Ночью, при свете звёзд, тиранозавр средних размеров медленно выбрался из ручья, выпрямился и откусил верхушку гигантского папоротника. Стая потревоженных летучих мышей вспорхнула и с тонким писком бросилась в разные стороны. Тиранозавру были безразличны эти создания, они не могли привлечь его внимания, но вдруг он своим острым зрением впереди заметил самку и, раскачиваясь, двинулся в её сторону. Поскольку тиранозавр был самым бесстрашным и опасным хищником из всех динозавров, его брачный период не был ограничен временами года и начинался тогда, когда взгляд его зелёных зрачков случайно упирался в складки ороговелой кожи между огромными ногами самки.
Самка тиранозавра была увлечена поиском и поеданием гигантских грибов. Её жадный желудок хищницы переваривал всё, что встречалось на пути — оленей, гигантских белок, разноцветных дождевых червей и янтарных лягушек. Она нуждалась в протеине, но охотиться не могла, потому что уже полтора года была беременна. Грибы не были полноценным протеином, но за неимением чего-то другого, всё же были едой. Она ещё не видела самца, когда почувствовала сзади его прикосновение. Инстинкт продолжения рода в первый миг приказал ей замереть, но, поскольку она была уже беременна и в продлении рода не нуждалась, в следующий миг она вытянула шею, раскрыла свою огромную пасть с частоколом из сотни круглых и острых как иголки зубов, обернулась и угрожающе зарычала.
Он принял её сигнал, и его внимание переключилось на маленькую изумрудную ящерицу-углозуба. Когда ящерица в погоне за крохотной мохнатой гусеницей исчезла под корой лежащего гнилого дерева, тиранозавр, оставшись без дел, поднял голову к небу и зарычал.
Это было в Бруклине на Кони Айленд шестьдесят миллионов лет назад…
***
Теперь в этом месте на берегу океана расположился парк народных гуляний и аттракционов. С «Американскими горками», каруселями и «Колесом чудес». А напротив парка — на противоположной ему Сёрф авеню, был двор, принадлежащий Алексу Каныгину. На дворе стояло двенадцать старых списанных грузовых контейнеров, образовавших собою круг. Это было бойкое место местных шалопаев, бомжей и безработных. В основном — бывших эмигрантов из России.
Днём железные двери контейнеров были открыты, и в них кипела жизнь. Это было некое подобие небольшого «блошиного базара», ассортиментом которого являлось обычное барахло. В открытых контейнерах были развешены женские платки, картонные брючные ремни, которые расползались от любой влаги, несмотря на добротный товарный вид. Внутри висели вышедшие из моды рубашки времён отважного киноковбоя Джона Вэйна, старомодные куртки с большими лацканами, пожелтевшие галстуки, «три на доллар», которые вполне могли быть частью театрального реквизита девятнадцатого века. Это всё соседствовало с такими неожиданными вещами, как детская лошадка из папье-маше на качалках или поломанная детская железная дорога. К дверям изнутри ремнём был привязан какой-то беспородный щенок с картонным ценником на шее «Пятьдесят центов».
Один из контейнеров занимал спившийся инженер Львовского автомобильного завода Артур Веселовский по кличке «Ар». Ныне он был ночным сторожем близлежащего мебельного магазина, принадлежащего также Алексу Каныгину, и поэтому Ар круглый год жил в его контейнере бесплатно. В настоящее время Ар почти не пил, потому что от водки его сильно тошнило. То ли водка ему уже опротивела, то ли его печень была отправлена или был он чем-то болен… Теперь ему сильно нездоровилось. Вообще-то он был человеком довольно тонким и начитанным. Но беспробудное пьянство и жизнь в холодном контейнере сделали своё дело.
Стоящий рядом такой же контейнер арендовал шестидесятичетырёхлетний господин, который торговал кроссовками, самыми настоящими, Европейскими, а не фальшивыми, сделанными где-нибудь в Китае, в провинции Гуанчжоу. Его звали Мич, хотя раньше он был Марич, поскольку кто-то из его предков был то ли сербом, то ли сербским евреем. В день он продавал только три-четыре пары кроссовок. Больше было нельзя. Потому, что это была только надводная часть айсберга. Никто не знал, что под его домом на Манхэттен Бич тайно расположился целый завод. Но здесь в контейнере его несколькими покупателями были цветные подростки из необеспеченных семей. Из-за низкой цены престижных кроссовок они с утра стайкой бродили вокруг в ожидании открытия его «магазина».
Третий контейнер занимала двадцатидвухлетняя белая проститутка Пиастра из Пуэрто-Рико с пятилетней дочерью по имени Нинья. Своим заработком в то время она вполне могла бы оплатить квартиру в среднем районе, но вся клиентура её была именно здесь, на «блошином базаре» у Алекса Каныгина. Там по утрам она и занималась своим древним ремеслом, предварительно выпроводив дочь на свежий воздух.
Остальные девять контейнеров служили разными магазинчиками и продавали всякую чепуху — от матрацев, пахнущих мочой, до краденных детских велосипедов.
История Мича была довольно пёстрой. Он немного хромал и был евреем, поэтому в армию его не призвали. Родился он в Вене, в 1920 году. Но после «аншлюса» в Австрии, его родители по одному умерли и он, нелегально перейдя несколько государственных границ, при попытке добраться до СССР, где все были равны, попал в Варшавское гетто и пробыл там почти всю войну. Потом он с голоду украл бумажник и попал в послевоенную польскую тюрьму. Но в итоге он всё-таки добрался до вожделенной России. В Киеве на базаре он опять залез в чей-то карман и оказался в советском лагере, где приобрёл специальность кожевника. После освобождения он женился и осел в украинском городе Винница. Он обзавелся семьёй — женой и двумя детьми — дочерью и сыном. Но дети не очень любили его, потому что от болтливой матери знали, что он — бывший карманный вор. С ними он и перебрался в Новый свет. Там его дети захотели учиться, и оба стали врачами. Но это было потом, а самая судьбоносная часть его жизни произошла ранее, в гетто, где к нему, тогда двадцатилетнему, прибился немецкий еврейчик Морис Заубер, который отстал от поезда и потерял родителей. Вместе с Мичем всю войну они прожили в каком-то сарае без отопления. За это время он стал считать Мича своим отцом, поскольку был младше его на шесть лет. Вместе они, дрожа от холода, грелись у костров из поломанной мебели, крали овощи со складов, варили кормовую брюкву и калевку, играли в карты. После войны Морис вернулся в Германию и, поскольку писал он грамотно и почерк его был каллиграфическим, а его родной язык был немецкий, со временем дослужился до работы старшего учётчика готовой продукции на крупной обувной фирме. Название этой фирмы состояло из двух слов — имени «Ади», что было уменьшительным именем от «Адольф», и «Дас» — начало фамилии Дасслер. Вместе — «Адидас».
После войны, уже будучи в Америке, Мич разыскал своего старого друга Мориса. Их дружба возобновилась, и вдруг им обоим открылись слагаемые великого таинства успеха. Кроссовки «Адидас» были тогда самой востребованной обувью среди цветной американской молодёжи, а контейнер Мича находился как раз рядом с их районом. Как и в любом деле, в торговле сникерсами был свой секрет, который зорко охраняла фирма «Адидас». Каждый сникерс: — левый, и правый, имел свой отдельный шести- или семизначный номер. Причём, оба номера никогда не должны были совпадать между собой. Они всегда были разными. Это и было главным секретом. Даже те дешёвые и примитивно сработанные грубые кроссовки, производимые китайцами, по их незнанию были промаркированы по порядку. Номера китайцы брали из головы, что тоже было большой ошибкой. Они не понимали, что левые и правые номера немецких сникерсов, хоть и были разными, но всегда коррелировались между собой, и в них с немецкой пунктуальностью была закодирована масса различной информации. Несовпадение левых и правых номеров было главной уловкой изготовителей. Но всё это было досконально известно Мичу. Ибо свежие номера ему сообщал Морис Заубер. Каждое утро приблизительно в шесть часов в огромный гараж под домом Мича из хранилища в порту приезжал «вэн», доверху набитый кроссовками, морем доставленными из Европы. Это был «дэмедж»*, как его называл Мич. У всех кроссовок чего-нибудь не доставило. Шнурков, номеров, упаковочной бумаги, коробок. Но это не беда. Всё доставлялось отдельно. Целые «книги» из оригинальных картонных раскроек, напечатанных в Германии, под действием ловких пальцев мексиканских рабочих в Америке за несколько секунд превращались в красивые пахнущие типографской краской новенькие коробки. Шнурки от кроссовок быстро втягивали в отверстия мексиканские девочки-работницы. Машинки для набивки номеров очередных кроссовок аккуратно штамповали на их поверхности тайные номера и очередная пара подкрашенной и обновлённой обуви заворачивалась в тонкую хрустящую бумагу и укладывалась в коробку. После этого готовая продукция грузилась в другой, новенький «вэн», с надписью «Европейская обувь», который развозил её по Нью-Йоркским магазинам в Манхаттене, в Бронксе, в Квинсе и ещё в два других «боро» мегаполиса. Весь трюк состоял в том, что эта продукция, где-то на фабрике, возможно в Германии, была забракована и числилась уничтоженной и ни Мичу, ни Морису почти ничего не стоила. Даже перевозка через океан иногда покрывалась за счёт компании «Адидас». Все затраты составляли меньше десяти процентов от прибыли. Дела у них шли прекрасно. Всё, что они ни делали, они делали тихо, быстро и без суеты. Этому научила их прежняя нелёгкая жизнь.
Но произошло то, чего не ждали. Немолодой Мич заболел известной болезнью, которая чаще всего поражала побеждённых, уставших и перенёсших в жизни много стресса. Жить ему оставалось по оценке врачей меньше одного года.
Артур Веселовский по прозвищу «Ар», зимой утеплялся четырьмя одеялами, и когда пропивал всю свою наличность, ел собачью консервы, которые он считал питательными. И вообще в жизни он был очень неприхотлив. О том, что его ждёт в будущем он почти не задумывался. В Америку он приехал с женой-еврейкой. Но очень скоро она встретила своего одноклассника, бывшего музыканта, у того уже была новенькая машина, квартира с балконом, работа программиста и Ар очень быстро остался один. Америка с неудачниками не церемонилась. Когда-то он уже был женат, это было во Львове. От первого брака у него где-то была дочь. Всё, что он знал о ней-это то, что она уже носит 52 размер пальто, «у неё большие титьки и, наверное, она уже спит с мужиками». Грубость его не была напускной, это была часть его осознания мира.
Сам он был евреем только наполовину. Когда-то отцу понравилась его молодая мать, наверное, была красивой, и они поженились. Это было в конце тридцатых… В далёком 1952 году, ещё до смети Сталина, Ар успешно поступил в университет имени Баумана. В тот же год его отец ушёл от матери.
Как произошло, что он будучи сыном еврея, пристрастился к алкоголю, Ар уже помнил едва. Давно это было…
Но в последний год у него появилось важное занятие. Из-за него он даже стал меньше пить по утрам и начинал это делать только после трёх часов дня.
Клиенты проститутки Пиастры были почти все русскими. Это были угрюмые мужики с изуродованной психикой и поломанной семейной жизнью. По утрам, после домашних скандалов, неудовлетворённые своими жёнами они спешили к Пиастре, чтобы поскорее утешиться её крутой задницей. Когда утром, за первым посетителем изнутри закрывались двери контейнера, её пятилетняя дочь Нинья, вприпрыжку бежала в рядом стоящий контейнер под опеку Артура. Он вёл её завтракать в соседний китайский ресторан. Покупал ей два горячих дамплинга, крахмальный суп из разбитых яиц и на десерт мороженое. Сам он из экономии пил чай с сахаром и ел маисовую кашу. Для Ниньи утро было самым счастливым временем. Она ловила каждую его минуту. Потом, держа за руку своего воображаемого отца, она в любую погоду отправлялась на берег океана, кормить чаек. Нинья бросала с «бордвока» кусочки маиса, чайки подхватывали его налету и предела её детскому счастью не было.
Артура совершенно не интересовали прелести её мамы Пиастры и это её даже несколько обижало, но помощь, которую ей оказывал Артур, была настолько существенной, что она боялась невзначай разрушить их альянс и была очень довольна происходящим.
Артура же процесс кормления Ниньи успокаивал и умиротворял настолько, что этого состояния ему хватало на пол дня. И когда Пиастра, заработав сотню долларов благодарила его за помощь и опять приступала к своим материнским обязанностям, ему ещё некоторое время не хватало общества Ниньи. Нинья в это время капризничала, извивалась и плакала, не желая оставаться с матерью.
Когда однажды, вдруг, темным ранним утром в контейнер Артура постучался Мич, Ар не понял, что ему от него нужно.
— Ар, сказал Мич, случилось так, что мне пора убираться восвояси. Не хотел ли бы ты на этом неплохо заработать?
— Каким образом, спросил сонный Ар.
— Я болен и скоро умру, хотелось бы сделать это с достоинством. Не хочешь ли ты месяцев восемь заботиться обо мне, пока я буду ещё жив? Возить к врачам, помогать добираться до туалета, кормить лекарствами, читать газеты. Мои дети не любят меня. Как врачи они возможно хороши, но не для меня. Если они узнают правду, они возиться со мной не станут, просто наймут дешёвую сиделку и забудут. А я сдохну от тоски преждевременно. Но, мне бы не хотелось…
— Дай подумать Мич, — сказал Ар.- Восемь месяцев немножко многовато…
— Ну может семь. Как дело пойдёт. А за это я сделаю тебя самым богатым человеком из всех, кого ты знаешь, Ар.
— То есть, я буду продавать кроссовки «Адидас»?
— И это тоже, Ар. Только ты не совсем понимаешь о каких деньгах идёт речь… Но тебе тогда придётся совсем бросить пить. Сможешь?
— Я уже и так почти не пью.
— Почему?
— Забочусь о Нинье, да и не хочется досрочно попасть в ящик. За последнее время моя печень так раздулась, что мне пришлось проколоть дополнительную дырку в брючном ремне. Штаны на мне теперь плохо сходятся, Мич.
— В общем, ты мне подходишь, Ар. Ведь, если не ошибаюсь, ты когда-то был инженером? Верно? Теперь думай…
— А как я брошу работу сторожа у Алекса? Где я буду жить?
— Не беспокойся, для меня ничего проще нет. Я продам тебе за один доллар небольшую квартирку в Бруклине. Но пока я жив – ты будешь жить в моём доме, со мной. А потом увидим…
— Так ты богатый? Никогда не думал, что у тебя есть квартира в Бруклине…
— У меня есть не только квартира в Бруклине – загадочно сказал Мич.
Через два дня Ар навсегда покинул контейнер и перебрался жить к Мичу.
По утрам он постигал премудрости бизнеса Мича, встречал гружёные кроссовками машины. С помощью работников он приводил «демедж» в надлежащее состояние. Потом отправлял кроссовки по адресам, которые давал ему лежащий на постели Мич. Постепенно, при посредстве адвоката он стал юридическим хозяином всего, что раньше принадлежало Мичу. Тот из-за лекарств уже был почти в маразме.
Ар помнил, что когда-то, в другой жизни он был умным инженером. Наконец жизнь предоставила ему случай доказать это самому себе. Кроме всего, он не забывал ухаживать за больным. Менял его постель, ездил в аптеку за лекарствами. Мерил температуру. Дня ему не хватало. Когда ночью усталый, он добирался до своей постели, он просто падал и терял сознание. Но болезнь Мича не протекала по расписанию. Предсказание врачей не сбылось. Уже через четыре месяца рентген показал, что метастазы проникли в спинной мозг. Мич больше не вставал с постели. А ещё через месяц Артур стоял у свежего могильного холмика рядом с детьми Мича.
***
Время было безжалостно к Пиастре и те, небольшие дозы амфетамина, которые принимала она для улучшения настроения, быстро сменились Колумбийским кокаином. Некогда весёлый её характер, сильно ухудшился.
Её дочь, школьница Нинья, напротив, из гадкого утёнка постепенно превращалась в красивую латиноамериканку с светлой оливковой кожей.
Контейнеры с кроссовками регулярно продолжали поступать от Мориса. Артур день и ночь трудился над расширением бизнеса. Весь свой талант несостоявшегося инженера он вкладывал в своё и без того успешное предприятие.
Внешне, с седыми висками, усталыми порочными глазами бывшего алкоголика и со случайно где-то приобретённой им гламурной привычкой хорошо одеваться, он стал похож на итальянца Марчелло Мастроянни. На человека, которому пришлось в жизни испытать нищету, голод, унижения, зимой спать в железном контейнере, есть собачьи консервы, он больше никак не был похож. Небольшой изумруд на мизинце правой руки, платиновые запонки и дорогой платиновый браслет на запястье говорили о его внезапно появившемся интересе к красивой жизни и к собственной персоне. Его счёт в банке постепенно перевалил за шесть нулей и продолжал очень динамично расти. Его новый дом на Манхэттен Бич с кованой металлической оградой дополнял антураж. Не в пример покойному Мичу, он не скрывал от людей своего благополучия. Иначе, зачем всё это? — думал он.
После того, как Пиастру из-за передозировки подобрали на улице и вот-вот должны были направить на принудительное лечение, Артур недолго думая, удочерил Нинью и перевёз из контейнера в свой дом. Училась она в школе для одарённых детей. Он никогда не забывал проверять её успеваемость и помогал делать уроки. Встречные молодые люди на улице всё чаще оборачивались ей вслед. Кому в Нью-Йорке не понравится стройная, почти светлокожая зеленоглазая латиноамериканка?
В минуты расположения, Артур часто обещал Нинье совершить с ней кругосветное путешествие. Но из-за его занятости из этого ничего не получалось.
— «Обещанного три года ждут», говорил ей он. Но гигантский флагман Британского круизного флота, компании Cunard постепенно завладел её воображением и стал мечтой. Наконец пришёл день, когда Ар, уязвлённый её иронией, решился предпринять это давно обещанное путешествие. Оно было приурочено им к её окончанию школы. Но такое путешествие требовало его отсутствия в «бизнесе» почти целый год. И после долгих раздумий и колебаний, найдя себе замену в лице одного из рабочих, он наконец, всё же решился на это плавание.
***
Обычно Пиастра после понюшки кокса отправлялась погулять по Бруклину. Но кокс дорожал и деньги, которые она копила с четырнадцати лет, тяжёлым трудом проститутки подходили к концу. Теперь её возраст уже не позволял ей легко заниматься прежним ремеслом и она решила: будь что будет! Можно пока жить и так. Остановиться она уже не могла.
Острее всего она чувствовала обиду на свою дочь Нинью. Так быстро забыть свою мать! На этот, раз понюхав кокса она решила прогуляться вдоль её забора на Манхэттен Бич. Как знать, может быть кованные ворота её дома на сей раз откроются и Пиастре удастся увидеть свою дочь, сидящую в тёмнозелёном Мерседесе. В гулянии вдоль её забора она провела два часа. Она это делала не в первый раз. Сегодня было воскресенье и у неё была реальная надежда увидеть дочь. Но уже темнело, а свет в её доме всё не зажигался. Пиастра обозлилась, у неё началась ломка и она, махнув рукой на своё занятие, отправилась спать в свой контейнер.
***
В это время огромный круизный Cunard, не переставая гудеть, огибал мыс Горн. Прохладный туман окутывал корабль.
На палубах играла громкая музыка. Нинья сидела в казино на шестой палубе. В руке её был высокий стакан виски со льдом. Она не думала, что ей так быстро надоест плавание в открытом океане. Прошёл только месяц, а делать уже было совершенно нечего. В Бруклине, в это время её одноклассники играли в баскетбол, большими компаниями шлялись по магазинам, устраивали вечеринки, занимались беспорядочным сексом.
А теперь её персональное пространство было ограниченно небольшой каютой с балконом на пятнадцатом этаже корабля. Каждое утро после душа в ожидании завтрака, распахнув полы белого махрового халата, Нинья усаживалась напротив Артура в надежде, что он обратит внимание на её стройную фигуру и крутые бёдра. Напрасно. Он был безучастен к ней. Она знала, что бывшие алкоголики отличаются отсутствием темперамента и низкой потенцией. Но заполнить время больше было нечем… По желанию Артура консьерж поставил обе кровати в разных углах каюты и это не оставляло ей никаких надежд на сближение.
В казино она проиграла двадцать долларов, выпила стакан виски со льдом и призадумалась… Мало вероятно, что ей удастся спокойно дожить до окончания рейса. Она себя знала. Что-то должно было произойти. Как она сблизится с Аром, она ещё не решила. Но что-то нужно было делать…
Подошёл официант и спросил: Вам присчитать виски к счёту за каюту или Вы хотите заплатить сейчас? Она порылась в сумочке и не найдя денег, дала ему десятидолларовый жетон для рулетки.
Артур в это время читал старый потрёпанный журнал, сидя в глубоком кресле на палубе. Он понимал, что Нинья ищет возможности оказаться в одной постели с ним. Это ужасно напрягало его. В просторном доме на Манхэттен Бич было много комнат. У каждого из них была своя. И вопрос о близости не стоял вообще. Теперь же он жил, как на минном поле. Нинья любила его, он это знал, но каковы будут их отношения после того, как она побывает в его постели? Детство, проведённое с проституткой Пиастрой в железном контейнере, значило для маленькой девочки слишком много, — думал Артур.
Кто теперь Нинья: — испорченный глупый ребёнок или за деньги готовая на всё проститутка? Вот в чём вопрос. Но, так или иначе, она его дочь, и он любит её. И никого на свете больше у него нет.
Следующим портом, согласно расписанию круиза был остров Рапануи. Поскольку Ар и Нинья были случайно разбогатевшими беспородными нуворишами — больше всего их интересовали комфорт, еда и удовольствия. А каменные болванчики Острова Пасхи интересовали их не очень. Поэтому, когда все пассажиры круиза сошли на берег для обследования этого экзотического острова и на палубе воцарился временный покой и тишина, они оба забрались в ванну «джакузи», наполненную горячей водой и лёжа предавались блаженству. Ар лениво наблюдал за тем, как вибрировали её ягодицы под напором горячих струй воды. До этой минуты, она по-прежнему оставалась его дочерью. Неожиданно она подобралась к нему совсем близко, обняла за шею и поцеловала в губы. Но это был уже не тот поцелуй любящего ребёнка, который Ар привык получать от неё всегда. Он это понял, по тому, как она, целуясь закрыла глаза.
— Сколько можно «играть в дурака» и врать себе, что Нинья, безразлична ему?
И взявшись за руки, они мокрые выбрались из джакузи и не говоря ни слова, оба босиком, оставляя мокрые следы на полу, направились в свою каюту на пятнадцатом этаже.
За много лет своей непутёвой жизни Ар забыл, как нужно правильно предаваться любовным утехам. Но она знала всё и быстро предупреждала все его желания. В довершение их коротенькой любовной пьески, она вдруг окончательно смутила и шокировала его своим бесстыдством и откровенностью, которое завершилось достижением их обоюдной желаемой цели. Его полным изнеможением и её заслуженным отдыхом.
— Наверное, я слишком старомоден, потрясённый её неутомимостью, откинувшись на подушке думал Ар…
Ему было забавно наблюдать, как с этих пор она стала за столом исполнять роль взрослой женщины. Она намазывала ему маслом хлеб, заботливо затыкала полотенце за ворот его рубашки и вытирала бумажными салфетками после еды, уголки его жирных губ.
После близости с ней, его жизнь на корабле обрела какой-то особый, значительный смысл и другой вкус. Но он понимал, что по окончании круиза весь этот чудесный сон может печальным образом вдруг куда-то исчезнуть. Ведь не жениться же ему на своей дочери в самом деле, чтобы получить законный доступ к этому запретному пирогу! Но об этом лучше было не думать и пока их роман продолжается, пусть будет так. Удивительным было то, что ослабленные прежде многолетним пьянством его мужские достоинства, теперь вдруг восстановились и окрепли, фантазии его становились всё смелее, а любопытство к Нинье возрастало с каждым днём. Конечно, то что с ним происходило в человеческой жизни было не ново… Это Ар понимал. В корабельной библиотеке он заказал книгу Набокова «Лолита», на английском языке и пользуясь тем, что по ночам уставшая Нинья спала, как наигравшийся ребёнок, времени у него оставалось много и прочитав эту книгу запоем, он с удивлением обнаружил, что в отличии от героя «Лолиты» — Гумберта, с ним происходило нечто совсем иное. А именно то, что он постепенно стал воспринимать Нинью, как необходимое приложение к своей новой, сытой и обеспеченной жизни нувориша. И в постели он поступал с ней сообразно её новому прямому назначению. И ничего больше. Вначале она существовала для него, как вещь, но неожиданно всё изменилось. В один прекрасный день вместо любопытства, между ними возникла настоящая Страсть.
— Конечно, старый педофил Набоков осмеял бы меня за мою искренность к Нинье, думал про себя Ар. Ну и пусть…
Ар по-прежнему представлял её той самой девочкой, которую десять лет назад по утрам он кормил горячими «дамплингами». Но ему доставляло удовольствие, когда её почти взрослое тело, каждый раз, приятно разубеждало его в этом.
Он понимал, что это была не любовь, а её извращённое подобие, но ничего менять в их отношениях не хотел. А она со своей детской ненасытностью уводила его всё дальше и дальше в мир бесстыдства и вседозволенности уже давно знакомый ей.
Ар совершенно не предполагал, что, лёжа в постели с Ниньей он, сорокатрёхлетний мужчина, сможет сделать для себя столько потрясающих открытий. В маленькой каюте с зеркалами они постоянно были раздетыми. Она без устали награждала его целым водопадом страстей. За случайно брошенный на неё взгляд. За каждую произнесенную им фразу.
— Жаль, что латиноамериканки старятся очень быстро, глядя на неё, с сожалением думал Ар.
Оставшееся время на корабле пролетело, как один день. Они провели его в постели.
Лукавая Нинья, делала вид, что всегда уступает ему и только потом принимает всё, как данность и что она по-прежнему любит его той самой детской наивной любовью, пятилетней девочки. Но, когда он внимательно наблюдал за ней, то замечал, что, соблазняя его она сама с трудом сдерживает своё недетское нетерпение и женское любопытство.
***
Когда они вернулись в Нью-Йорк, Ар с головой окунулся в свой бизнес, который после его долгого отсутствия требовал внимания, и он уже стал понемногу забывать о своём волшебном сне. Через пол месяца, когда у него наконец опять появилось свободное время, он с Ниньей, в поисках сентиментального прошлого, зашёл в до боли знакомый ресторанчик «Кеннеди фрайд чикен», что на Кони Айленд. Раньше они бывали там довольно часто. Едва они уселись за стол, входная дверь отворилась и на пороге возникла Пиастра. В руке у неё был пистолет Беретта 92, калибра 9мм.
Первая пуля попала Нинье в голову, вторая – остановила его сердце.
Он даже не успел понять, что Нинья, несмотря на свою зрелость и шестнадцать прожитых лет, в глазах своей ревнивой матери, навсегда останется маленьким ребёнком…
Обезумевшая от наркотиков Пиастра, как ни в чём не бывало уселась за пустой неубранный столик и стала рассеянно дожёвывать чью-то жаренную картошку.
Прошло ещё шестьдесят миллионов лет. Средних размеров тиранозавр, при свете звёзд медленно выбрался из ручья, выпрямился и откусил верхушку гигантского папоротника. Опять, как сто двадцать миллионов лет назад, потревоженная стайка летучих мышей вспорхнула и с пронзительным писком бросилась врассыпную …
Нью-Йорк, Кони Айленд, лето, 1992 год.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2023/nomer1/djlevin/
