прошлое письмо) меня обокрали, как тебе известно, до копейки (оставили 3 франка — 30 коп.). Вор снял номер против меня в Истрии, и когда я на двадцать секунд вышел по делам моего живота, он с необычайной талантливостью вытащил у меня все деньги и бумажники (с твоей карточкой, со всеми бумагами!) и скрылся из номера в неизвестном направлении. Все мои заявления не привели ни к чему, только по приметам сказали, что это очень известный по этим делам вор. Денег по молодости лет не чересчур жалко. Но мысль, что мое путешествие прекратится и я опять дураком приеду на твоё посмешище, меня совершенно бесила. Сейчас всё устроилось с помощью твоей и Гиза (Госиздат)».
Во Франции Маяковскому приходилось разговаривать на «триоле» (роль переводчика выполняла Эльза Триоле, сестра Лили Брик).
21 июня 1925 года Владимир Маяковский наконец то отплыл из Сен-Назера в Мексику на трансатлантческом корабле «Эспань», на борту которого было 593 пассажира и он был единственным русским. Поэт, щеголявший своей близостью к пролетариату, купил билет в первый класс. А оттуда отравиться в Америку, чтобы в Ларедо — пограничном городке Мексики с США «достать из широких штанин свою краснокожую паспортину» и сказать: «В руках у меня молоткастый, серпастый советский паспорт, завидуйте, я — гражданин Советского Союза…». Что ему надо было в Америке? Это другая история, а мы будем разбираться, что он делал в Мексике.
22 июня в письме с парохода «Эспань» к Лиле Брик писал:
«Так как показалась Испания, пользуюсь случаем известить вас, что я её благополучно сейчас огибаю и даже захожу в какой-то маленький портик, — смотри на карте Santander. Мой «Эспань» — пароходик ничего. Русских не обнаружено пока. Едут мужчины в подтяжках и с поясом сразу (оне испанцы) и какие-то женщины в огромных серьгах (оне испанки)».
Маленький пароход «Эспань» 14 000 тонн, вроде нашего «ГУМ’а». Три класса, две трубы, одно кино, кафе-столовая, библиотека, концертный зал и газета.
Предпоследняя суша, которую предстояло увидеть Маяковскому перед неделей трансатлантического рейса, была Испания, порт Сантандер. Сойти на берег ему не разрешалось, поскольку у Испании с Советским Союзом все еще не было дипломатических отношений.
«Пароход подплыл к испанскому берегу, и первое, что мне бросилось в глаза, это довольно прозаическая вывеска грязного склада «Леопольдо Пардо». Правда, веера у испанок есть, — жарко, вполне понятно. А так ровно ничего примечательного, если не считать, что по-русски — телефон, а по-испански — телефонос…».
22 июня за короткие часы стоянки в Сантандере Маяковский вписал в записную книжку мелким почерком готовое стихотворение «Испания».
«Ты — я думал — райский сад.
Ложь подпивших бардов.
Нет — живьем я вижу склад
«ЛЕОПОЛЬДО ПАРДО».
Из прилипших к скалам сёл
опустясь с опаской,
чистокровнейший осёл
шпарит по-испански.
Всё плебейство выбив вон,
в шляпы влезла по нос.
Стал простецкий «телефон»
гордым «телефонос…».
«На пароходе «Эспань», — признавался Маяковский, — я наблюдал совершенно чудовищных монашенок». 26 июня появились в его записной книжке и новые строфы из стихотворения «6 монахинь»:
«Воздев печеные картошки личик,
черней, чем негр, не видавший бань,
шестеро благочестивейших католичек
влезли на борт парохода «Эспань»…»
2 июля на пароходе написано стихотворение «Атлантический океан».
«Испанский камень слепящ и бел, а стены — зубьями пил.
Пароход до двенадцати уголь ел и пресную воду пил.
Повёл пароход окованным носом и в час, сопя, вобрал якоря и понесся.
Европа скрылась, мельчась.
Бегут по бортам водяные глыбы, огромные, как года,
Надо мною птицы, подо мною рыбы, а кругом — вода.
Недели грудью своей атлетической — то работяга, то в стельку пьян — вздыхает и гремит Атлантический океан…»
Куба
3 июля Владимир Маяковский писал Лиле Брик:
«Сейчас подходим к острову Кубе — порт Гавана (которая сигары), будем стоять день-два… Жара несносная… Направо начинает выявляться первая настоящая земля Флорида (если не считать мелочь, вроде Азорских островов)».
Далее он пожаловался на скуку плаванья («Нельзя сказать, чтоб на пароходе мне было очень весело. 12 дней воды это хорошо для рыб и для профессионалов открывателей, а для сухопутных это много») и на затруднённость общения из-за незнания французского и испанского. Зато заметил: «Много работаю». 3 июля на пароходе Маяковский написал стихотворение «Мелкая философия на глубоких местах»:
«Превращусь не в Толстого, так в толстого, —
ем, пишу, от жары балда.
Кто над морем не философствовал?
Вода.
————————————————
Навстречу медленней, чем тело тюленье,
пароход из Мексики,
а мы — туда.
Иначе и нельзя.
Разделение труда.
Это кит — говорят.
Возможно и так.
Вроде рыбьего Бедного — обхвата в три.
Только у Демьяна усы наружу,
а у кита внутри.
——————————————
Я родился, рос, кормили соскою, —
жил, работал, стал староват…
Вот и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова»
5 июля после 18-дневного путешествия через Атлантический океан пароход пришвартовывается в Гаванском порту на 24 часа, чтобы загрузиться топливом, высадить 232 пассажира на Кубе.
Красавицу Гавану Маяковский увидел с борта судна «белой» — «и стройками и скалами», как он рисует её в путевом очерке.
«Подлип таможенный катерок, а потом десятки лодок и лодчонок с гаванской картошкой — ананасами».
«Америка началась Гаваной. Как только я вступил на землю, полил настоящий тропический дождь. У нас дождь представляет собой массу воздуха с редкими полосками воды; дождь гаванский — это сплошная вода и совершенно незначительные прослойки воздуха…»
Маяковский — «агитатор, горлан-главарь» — в новой для него стране восторгается её красотами и экзотикой и отмечает социальные контрасты:
«Первому классу пропуска на берег дали немедленно и всем с заносом в каюту… Я первоклассник. Я на берегу. Я спасаюсь от дождя в огромнейшем двухэтажном пакгаузе. Пакгауз от пола до потолка начинён «виски». Таинственные подписи: «Кинг Жорж», «Блэк энд уайт», «Уайт хорс» — чернели на ящиках спирта, контрабанды, вливаемой отсюда в недалекие трезвые Соединенные Штаты. За пакгаузом — портовая грязь кабаков, публичных домов и гниющих фруктов. За портовой полосой — чистый богатейший город мира. Одна сторона — разэкзотическая. На фоне зеленого моря черный негр в белых штанах продает пунцовую рыбу, подымая ее за хвост над собственной головой. Другая сторона — мировые табачные и сахарные лимитеды с десятками тысяч негров, испанцев и русских рабочих».
Русские… откуда они там?
«А в центре богатств —американский клуб, десятиэтажный Форд, Клей и Бок — первые ощутимые признаки владычества Соединённых Штатов над всеми тремя — над Северной, Центральной и Южной Америкой. Им принадлежит почти весь гаванский Кузнецкий мост: длинная, ровная, в кафе, рекламах и фонарях Прадо; по всей Ведадо, перед их особняками, увитыми розовым коларио, стоят на ножке фламинго цвета рассвета. Американцев берегут на своих низеньких табуретах под зонтиками стоящие полицейские». (Автор сам делает примечание: коларио — это такой цветок, а Ведадо — район роскошных вилл богачей в Гаване.)…К ужину давали незнакомые мне еды — зеленый кокосовый орех с намазывающейся маслом сердцевиной и фрукт манго — шарж на банан, с большой волосатой косточкой…Ночью я с завистью смотрел пунктир фонарей далеко по правой руке, — это горели железнодорожные огни Флориды…». («Мое открытие Америки»).
Под впечатлением от увиденного в Гаване В. Маяковский — который, по его признанию, «с детства жирных привык ненавидеть», — напишет 5 июля, одно из самых своих известных стихотворений — «Блек энд уайт»:
«Если Гавану окинуть мигом —
рай-страна, страна что надо.
Под пальмой на ножке стоят фламинго.
Цветет коларио по всей Ведадо.
В Гаване все разграничено четко:
у белых доллары, у чёрных — нет.
Поэтому Вили стоит со щеткой
у «Энри Клей энд Бок, лимитед».
7 июля закончено стихотворение «Христофор Коломб»
«…Ты балда, Коломб, — скажу по чести.
Что касается меня, то я бы лично —
я 6 Америку закрыл, слегка почистил,
а потом опять открыл — вторично».
«8 июля приехал в Вера — Крус (Мексика)»
«Вера-Круц — порт Мексики. Сюда подплывали открыватели Америки, отсюда в 1519 году напали на Мексику испанские завоеватели — войска генерала Кортеса. От этих маисовых полей к столице подымаются восстания революционных крестьян, в эту гавань вплыл и я…»
В этом городе никто из приезжающих не задерживался надолго: сначала покупали мешок, потом меняли доллары на местные серебряные монеты, брали мешок с серебром за плечи и шли на вокзал покупать билет в столицу Мексики — Мехико-сити.
«В Вера-Круце путешественники уже начинают обычно покупать вещи для подарков. Таковыми являются здесь, главным образом, мешки для денег. Объясняется это тем, что мексиканцы не признают бумажных денег, а верят только честному золоту и серебру. В Мексике все носят деньги в мешках. Частая смена правительств (за отрезок времени 28 лет — 30 президентов) подорвала доверие к каким бы то ни было бумажкам. Вот и мешки», — писал Маяковский в своём очерке о поездке.
«Вера-Круц. Жиденький бережок с маленькими низкими домишками. Круглая беседка для встречающих рожками музыкантов… Сейчас же за таможней пошла непонятная, своя, изумляющая жизнь… ». «…На пристани много индейцев, но на головах у них уже не перья птицы кетцаль, а сомбреро, а за спинами — увы! — не колчан со стрелами, а мои чемоданы с последними комплектами «Лефа». Вера-Круц, пожалуй, самый интересный порт в стране».
Увидев красное знамя с серпом и молотом в окне дома, Маяковский решил, что это посольство СССР. С удивлением он узнает, что это знамя было повешено здесь три года назад, чтобы показать, что здание занято членами движения Эрона Проаля. «Мексиканец въезжает в квартиру и выкидывает флаг. Это значит: въехал с удовольствием, а за квартиру платить не буду», — объясняет поэт. Маяковский оторопел, узнав, что лидер этого движения начал борьбу против повышения платы за аренду жилья, подговорив портовых проституток «сжигать средства производства» — матрасы.
«Дорога от Вера-Круц — Мехико-сити…»
«Смотрю: вот это — тропики.
Всю жизнь вдыхаю наново я.
А поезд прет торопкий
сквозь пальмы,
сквозь банановые.
Их силуэты-веники
встают рисунком тошненьким:
не то они — священники,
не то они — художники…»,
— стоя на подножке поезда, восхищался красотами Маяковский.
По дороге он делает в своей записной книжке в клеёнчатой обложке мексиканские зарисовки пейзажей, которые потом отметит в своём очерке:
«Дорога от Вера-Круц до Мехико-сити, говорят, самая красивая в мире. На высоту 3000 метров вздымается она по обрывам, промежду скал и сквозь тропические леса. Не знаю. Не видал. Но и проходящая мимо вагона тропическая ночь необыкновенна… Такой земли я не видел и не думал, что такие земли бывают. На фоне красного восхода, сами окропленные красным, стояли кактусы. Одни кактусы. Огромными ушами в бородавках вслушивался нопаль, любимый деликатес ослов. Длинными кухонными ножами, начинающимися из одного места, вырастал могей… А за нопалем и могеем, в пять человеческих ростов, еще какой-то сросшийся трубами, как орган консерватории, только темно-зеленый, в иголках и шишках. По такой дороге я въехал в Мехико-сити» («Мое открытие Америки»).
«9 июля приехал в Мехико-Сити»
Мексиканская столица встретила Маяковского безумной палитрой: «Мехико-сити плоский и пёстрый. Снаружи почти все домики — ящиками. Розовые, голубые, зелёные. Преобладающий цвет розовато-жёлтый, этаким морским песком на заре». Однако большой разницы между Мехико и Ригой он не видит:
«…Что Рига, что Мехико —
родственный жанр.
Латвия тропического леса.
Вся разница: зонтик в руке у рижан,
а у мексиканцев «Смит и Ве́ссон».
Две Латвии с двух земных боков —
различные собой они лишь тем,
что в Мексике режут быков в театре,
а в Риге — на бойне…»
«Маяковский для Мексики был метеором по краткости своего пребывания и ослепительности своего гения…», — так восторженно отозвался о В.В. Маяковском Диего Ривера.
Диего Ривера и Владимир Маяковский
Маяковский приехал в Мексику в рамках программы по культурному обмену между нашими странами.
Утром, когда он приехал из Вера-Круц в Мехико-сити, его встречали на вокзале известный мексиканский художник Диего Ривера со своей помощницей — Анайей. Маяковский вспоминал: «Диего оказался огромным, с хорошим животом, широколицым, всегда улыбающимся человеком. Он рассказывает, вмешивая русские слова (Диего великолепно понимает по-русски), тысячи интересных вещей, но перед рассказом предупреждает: «Имейте в виду, и моя жена подтверждает, что половину из всего сказанного я привираю». Говоря о жене, Ривера имел в виду Гуадалупе Марин, мексиканскую писательницу и модель, на которой был женат вторым браком в 1922-1927 годах.
Анайя, от наблюдательного взгляда которой ничто не может укрыться, воскликнула, когда Маяковский вышел из вагона:
«Смотрите, дон Диего, смотрите! У него билет пульмановского вагона, а он выходит из вагона второго класса».
Диего сказал:
«Если Маяковский будет путешествовать по Мексике, то он поедет только во втором классе, чтобы увидеть нас такими, какие мы есть…»
По словам Маяковского, когда он приехал в Мехико, прямо при въезде в город висел плакат с надписью: «Запрещается въезжать в Мехико без брюк. Его сопровождающий Диего Ривьера пошутил: «В других городах страны разрешается ходить голым». «Не верьте ему,— сказала его супруга Гуадалупе Марин. — Это из-за того, что сапатисты в кальсонах из мешковины захватили город».
Дом, где Ривера принимал Маяковского, стоял на улице Микскалько, в старом квартале, еще сохранившем колониальный облик: однообразные желто-розовые фасады, узкие зарешеченные окна, внутренние дворы — патио, заросшие тропической зеленью.
«В этот день я обедал у Диего. Его жена — высокая красавица из Гвадалахары. Ели чисто мексиканские вещи. Сухие, пресные-пресные тяжелые лепешки-блины. Рубленое скатанное мясо с массой муки и целым пожаром перца. До обеда кокосовый орех, после — манго. Запивается отдающей самогоном дешевой водкой — коньяком-хабанерой. Потом перешли в гостиную. В центре дивана валялся годовалый сын, а в изголовье на подушке бережно лежал огромный кольт…», — пишет Маяковский в своём очерке.
В течение трехнедельного визита они встречались каждый день: Диего знакомил гостя с местной историей и культурой, показывал свои фрески и представлял друзей. Первым делом Диего Ривера повёл Маяковского в музей, где они смотрели «древние, круглые, на камне, ацтекские календари из мексиканских пирамид, двумордых идолов ветра, у которых одно лицо догоняет другое».
Поэт и художник виделись ежедневно — то у Диего, жившего в старом квартале, сохранившем колониальный облик, то в советском посольстве, где остановился Маяковский. Дом Риверы отличался гостеприимством. Сюда постоянно приходили художники и актеры, засиживались до утра, спорили об искусстве, о политике. Маяковский и Ривера посещали окрестные селения, наблюдая жизнь крестьян, были в Куэрнаваке — старинном городе, столице штата Морелос. Изучая историю Мексики, легенды, связанные с её героическим прошлым, Владимир Владимирович «вплетал» их в свою книгу очерков «Моё открытие Америки». Например, повествуя о происхождении национального мексиканского флага, он излагает старинное предание, как отряд повстанцев, поедая арбуз, решил этот вопрос: «Сделаем знамя — арбуз», — решил выступающий отряд. И пошло: зеленое, белое, красное — корка, прослойка, сердцевина». Впоследствии у Маяковского родились строки:
«Сметай с горбов толстопузых обузу,
ацтек, креол и метис.
Скорее над мексиканским арбузом,
багровое знамя, взметись.»
Маяковский остановился в гостинице, но на другой же день переселился в советское полномочное представительство. «Мехико, калье дель Рин, 37» — таким вскоре стал адрес советского полпредства в Мексике. Здесь в двухэтажном скромном особняке на тихой зеленой улице поселился и стал работать персонал советской дипломатической миссии. Весь первый этаж полпредства занимали холл, гостиная, где обычно принимали гостей, столовая и кабинет полпреда. На втором этаже жили семьи Пестковского, Волынского и Хайкис. Обстановка в доме была очень скромной. Более «богато» выглядела гостиная, с большим ковром на полу и гарнитуром мебели из светлого дерева. Небольшие средства, отпускавшиеся на содержание миссии, и присущая С.С. Пестковскому скромность не допускали какой-либо роскоши и трат. Машиной полпредство не располагало, в случае необходимости пользовались такси. Небольшой садик во дворе с раскидистым тенистым бананом служил местом отдыха.
«С приездом Маяковского, — вспоминала М.Н. Пестковская, — жизнь маленькой советской колонии в Мексике забила ключом… Вместе с ним под крышу полпредства словно вошла сама большая, радостная, шумная московская жизнь».
«Во-первых, это приятней, — сообщал Маяковский в личном письме,— потому что и дом хороший, и от других полпредств отличается чрезвычайной малолюдностью… четыре человека — вот и все служащие. Во-вторых, это удобно, так как по-испански я ни слова и все еще путаю: грасиас — спасибо, и эсккюзада — что уже клозет».
Есть снимок, где Маяковский в саду полпредства на экзотическом фоне крупных трубчатых листьев банана. У него ещё вид приезжего — он в шляпе и лёгком пальто. Но, быстро почувствовав изнуряющую жару, предпочтет ходить в костюме. Пестковский, с которым у Маяковского сразу же завязались дружеские отношения, организовал в полпредстве по случаю приезда поэта несколько встреч с мексиканскими писателями и художниками, что содействовало культурному сближению обеих стран. Главу советской дипломатической миссии вместе с Маяковским принял министр народного просвещения Мексики.
Интервью 10 июля 1925 года, данное Маяковским газете «Эксельсиор»
Знаменитого русского поэта, приехавшего в Мехико-сити, не замедлил разыскать корреспондент распространенной мексиканской газеты «Эксельсиор». Описывая встречу с Маяковским, журналист приводит такую деталь: «Во время интервью он сидел на складном корабельном стуле, слишком узком для него, на крыше посольства».
«Владимир Маяковский, известнейший из современных русских поэтов, прибыл вчера в нашу столицу и был встречен на станции представителем Советского посольства, в помещении которого он и поселился в качестве гостя. Внимание, предметом которого сделался прославленный поэт, побудило нас попытаться получить у него интервью… Поэт вёл беседу с помощью переводчика с мексиканским художником Диегой Риверой, когда мы пришли в посольство. Мы тотчас же приступили к интервью… Господин Маяковский рассказал нам о том интересе, который он всегда испытывал по отношению к Мексике, выразил удовлетворение, что его давнее желание посетить эту страну наконец осуществилось, и сообщил, что намеревается остаться в ней в течение месяца.
…Маяковский предполагает написать книгу о Мексике. Он сказал, что уже приступил к работе. Он предупредил нас, что она будет лишена каких-либо политических тенденций, в ней будет говориться исключительно о традициях мексиканцев и что он постарается выразить в своих стихах национальный дух нашего народа…
— Я знал, что здесь мне окажут прием лучший, чем в какой-либо другой стране в Америке…
Как он дал нам понять, русская литература основана исключительно на темах общественных и благожелательна по отношению к существующему там строю. Мы расстались с Маяковским после нашего короткого интервью, а он возобновил беседу с художником» («Эксельсиор», Мехико-Сити, 1925, 10 июля; перевод с испанского).
15 июля в письме из Мехико-Сити к Л иле Брик сообщал:
«Я в Мексике уже неделю. Жил день в гостинице, а потом переехал в полпредство… О Мексике: Во-первых, конечно, все это отличается от других заграниц главным образом всякой пальмой и кактусом, но это произрастает в надлежащем виде только на юге, за Вера-Круц… Я попал не в сезон (сезон — зима), здесь полдня регулярно дождь, ночью холода и очень паршивый климат, так как это 2400 метров над уровнем моря, поэтому ужасно трудно (первые две недели, говорят) дышать и сердцебиения, что уже совсем плохо… Я б здесь не задержался более двух недель. Но, во-первых, я связался с линией «Трансатлантик» на пароход (а это при заказе обратного билета 20%! скидки), а во-вторых, бомбардирую телеграммами о визе Соединенные Штаты. Если же Соединенных Штатов не выйдет, выеду в Москву около 15 августа и около 15-20 сентября буду в Москве. Через несколько дней с секретарем посольства едем внутрь Мексики — в тропические леса; плохо только, что там жёлтая лихорадка и придется, очевидно, ограничиться только поездом».
С письмом посланы стихотворения «Открытие Америки» («Христофор Коломб»), «Испания», «6 монахинь», «Атлантический океан» с просьбой передать их в «Леф», «Огонек», «Известия», «Прожектор» и в Радио-Роста.
20 июля написано стихотворение «Мексика», 24 июля — написано стихотворение «Богомольное».
Коррида с быками
Знакомясь с достопримечательностями города, Маяковский побывал на корриде. Глубокая чаша цирка вмещала сорок тысяч зрителей. «Фотографы занимают места почти на бычьих рогах». Маяковский встал у самого края арены и, поставив ногу на железную скобу ограждения, застыл, как гранитная скала. Оказавшийся поблизости фоторепортер не удержался запечатлеть его колоритную фигуру. О чём мог думать тогда поэт?
«Сначала пышный, переливающий блестками парад. И уже начинает бесноваться аудитория, бросая котелки, пиджаки, кошельки и перчатки любимцам на арену… Я видел человека, который спрыгнул со своего места, выхватил тряпку тореадора и стал взвивать ее перед бычьим носом. Бык сумел воткнуть рог между человечьими ребрами, мстя за товарищей — быков. Человека вынесли. Никто на него не обратил внимания. Я не мог и не хотел видеть, как вынесли шпагу главному убийце и он втыкал её в бычье сердце. Только по бешеному грохоту толпы я понял, что дело сделано…»
«Дело было вечером, делать было…»
По вечерам же… впрочем, вот рассказ самого Диего об одном из вечеров, проведенных в обществе Маяковского:
«В доме наших советских друзей, людей весьма уважаемых, собралась группа мексиканцев, среди которых были политические деятели, депутаты и сенаторы, писатели, поэты, бывшие бойцы, художники, инженеры, врачи, экономисты и несколько дам. Каждый из них был готов убить того, кто осмелился бы усомниться в его революционности…»
(Ну, как тут не вспомнить шутливое замечание Маяковского: «В мексиканском понятии… революционер — это каждый, кто с оружием в руках свергает власть — какую, безразлично. А так как в Мексике каждый или свергнул, или свергает, или хочет свергнуть власть, то все революционеры». Но вернемся к рассказу Риверы.)
«Начались тосты, речи, завязались споры и вдруг возникла драка, в которой невозможно было понять, кто с кем и из-за чего дерётся. Советские товарищи, возмущенные таким странным способом заканчивать банкеты, призывали к спокойствию и предлагали дерущимся выйти на улицу и продолжать сражение там. Сначала оружием, кроме кулаков, служили бутылки, стаканы и стулья, но внезапно засверкала сталь револьверов. До сих пор Владимир только улыбался и жестами призывал к спокойствию. Но, увидев револьверы в руках мексиканцев, которые в таких случаях пользуются ими для ударов дулом, а под конец стреляют, и как бы предвидя это, голосом, перекрывшим шум, Маяковский крикнул по-русски: «Слушайте!». Все прекратили драку и уставились на него, а он стал читать «Левый марш», и голос его звучал все громче и звонче. Мексиканцы успокоились и, когда поэт кончил чтение, устроили ему бурную овацию: бросились к нему, чтобы обнять его, и стали обнимать друг друга. Так чудодейственный голос Маяковского и его поэзия восстановили мир. Достигнув этого, поэт вышел на улицу, и все последовали за ним».
С кем ещё общался Маяковский в те июльские дни 1925 года в Мексике? Это секретарь советского полпредства В. Волынский, мексиканский революционер Франциско Морено и Карио. Об этих людях Владимир Владимирович рассказывает в книге «Моё открытие Америки». Они помогли ему лучше узнать историю и быт свободолюбивого народа Мексики. Карио и Морено были видными деятелями Мексиканской коммунистической партии. Карио — секретарь ЦК партии. Морено — депутат от штата Вера-Крус…
Маяковский пробыл в Мехико-сити 19 дней. Оттуда послал в Москву стихи, набело переписанные из записной книжки. За неделю до отъезда написал ещё одно стихотворение, назвав его именем гостеприимной страны — «Мексика», боровшейся за свою независимость и национальное равенство, против феодальной олигархии.
«Нельзя борьбе в племена рассекаться.
Нищий с нищими рядом!
Несись по земле из страны мексиканцев,
роднящий крик: «Камарада»!
Голод мастер людей равнять.
Каждый индеец, кто гол.
В грядущем огне родня-головня
ацтек, метис и креол».
Диего Ривера подарил Маяковскому сарапе (мексиканское пончо), на котором был изображен койот с зелёно-бело-красным флагом Мексики. Из каждой заграничной поездки Маяковский возвращался с большим количеством буклетов, монографий, репродукций, собирал друзей и рассказывал им обо всём увиденном и услышанном. И, конечно, не забывал о подарках для близких. В Государственном музее В.В. Маяковского хранятся кастаньеты — мексиканский сувенир для сестры Ольги, игравшей в любительских спектаклях. Есть в музее и привезённый поэтом из Мексики альбом с фотографиями, использованными в качестве иллюстраций к очерку «Моё открытие Америки».
О сувенирных магазинах в Мехико-Сити Маяковский писал язвительно:
«Магазинная экзотика есть, но она для дураков, для заезжих, скупающих сувениры, сухопарых американок. К их услугам прыгающие бобы, чересчур яркие сарапе, от которых будут шарахаться все ослы Гвадалахары, сумочки с тисненым ацтекским календарем, открытки с попугаями из настоящих попугайских перышек».
Он остроумно высмеивал туристические безделушки, но в подарок Лиле Брик привёз эту самую открытку из настоящих попугайских перышек. А себе купил расписной мексиканский платок, который повесил потом в кабинете — это было там единственное украшение. Мексиканская поэзия ему не понравилась — даже революционеры пишут главным образом о любовных утехах, называя своих женщин нубийскими львицами. Темы борьбы и труда не отражены вовсе.
«В воображении мексиканцев Владимир Маяковский возникал как красный гений-гигант, который вдохновлял бойцов, читая стихи голосом потрясающей силы, <…> и который, поднимая мужество людей, вел их к победе над врагом», — вспоминал Ривера.
Вероятно, за это Владимир Владимирович, ставший в Мексике всеобщим любимцем, и удостоился столь почетного подарка — трости, вырезанной из цельного куска дерева и напоминающей по форме жезл. Рукоятка выполнена в виде головы змеи, как бы эту трость заглатывающей. Изделие покрыто барельефными изображениями, в том числе орла, терзающего змею (главный символ герба Мексики).
Источники
Владимир Маяковский «Моё открытие Америки»
Янгфельдт Бенгт «Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг».
Осповат Лев Самойлович «Диего Ривера»
Триоле Эльза «Маяковский, русский поэт»
Журнал «Наука и жизнь» №11 2022г.
Лавут Павел Ильич «Маяковский едет по Союзу»
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2023/nomer1/tatarnikov/
