(окончание. Начало в № 12/2022)
Строгий мужской костюм
Ольга Журавлева
В конце XIX века большая часть населения узнавала принадлежность встречных к определённому классу по костюму. Однако с появлением высшей буржуазии появляется костюм, в котором уничтожаются различия, связанные с принадлежностью к какому-то региону, и исчезают особенности костюма аристократического, связанного с праздностью и роскошью.
Взяв за образец английскую одежду, французская буржуазия выбирает чёрный костюм, что подчёркивает и строгость морали с упором на работу и бережливость, и кроме того сдержанность, респектабельность, отказ от различий, сделав его своего рода униформой. В «Журнале мужской моды» 1869 г. пишут, что «блёстки, галуны, ленты и кружева постепенно исчезли, чтобы уступить место строгому наряду, в котором все мы похожи на семинаристов или кающихся грешников». Аристократу, чтобы «выделяться из толпы», достаточно иметь хорошее происхождение. Для зарождающейся же высшей буржуазии, с её быстрыми социальными взлётами и перемещениями из одного района в другой, деньги не могут служить пропуском в общество — здесь нужны знание обычаев и соблюдение приличий. В остальном же, если в рамках профессиональной или общественной деятельности общаются люди, принадлежащие к различным классам, то в частной жизни встречаются люди одного круга, и пытаться проникнуть в высшие круги из низших считается неприличным.
Когда утром буржуа поднимается ото сна, и снимает свой удобный тёплый халат, он руководствуется двумя соображениями: он заботится о чистоте, которую символизирует белый цвет и строгость, которую символизирует цвет чёрный. Нательное белье остаётся тайной и связано только с гигиеной: это кальсоны из хлопка или фланели, доходящие до икр; сорочка (только отдельные её части: отстёгивающийся воротничок, пластрон и манжеты не относятся к белью); фланелевый жилет закрывает грудь, а носки окончательно вытеснили чулки. Всё должно быть безупречно белого цвета, а это требует большого внимания при стирке, глажке, крахмаливании, гофрировке и плиссировке. Несвежее белье — знак пренебрежения внешностью, а это уже может угрожать потерей достоинства.
В этом мужском туалетном наборе есть жестянка с мылом для бритья, бритва и несессер для маникюра из слоновой кости.
Мать Марселя Пруста постоянно следит за состоянием его гардероба, но молодой денди, став взрослым, мало заботится об элегантности своего костюма. Именно об этом можно прочесть в письмах Жанны Пруст, постоянно призывавшей его заботиться о своём внешнем виде. В остальном, в одежде главенствует чёрный цвет: чёрные брюки в полоску или в клетку меняют ширину в зависимости от моды. Их носят с дневным костюмом, который называют повседневным. Жилет, надеваемый поверх рубашки, выдержан в неярких тонах.
Деталь мужского костюма из Музея Гревен. Единственной цветной деталью костюма может быть жилет, да и то, если речь идёт о дневном визите или о том, чтобы надеть его дома. Его часто украшают гранёными пуговицами, иногда отделанными эмалью или драгоценными камнями.
С дневным костюмом обязателен чёрный галстук с безупречным узлом; булавка, а также запонки, перстень и цепочка для часов, допускаются в виде украшения днём. В 1890 г. появляются галстуки с узлами, завязанными фабричным способом, которые становятся популярными у молодёжи. Редингот, название, произошедшее от английского riding-coat, пальто, которое предназначено для путешествий и для сельской местности, становится обычной дневной одеждой, хотя вечером или для визита к лицу вышестоящему необходимо надевать фрак. Постепенно он станет парадной одеждой, а в повседневной одежде ему на смену придёт короткий сюртук, а затем пиджак.
Первым, кто надел редингот на собственную свадьбу был актёр «Комеди Франсез» Шарль ле Барги. На церемонии, проходившей в церкви Мадлен в 1889 г., на нем был не фрак, а серый редингот. Следующим стал писатель Пьер Луи, появившийся в церкви Сен-Филипп-дю-Руль в драповом серо-голубом рединготе, с бархатным воротником и отворотами. Затем в 1901 г. академик и председатель палаты депутатов Поль Дешанель тоже венчался в рединготе.
Однако многим нравится пальто, одежда крестьян и матросов, изменённая руками портных. Оно удобно, в нем можно выходить, не привлекая внимания. Графиня Бассанвиль в своём руководстве «Правила хорошего тона» пишет: «Оказаться днём на улице в вечернем одеянии есть дурной тон, если только сверху не надето пальто». Модная обувь (вновь под английским влиянием) — это лакированные ботинки из чёрной кожи, плотно охватывающие щиколотки. Чтобы весь вечер сохранять безупречный вид, они требуют постоянного внимания. Низкие туфли на шнурках станут приемлемыми только в конце века и только за городом или для занятий спортом. Цилиндр из чёрного шелка — «блестящий цилиндр» — воплощает буржуазную строгость.
Портрет Антонина Пруста работы Мане, 1880 г. Антонин Пруст, министр изящных искусств при Гамбетте[1] не состоял в родстве с писателем. Этот портрет Мане — символический образ буржуа высшего класса, что видно и по одежде, и по позе победителя.
Появление цилиндра усечённой формы означает появление новых стилей шляп: это и канотье, и панама, и котелок, и фетровая шляпа. Поначалу отвергнутые из-за своего «небрежного» вида они постепенно войдут в обиход ещё до Первой мировой войны. Когда 31 июля 1914 г. Жоффр[2] выходит из Елисейского дворца с декретом о мобилизации, подписанным президентом республики, на нем тёмный пиджак и помятый цилиндр, что при других обстоятельствах сочли бы «грубым нарушением правил приличия».
Ношение перчаток требует соблюдения определённых правил: утром надевают перчатки тёмной окраски, для визита необходимы более светлые перчатки, однако не настолько светлые, чтобы создавалось впечатление, что это вечерний приём. Мужчина не выйдет из дома без перчаток. Перчатку снимают, чтобы пожать руку мужчине, но не женщине.
Резные набалдашники часто были настоящими произведениями искусства, как, например, этот, вырезанный из слоновой кости и изображающий Венеру.
Ещё один аксессуар — трость из бамбука, черешни, лавра, ротанга или редких пород деревьев. В разные годы предпочтение отдаётся маленькому набалдашнику или же изогнутому. После того как в 1817 г. во время представления «Германика»[3] противники и защитники оперы устроили драку, стало обязательным сдавать трости в гардероб. В середине ХХ века Робер Бюрнан писал: «В соответствии с модой данного сезона можно было видеть трости, похожие на палки погонщиков или тончайшие тросточки, колеблющиеся при малейшем движении; но каковы бы ни были их контуры, их происхождение, их употребление… носили ли их на плече, подмышкой, на сгибе руки или в кармане — трости были совершенно бесполезны. Именно поэтому никто даже не помышлял, что без них можно обойтись». У Поля Бурже и Робера де Монтескье были знаменитые трости. Трости последнего стояли в большой китайской вазе: одна из тростей была из дерева, покрытого зелёным лаком, другие инкрустированы слоновой костью или украшены бирюзой и павлинами из эмали. На знаменитом портрете Болдини он изображён с тростью, купленной на распродаже у Гонкуров. В золотой набалдашник вставлена бирюза, принадлежавшая Людовику ХV.
Граф Робер де Монтескье, худ. Болдини, 1897 г. Граф, друг Марселя Пруста, представляет ту элегантно одетую аристократию, что противостоит строго одевающейся буржуазии, которая поднимается вверх по социальной лестнице.
Появление больших магазинов способствует успеху готового платья в разных слоях буржуазии. Однако действительно элегантный костюм может сшить только портной. Чёрный костюм, хотя и кажется одинаковым на всех, на деле имеет нюансы, которые заметны светскому человеку. Селеста Альбаре рассказывает, как Пруст шил одежду в «Венецианском карнавале», расположенном неподалёку от Оперы и обладавшем превосходной репутацией. Примерки происходили у него дома в квартире на бульваре Османн. Селеста вспоминает, что «ему очень нравился старый английский закройщик, который всегда его обслуживал и был неизменно любезен. Я очень хорошо его помню, поскольку несколько раз случалось так, что когда он звонил в дверь, г-н Пруст заявлял, что по какой-то причине не может его принять. Закройщик к этому привык». Кроме того, она описывает коллекцию жилетов писателя «роскошных, но простых и однотонных». Однажды он заказал жилет из красного шелка на белой подкладке, потому что ему приглянулась ткань. «Он его примерил и показался мне. Я так и вижу, как он поворачивается в разные стороны перед зеркалом, и наконец говорит: „Определённо нет. Это подошло бы такому денди как Бони Кастеллян. Не хочу показаться смешным“. И так ни разу его не надел».
Точно так же из-за своего воспитания Пруст сохранил привязанность к тёмным галстукам, давно забыв о тех роскошных,что были куплены у Либерти и затем убраны в коробки. Профессор Пруст, принадлежа по профессии к кругу конформистов, носил редингот или сюртук, цилиндр и стоячий воротничок с отогнутыми углами, и чёрный галстук с маленьким узлом. Что же касается Марселя, которого запомнили как денди с цветком в петлице, то приятели множество раз описывали его как человека, не имеющего ни малейшего представления о том, что такое элегантная одежда, «и самого над этим смеявшегося», вспоминает Люсьен Додэ.
Жилище — удобное и хорошего качества
Для буржуазии дом является символом и статусом положения в обществе: буржуа живёт в доме со своей семьёй и обстановка, в которой он живёт, приобретает первостепенное значение. Буржуа возлагает на свою жену обязанность обеспечить спокойствие, необходимое для благополучия детей и супруга, и исподволь, сохраняя хорошее настроение, окружить вниманием и обеспечить необходимый жизненный уклад, как того требуют все пособия по «ведению дома». Итак, с самого утра она берет в руки бразды правления. Семьи более обеспеченные продолжают строить особняки, однако теперь можно с большим удобством и с меньшими затратами устроиться в апартаментах. Самыми роскошными считались квартиры, выходящие на улицу, а те, что выходят во двор были не столь престижны. Большой популярностью пользуются квартиры с угловыми ротондами в новых домах, которые так напоминают башни старинного замка.
Каминная полка в комнате Элизабет Амьо. В 1861 г. дом Жюля Амьо и его жены Элизабет (сестры Адриена Пруста, отца Марселя) был признан историческим памятником, а в 1972 г. он стал музеем Марселя Пруста — «домом тетушки Леонии». В течение нескольких лет Адриен, его жена Жанна Вайль и их дети, Марсель и Робер, проводили здесь лето.
Чтобы в квартире можно было устраивать приёмы, в ней должен быть хотя бы один салон. Квартиры располагаются в буржуазных кварталах, т.е. в VI, VII, VII, XVI и XVII округах Парижа. Именно так произошло разделение округов — запад заселяет высшая буржуазия. Академик Абель Эрман вспоминает, какую важную роль играли в те времена места общедоступные: прежде всего красивые ворота, ведущие во двор, затем двери на лестницу, с большой, современной конструкции квадратной лестничной площадкой, затем ступени, по которым легко подниматься — так легко, «что даже тучные люди поднимались на наш последний этаж не запыхавшись».
В это время мысли людей заняты тем, как распределить комнаты в апартаментах. Те принципы, по которым жилище было устроено в период реконструкции Парижа бароном Османном, уже развенчаны гигиенистами. Семью призывают не приносить удобство своего жилища в жертву красоте, или «другими словами, свой комфорт в жертву тщеславию», уточняла графиня Бассанвиль: квартира с большим салоном и маленькими спальнями становится неприемлемой. Конечно, в домах, которые строят в хороших кварталах, повторяются некоторые принципы разделения на три части, как то было в домах барона Османна (часть, предназначенная для приёмов, спальни и комнаты для прислуги), однако и их обустройство соответствует новым веяниям. Основные помещения для приёмов выходят на улицу, спальни — в общий двор, а подсобные помещения во внутренний дворик.
Между тем гигиенисты — в частности, в целях борьбы с туберкулёзом — советовали располагать комнаты, где семья проводит большую часть дня, так, чтобы они выходили на солнечную сторону и освещались естественным светом. Таким образом, важной становится ориентация дома. Кроме того, врачи протестуют против низких потолков, отсутствия вентиляции в туалетной комнате и редко проветриваемых салонов в слишком тёмных тонах. В салонах для приёмов сохраняются широкие двери, двери в помещениях, предназначенных для семьи, остаются небольшими, а с помощью длинных коридоров подсобные помещения удаляются в глубину квартиры, и архитекторы добавляют все новые двери, дабы сохранить интимность семейного круга.
В Институте Пастера. Украшения в буржуазном стиле на каминной полке в кабинете Луи Пастера.
В дорогих квартирах кроме салона для приёма гостей есть отдельный салон для семьи — это указывает на важность, которую придают семейной жизни. Детские часто соединяются со спальней родителей или матери, что подчёркивает её важность. Однако самые главные изменения происходят в столовой. По традиции её окна выходят во двор, то есть она не предназначена только лишь для приёма гостей; теперь, став пространством семейным и одновременно, рассчитанным на гостей, столовая располагается рядом с салоном — это позволяет собираться здесь всей семьёй в будни или устраивать торжественные ужины. С этого времени приятный вид из окна, образцовая чистота и простое убранство становятся правилом. К спорам о расположении столовой, добавляются дискуссии о необходимости перемен в кухне, которая остаётся негигиеничным помещением. Мебель здесь расставлена в беспорядке, все устроено неразумно. Хотя кухня и расположена вдали от главных помещений, — чтобы туда не проникали кухонные запахи, а прислуга находилась в отдалении, — гигиенисты разрабатывают изменения, которые внедряются постепенно, вместе с техническими новшествами.
Интерьер по-прежнему слишком перегружен, словно необходимо что-то замаскировать. Тут и ковры, и портьеры, занавеси из шелка и муслина, тяжёлые оконные шторы со шнурами и подхватами, а на стенах множество картин в роскошных рамах. Безделушками уставлены все поверхности: на каминных полках — каминные часы, бронзовые скульптуры (представляющие здесь «искусство»); на полках и маленьких столиках статуэтки, бюсты — подлинники или копии работ Гимара, Галле и Мажореля.
Интерьер, женщина у окна. Гюстав Кайботт, 1880. Художник очень точно воспроизвёл атмосферу в доме буржуа. Довольный муж отдыхает после работы, тогда как его жена, может быть, мечтает вырваться из уютного семейного гнёздышка, которое сама же построила.
Красота интерьера измеряется количеством мебели: в салоне должно быть по меньшей мере два канапе — на одном сидят, а второе для симметрии. Популярна мебель небольшого размера: это рабочий и письменный столы, кресла, пуфы, ширмы. Самым популярным является стиль Генриха II. Более декоративным считается стиль «ренессанс» с его тёмными деревянными панелями, напоминающими те, что украшают замки Луары. В обстановке нет единого стиля. Обычно для каждой комнаты выбирали какой-то один: салон обставляли в духе Людовика XV, столовую во вкусе Генриха II.
Столовая в доме Амьо в Илье. «…я проскальзывал в столовую, когда до обеда было ещё так далеко, что туда не заходил никто, кроме старой Фелисии, почти всегда молчавшей, и где моими единственными компаньонами, очень почтительно относившимися к чтению, были тарелки с узорами, развешанные по стенам, календарь, с которого вчерашний листок только что оторвали, часы на стене и огонь…»
Марсель Пруст прекрасно сознавал, что у родителей «нет вкуса». Его отец, чьи родители были мелкими провинциальными буржуа, совершил быстрое восхождение по социальной лестнице, характерное для того времени. Начав в 24 года интерном в больнице, в 28 лет он был уже врачом, а через год директором клиники, в 32 года профессором, практиковавшим в нескольких больницах, а затем уполномоченным по сотрудничеству с зарубежными странами. В 36 лет он женился на дочери богатого финансиста, которая была младше его на 15 лет. Она была воспитана в атмосфере классической и артистической культуры и воплощала собой идеал жены буржуа. Чета Прустов не была расточительной, несмотря на быстро возросшее благополучие Адриена, приобретённое благодаря его профессии. После женитьбы Прусты обитали в маленькой квартире на улице Руа в VIII округе, потом переехали на бульвар Мальэрб 9, где и прожили почти тридцать лет. Их квартира располагалась в главном здании с тыльной стороны и основные комнаты выходили на улицу Сюрене, так что адрес был фешенебельным.
И все же, это был скромный выбор для человека, который так быстро поднялся по общественной лестнице: ведь квартира выходила не на улицу. Апартаменты были светлыми и хорошо проветриваемыми, но без особого комфорта: две маленькие туалетные комнаты без дневного и электрического освещения рядом с кухней; в ванной была газовая колонка для подогрева воды — все это было обычными элементами комфорта буржуазного жилья. В большом салоне было два больших окна, потолок украшен декоративным рисунком. Кабинет профессора соединялся с главной спальней, столовая была расположена напротив и выходила во двор. В салоне Марсель работал и принимал друзей, а мадам Пруст принимала знакомых своего мужа. В передней начинался двенадцатиметровый коридор, который тянулся до комнаты Марселя, его брата Робера, а также до кухни и ванной комнаты. Этим помещением, у которого в стене было сервировочное окошко и маленький очаг с горячими углями, пользовались для обслуживания гостей во время приёмов. Мебель в стиле ампир вместе с коврами в красно-чёрных тонах создавала довольно мрачную атмосферу, гнетущую и перегруженную деталями.
Забота о современном комфорте: чугунное устройство для подогрева тарелок (в ресторане Парижской оперы).
Хотя родители приобретали предметы искусства и дорогие ковры, многие друзья Марселя делали неприятные замечания, которые его задевали, что и отразилось позднее в его книгах. В 1900 г. Прусты переехали в современный дом, построенный в 1885 г. на углу улиц Курсель и Монсо. Апартаменты располагались на втором этаже, в них был большой каменный балкон, а салон занимал знаменитую угловую ротонду, столь популярную в то время. В доме 45 по улице Курсель была роскошная лестница, лифт, а в квартире все современные удобства и технические новшества того времени.
Молодой человек у окна своей комнаты, Гюстав Кайботт, 1876. На картине изображён Рене, брат Гюстава. Из своего апартамента на втором этаже семейного особняка, расположенного на улице Миромесниль в № 77, он разглядывает перспективу бульвара Мальэрб, где Марсель Пруст прожил со своими родителями 30 лет.
Идея комфорта пришла во Францию из Англии. Рассказы путешественников и наблюдения за жизнью в этой стране привлекли внимание имущих классов. Именно стремление к удобству — т.е. к комфорту, понятию, пришедшему из английского языка, способствовало продвижению технических новшеств, которые заставят предпочесть квартиру, тёплую и уютную в любое время года, ледяному замку. Первым шагом на пути к облегчению быта станет водопровод. Поначалу единственный источник воды во дворе заменяется краном на кухне, затем воду проводят в туалетную комнату, одновременно с установкой самого туалета. С 1865 года на правом берегу Сены появляется канализация, на левом — на десять лет позже. И всё же только в начале ХХ века водопровод появляется везде.
По мере распространения системы водоснабжения возникают новые требования к гигиене, в частности установка туалетов и проведение канализации. Однако изменить привычки можно было только в ожесточённой борьбе. Туалеты с унитазом «в английском стиле» сталкиваются во Франции с полным неприятием, здесь предпочитают модель «в турецком стиле», т.е. напольный унитаз — считается, что он не передаёт инфекцию. Но 8 августа 1894 г. парижский префект издаёт указ об установлении в каждой квартире ватерклозета с системой слива и поднимающимся сидением. Парижский предприниматель Пупар посылает своего сына на стажировку в Челси в мастерские к английскому «королю» водопроводчиков Томасу Крэпперу. Возвратившись, тот основывает торговое общество, которое удовлетворяет новый спрос.
В 1857 г. американец Джозеф Гаетти изобретает туалетную бумагу. Во Франции она приживается с трудом — ведь считается, что её вполне может заменить газетная бумага и притом бесплатно. Для слива использованной воды необходимо везде провести канализацию, но за это гигиенистам придётся сражаться десятилетиями. Они сталкиваются с враждебностью домовладельцев, которые требуют их гильотинировать, ссылаясь на неприкосновенность жилища. Так, на собрании домовладельцев в 1897 г. принимается решение о запрете проведения системы канализации — это воспринимается как посягательство на свободу строительства.
С появлением калориферов меняется и система отопления: в подвале здания устанавливается центральное отопление, от которого отходят трубы с тёплым воздухом, паром или горячей водой, которые и обогревают жилые помещения. Установка такого оборудования стоит недёшево, но жильцам оно нравится, так как способствует лучшей гигиене и избавляет от присутствия слуг. В 1895 г. на смену трубам приходит радиатор, хотя он и считается «весьма неэстетичным». Впрочем, излюбленным способом обогрева остаётся традиционный камин. Его присутствие необходимо в салоне, он придаёт великолепие столовой и главной спальне.
Постепенно начинает применяться газ: сначала он появляется на кухне для готовки, затем его начинают использовать для обогрева и освещения. Однако газом освещают только лестницы, прихожие, кухни и туалетные комнаты, потому что произошло открытие одновременно революционное, замечательное и вместе с тем пугающее: позднее его назовут «магическим электричеством». Впервые им осветили помещения в 1889 г., и это начинает менять повседневную жизнь.
Поначалу им освещают только салоны для приёмов — считается, что электричество утомляет глаза; эстеты считают его не таким мягким, как привычное освещение, поэтому аристократы продолжают устраивать ужины при свечах. Однако традиционное освещение требовало неусыпного внимания. Робер Бюрнан пишет: «В 1885 г. существовали только масляные лампы. Их свет был мягким и приятным для глаз, но для них требовалась система сосудов, механизмов, цепочек, наконечников, за которыми необходимо было постоянно следить, чтобы пламя не угасло» и, кроме того, лампа «булькала». В 1890 г. появились более современные керосиновые лампы: их устройство было проще, а свет — ярче. Однако за ними все равно необходимо следить, «иначе комната наполняется чёрной зловонной дымкой, которая оседает на мебели, тканях и лицах крошечными пятнышками». В доме психиатра Эмиля-Антуана Бланша, отца художника Жака-Эмиля Бланша, чтобы обслуживать все лампы, фонари и ночники, десять человек работали целый день. Необходимо было наполнить маслом все лампы, чтобы осветить клинику и дом.
Фонарщики занимались и очагами, каминами, печами, отапливаемыми углем и дровами. Все проблемы разрешит электричество, но долгое время из-за возможных коротких замыканий и пожаров его считали опасным. И все же, в 1881 г. на Международной выставке электричества 800 тысяч человек придут в восторг от изобретения Эдисона, которое он сделал в американской лаборатории в Менло-Парке: он сделал лампу накаливания с нитью из японского бамбука. Однако в коллективной памяти ещё надолго останется воспоминание о пожаре на Благотворительном базаре, где из-за короткого замыкания погибли сотни людей[4].
Телефон, 1879 г.
Другой американец, Грэм Белл, в 1876 г. изобрёл телефон, и Чикаго стал первым городом, где им пользовались для обеспечения безопасности. В Париже из квартиры стало возможным связаться по телефону с охранником и консьержем, а позднее, в 1886 г. устанавливают линии связи по всему городу. Поначалу это новшество воспринимается не как удобство, а скорее как инструмент, который мешает личным отношениям и принятым правилам поведения. Аристократы и высшая буржуазия не любят отвечать на звонки, предоставляя это слугам. У профессора Алана Пруста, видимо, не было телефона в квартире на бульваре Мальэрб, и появился он только под конец его жизни на улице Курсель. Что же касается Марселя, он впервые воспользовался телефоном в 24 года в Фонтенбло, откуда говорил со своей матерью. Для него это стало незабываемым событием, о котором он вспоминал и в переписке, и в книге «В поисках утраченного времени»: издалека телефон донёс до него дрожащий от волнения голос матери, убитой смертью отца и дяди.
T.S.F. (Transmission Sans Fil) — радиоприёмник из дерева или бакелита, как на этой фотографии из Парижской оперы, 1897 г.
Переписка и печать
Несмотря на вторжение в обиход телефона, ежедневный церемониал переписки остаётся делом первостепенной важности. Графиня де Панж вспоминала: «Казалось, что телефон совершенно не предназначен для серьёзных дел». Кстати, ни её отец, ни его секретарь не пользовались им ни для какого-либо рода деятельности — ни для профессиональной, ни для домашней, ни для общения с родственниками. Аристократы и высшая буржуазия писали письма, которые доставляли в город в экипаже, запряжённом лошадьми; люди же низших слоёв, не имевших для таких поручений прислуги, пользовались почтой. Само здание почты было торжественно открыто 1 января 1885 г. после четырёх лет работ.
Пишущей машинкой, появившейся в 1886 г., не пользуются ни для частной, ни для деловой переписки; она известна только в мире коммерции и бизнесменам, т.е. иностранцам. Эдмон Гонкур, попав на авеню Опера в контору американского юриста, чтобы подписать договор на перевод одного из своих произведений, впервые увидел документ, «отпечатанный на маленьком пианино». Для служащего красивый почерк был столь же важен, сколь и профессиональная компетентность.
Чернильный прибор Луи Пастера из эбенового дерева и перламутра, стоящий на его бюро.
Все пособия по переписке советуют писать родным и друзьям по любому поводу: посылать поздравления по поводу помолвки и свадьбы, ответы на приглашения, письма с соболезнованиями. Находясь вдали друг от друга во время прохождения военной службы, развлекательной поездки или путешествия на воды, члены одной семьи пишут друг другу практически каждый день, чтобы сообщить новости о себе… В аристократической среде девушка, выйдя замуж, обычно переезжает в другой район Парижа и родственники постоянно поддерживают с ней связь. Так, когда в 1891 г. Альбертина де Бройль вышла замуж за маркиза де Люппе и переехала с ул. Боэти 48 в особняк на улице Барбе де Жуи, её сестра рассказывает, что «нам было её очень жаль — ведь это так далеко, почти что в деревне. Говорили, что там между брусчаткой растёт трава, и моя бабушка, презиравшая предместье Сен-Жермен, иронически вопрошала, когда там косят сено».
Бумага для писем существовала самого разного качества: от очень гладкой до очень шероховатой, самых разнообразных цветов: белоснежная, жемчужного оттенка, цвета слоновой кости и пастельных тонов. Геральдические вензеля, переплетающиеся инициалы или гербы считаются незаменимыми — их заказывают у гравёров. Весьма разнообразен и цвет чернил — он может быть чёрным, фиолетовым, с золотисто-коричневым отливом, зелёным, синим, золотым. На каждом письменном столе присутствует сургуч и печатка с гербом или инициалами — до середины 80-х годов письма запечатывают цветным сургучом. Сургуч является своеобразным кодом, потому что женщина пользуется сургучом разного цвета в зависимости от того, кому послание адресовано — матери, дочери или мужу.
Кроме того, в элегантном каллиграфическом почерке должны присутствовать вензеля и завитки. Робер де Монтескье славился как человек, обладавший отменным вкусом в выборе бумаги и превосходный каллиграф. Примером служит письмо, полученное Пьером Лоти ко дню свадьбы: «Розовый конверт изумительного оттенка выглядел как лепесток цветка с краями гладкими, не по моде, напоминавшими осколки перламутра. По конверту шла надпись, выполненная почерком, не похожим ни на какой другой — на первый взгляд это был куфийский стиль (старинная арабская каллиграфия), однако, приглядевшись, можно было прочесть моё имя и адрес. Кто же взял на себя труд так постараться, чтобы превратить наш обыкновенный почерк в эти гармоничные завитки и узоры?» Габриель Итурри, секретарь и компаньон Монтескье, также был любителем красивой бумаги и каллиграфии. Поэтому, отправляя разгласившему его интимные отношения с Монтескье Жаку-Эмилю Бланшу записку, где назначалась дата дуэли, он, по воспоминаниям художника, прислал ему «овальный конверт из бумаги лазурного цвета с цветочками в стиле мадам Помпадур, надписанный почерком, где сочетались узоры из листьев, нотных ключей и завитков».
В разлуке Марсель и его мать пишут друг другу по несколько раз в день: «И мне так же радостно повсюду сопровождать тебя в наших письмах, как я сопровождала тебя здесь», пишет мадам Пруст — «и что ты так же открыт мне», и далее — «я пойду тебе на уступку и буду писать только раз в день». С таким же нетерпением она ожидала писем от своего второго сына Робера, по прозвищу Дик, и писала Марселю: «Непростительная неаккуратность Дика в переписке волновала меня с самого воскресенья, пока сегодня не пришло искупительное письмо. Наконец-то!».
Письменные принадлежности матери Марселя Пруста.
По этой переписке мы можем проследить за советами, которые мать даёт своим детям, независимо от их возраста: советы по поводу одежды, знакомств, планов, и отметить ту нежную заботу, которой она их окружает: «Я вне себя! — пишет она Марселю, — Как ты осмеливаешься утверждать, что я не читаю твои письма, когда я их читаю и перечитываю каждую строчку, а по вечерам ищу, не осталось ли там ещё чего-нибудь, что я могу посмаковать».
Капсула пневматической почты, с помощью которой с 1879 г. стала возможна передача частных сообщений. С помощью сжатого воздуха эти капсулы передавались по подземному трубопроводу, соединявшему две почтовые станции. В 1888 г. длина трубопроводов составляла двести километров. Послания писали на специальных формулярах голубого цвета с маркой.
Пруст выбирает для писем простую бумагу верже, которую Селестина покупала по 15-20 пачек в магазине Printemps; и одна из них всегда лежала на его ночном столике. Пруст писал письма полулежа в кровати, положив бумагу на колени, хотя у него и был прикроватный столик-секретер, подаренный ему его другом Горацием Финели. Несмотря на то, что в 1910 г. уже начали распространяться авторучки, Пруст пользовался перьями «старший сержант». Перья покупались целыми коробками, чтобы всегда имелся запас, и вставлялись в обычную школьную ручку. Кроме того, имелась и квадратная стеклянная чернильница с углублением, куда можно было класть ручку.
По утрам Селеста часто присутствовала при ритуале получения почты, во всяком случае, при чтении писем, потому что Пруст сам их распечатывал, не пользуясь ножом для разрезания бумаги, предварительно тщательно изучив конверт и надпись на нем. К концу жизни боязнь микробов превратилась в настоящую манию, и он заставил Селесту «купить некий аппарат, напоминавший длинный ящик, в который заливали формалин и, прежде, чем передать ему, письмо окунали туда, а затем то же проделывали с уже открытым письмом», вспоминает Селеста. «Это было настолько хитроумное приспособление, что после смерти Пруста его поражённый брат забрал аппарат себе, сказав, что он может ему пригодиться».
Кроме писем Пруст каждое утро читал газеты. «Напротив нашего дома, на бульваре, был киоск, откуда их приносили». Как большинство парижан, он читал Le Figaro, Le Journal des Debats, Le Temps, L’Illustration и литературные обозрения. Робер Бернар вспоминает: «По традиции, в Париже все читатели Le Temps, т.е. люди серьёзные или те, кто хотели таковыми казаться, начинали чтение с колонки на последней странице, посвящённой «новостям последнего часа». Этот ритуал соблюдался неукоснительно; и только когда новости были прочитаны, можно было, не испытывая угрызений совести, с удовольствием приняться за политические новости». Бернар так описывает читателя Le Temps: «он сидит под лампой в кресле, укрывшись от суматохи за своей широко раскрытой газетой, и поглощает очередную порцию политической мудрости. Его жена ходит на цыпочках, приказав детям молчать, и заглушает крики самого младшего одеялом, чтобы ничто не мешало священнодействию».
Альфонс Доде с женой в их рабочем кабинете, Луи Монтегю, 1883.
29 июля 1881 г. был издан закон о свободе печати, который навсегда останется связанным с республиканскими идеями и повлечёт за собой взрыв числа печатных изданий — от 1316 в 1880 г. до 2685 в 1899 г. Тиражи удвоятся, и накануне войны у них будет более 5 миллионов читателей. Популярные издания «за один су», подобные Le Petit Parisien, Le Journal, Le Petit Journal, Le Matin, стоившие в два-три раза дешевле своих конкурентов, нацелены на широкую публику. Газета становится обычным продуктом потребления, а не только политическим орудием. В прессе для избранных — в Le Figaro, Le Gaulois, Le Journal des Debats — главным остается критика. Теперь политический памфлет уже не так актуален, больше внимания привлекает литература. Один и тот же журналист, как правило, мастерски владеет материалом в критике и в обзоре событий, касающихся искусства и салонов. Однако благодаря телефону и телеграфу появляется новый вид публикаций — репортаж.
Гастон Стиглер и Анри Тюро, специальные корреспонденты Le Matin и Le Journal, совершают путешествие вокруг света, в некотором роде напоминающее выдуманное путешествие Филеаса Фогга у Жюль Верна, и каждый день посылают свои заметки в редакцию. Постепенно журналисты приобретают определённый статус. Во времена Третьей Республики эта профессия уже открыта не только для тех, кто имеет образование, умеет писать и имеет необходимые рекомендации, хотя по социальному положению журналисты всё ещё принадлежат к буржуазии.
Пруст, как многие юноши из хороших семей, которые хотят приобрести известность, начинает ещё студентом публиковаться в изданиях своих сокурсников, например, в Le Mensuel, который издаёт молодой человек девятнадцати лет, ставший впоследствии библиотекарем в Библиотеке Арсенала, композитором и президентом общества концертов при Сорбонне; в Le Banquet, основанном «в пику символизму», в Revue Blanche, где будут сотрудничать такие художники как Боннар, Вюйар и Тулуз-Лотрек; затем в Le Gaulois он помещает статью о празднике, устроенном Монтескье с участием «всего Парижа», после чего Пруст начинает печататься в Le Figaro.
Примечания
[1] Леон Гамбетта, премьер-министр Франции в 1881-82 гг.
[2] Жозеф Жоффр, маршал Франции.
[3] Опера немецкого композитора Георга Телеманна.
[4] Произошёл в Париже 4 июня 1897 г. Причиной замыкания стал кинопроектор. Среди 129 жертв оказалась сестра императрицы Австрии.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2023/nomer1/ozuravleva/
