Жизнь и судьба донского казачества привлекли моё внимание ещё в самом начале 1970-х годов в связи с работой над серией книг о русской революции 1917 года и Гражданской войне 1918–1921 гг. Одна из книг этой серии была посвящена специально судьбе донского казачества. Я написал её в 1972–1973 гг. по материалам и при участии Сергея Павловича Старикова, активного участника революции и гражданской войны, друга и соратника Филиппа Кузьмича Миронова, личность и деятельность которого находились в центре нашего исследования. Эта книга вышла в свет на английском языке в 1976 году в Нью-Йорке под заголовком «Филипп Миронов и гражданская война в России». В СССР эта книга была издана только в 1989 году под заголовком «Жизнь и гибель Филиппа Кузьмича Миронова» (Москва, изд. «Патриот»,1989).
Изучая события гражданской войны «с точки зрения “красных’», я не мог не взглянуть по-новому и на роман «Тихий Дон», который, по признанию М. Шолохова, он писал «с точки зрения “белых”». Естественно, я не мог тогда пройти мимо той новой дискуссии вокруг романа «Тихий Дон», которая была вызвана публикацией в Париже в 1974 году книги анонимного автора «Д» – «Стремя “Тихого Дона”». Эта книга с предисловием и послесловием Александра Солженицына вызвала тогда большое волнение и оживлённые домашние дискуссии в советских литературных кругах. Мой вклад в эту дискуссию и мои соображения были изложены в форме книги «Загадки творческой биографии Михаила Шолохова», которая вышла первым изданием в Париже на французском языке, а вторым и дополненным изданием – в Лондоне и на английском языке. На русском языке эта книга была выставлена в Интернете – не по моей инициативе, но и не без моего согласия – на специальном сайте, посвящённом проблемам авторства «Тихого Дона».
Конечно, и после 1977 года я продолжал следить за всеми новыми публикациями о «Тихом Доне», о М. А. Шолохове и по проблемам авторства; а эти публикации были многочисленными. Должен прямо сказать, что оппонентам Шолохова не удалось сколько-нибудь значительно продвинуться вперёд и убедительно обосновать свою точку зрения. Гораздо больше сделали шолоховеды. Были открыты и многие новые материалы и архивные досье, позволяющие по-новому оценить проблемы, связанные с романом «Тихий Дон». Это изменило и мой взгляд на роман. Его автор – Михаил Шолохов.
Глубина «Тихого Дона» – в его необычной, даже изощрённой живописности, которая завораживает читателя с первых страниц романа. Язык и поэтика романа удивляют читателя богатством оттенков и своеобразием, а учёных людей, претендующих на толкование образов и сюжета великого романа, сразу же начинает затягивать в разного рода омуты, которые встречаются здесь во множестве с первых и до последних глав.
О тайнах и загадках «Тихого Дона» говорил и писал не один лишь Александр Солженицын. Об этом писали и говорили даже самые авторитетные шолоховеды и соратники Михаила Шолохова. «По всем правилам, Шолохова и быть не должно! – восклицал ещё сорок лет назад известный литературовед П. В. Палиевский. – Откуда ему взяться сразу после взлёта русской литературы XIX – начала XХ века, особенно после Толстого, Чехова, Горького! Такое сосредоточение бывает не часто, и именно для того, чтобы светить вперёд, указывать дорогу. После них можно ожидать разворачивания материала. Но чтобы тут же был совершён новый мировой поворот, когда ещё не усвоен прежний, это и предположить трудно. Но время идёт, специалисты примериваются, все мы читаем и всё же видим, что поворот был: новый шаг, другое отношение к жизни, иная точка зрения. Среди знатоков книга его вызывает изумление и недоверие. Как это могло быть? Откуда у молодого человека – в двадцать три года был уже написан первый том – такая зрелость? Специалисты по форме и литературной технике, популярной теперь, осторожно его обходят. Спросите: о, да, конечно, но это XIX век! Слышно и такое: ну хорошо, есть “Тихий Дон”, а что же дальше, где остальное?» (П. В. Палиевский «Пути реализма», М., 1974, с. 197–198; 203–210). Другой именитый шолоховед – П. Якименко – с удивлением отмечал: «Шолохову, когда он “замахнулся” на “Тихий Дон”, было всего двадцать лет. За его плечами было всего два года литературной работы, и ещё не выходила та тоненькая книжка с предисловием А. Серафимовича, которая собрала его первые рассказы. И представьте себе его одного в глухой, далёкой станице на Дону, в отрыве от литературных центров, от дружеской и ободряющей поддержки тех, кто мог бы её оказать в силу своего авторитета и опыта» (Л. Якименко. «Творчество Шолохова», М., 1970, с. 68).
Литература ХХ века, по мнению многих исследователей и знатоков, не знала такого эпического и трагического полотна, которое можно было бы сравнить по мощи, глубине и размаху с шолоховской эпопеей. «“Тихий Дон”, – заявлял В. Баранов, – принадлежит к числу таких произведений мировой литературы, которые подобно мощным горным вершинам вырастают над породившим их временем… И такой роман рождался вне литературной среды, когда молодой автор, живший тогда в станице Каргинской, замыкался на ночь в полуподвальной комнате, снятой у соседа-кузнеца, и лишь вездесущие станичные мальчишки могли сквозь мутное стекло разглядеть склонившуюся над столом фигуру, утопавшую в клубах махорочного дыма». Без вмешательства сверхъестественных сил всё это трудно объяснить. («Вопросы литературы»,1975, №4, с. 34–35.) На причинах, лежащих за пределами нашего понимания, настаивал и писатель Г. Коновалов. «Вряд ли кто-либо нам объяснит, – писал он, – гений Шолохова. Почему и как он явился? Да и нужно ли объяснять? Объяснению поддаются явления обычные. Шолохов же создан природой на загадку – на разгадку – всё это в нём. Тайна и разгадка романа – в неповторимости его… Учёные объясняют происхождение мифов, но тайну художественного гения объяснить невозможно. Нам не дано знать эту тайну». («Москва»,1 975, М., с. 5; «Дон», 1975, №5, с. 144.)
Писатель Фёдор Абрамов записывал в своём литературном дневнике, опубликованном уже после его смерти в 1983 году: «По густоте замеса жизни, по накалу и ярости людских страстей, по язычески щедрой живописности слова Шолохов не знает себе равных в русской литературе. Да, может быть, и в мировой. В искусстве двадцатого века он взмыл, как Василий Блаженный, и мир ахнул от восторга и изумления. Весь стихия по своей художнической сути, Шолохов, однако, заглянул в такие глубины нашей революции, что он и по сие время остаётся непревзойдённым. С чем сравнить? С половодьем. Невероятная сила. Чернозём, народные характеры, каких ещё не знала литература. Толстому не снилось. Шолохов как гений заглянул в бездну, отразил глубинное. Достоевский и Лев Толстой так не делали. Восхождение Шолохова всегда загадка. Нa грани фантастики… Было ли когда-нибудь такое?» («Литературное обозрение», 1987, №4, с. 110–111). «Русский Бог водил рукой Шолохова», – заявлял писатель А. Проханов («Завтра», ноябрь, 1999, №46).
Эти высказывания о загадке и о тайне «Тихого Дона» можно было бы приводить и далее на многих страницах. Такие высказывания звучали даже в 1929-х и 1930 годах, когда были опубликованы только первые части четырёхтомного романа. Евгения Левицкая, опытный литературный редактор и консультант издательства «Московский рабочий», одна из первых читательниц машинописного текста «Тихого Дона», была поражена силой первых же глав пришедших в редакцию журнала «Октябрь» первых частей романа неизвестного ей Михаила Шолохова. Позднее она записывала в своём дневнике, отрывки из которого были опубликованы только в 1987 г.: «С тех пор, как я увидела этого маленького паренька, с его усмешкой, – а он усмехается часто даже тогда, когда на душе кошки скребут, – с глазами “молодого орёлика”, как охарактеризовал его Серафимович, немного холодными и определённо насмешливыми, он глубоко заинтересовал меня. “Откуда он знает всё это? – недоумевала я. – Ведь надо же прожить хотя бы некоторое время на свете, чтобы так тонко понимать женскую душу, ребёнка, старика…“ Загадкой всё это было для меня. Загадкой осталось и после пребывания в Вёшенской. За семью замками, да ещё за одним держит он своё нутро. Только изредка и всегда совершенно неожиданно блеснёт какой-то луч. И снова потухнет. Я знаю только, что если я, старуха, не разгадала этого человека, то и все окружающие тоже его не знают. Он живёт какой-то своей особой жизнью, иногда обращая внимание на мелочи, окружающие его, иногда не замечая или делая вид, что не замечает обстановки и людей, окружающих его» («Огонёк», 1987. №17, с. 6–7. Публикация Льва Колодного).
О величии и о тайне романа «Тихий Дон» писали неоднократно и оппоненты Михаила Шолохова и официального шолоховедения. «Тихий Дон» – это уникальное произведение как в русской, так и в мировой литературе, – утверждали, например, Андрей и Светлана Макаровы в своей книге о романе М. Шолохова. «Уникальность “Тихого Дона” – это соединение в авторе таланта писателя, знаний историка, мудрости и наблюдательности летописца. Такое соединение основывалось на культурных особенностях формирования личности образованных слоёв дореволюционного русского общества… Стремление понять прошлое своего народа и в яркой выразительной форме показать его читателю рождало в писателе под влиянием горячей любви к своей родной земле пророческий дар. Каждое его слово для новых поколений наполнялось сокровенным смыслом, тайной, заставляя в трудные минуты жизни искать в них ответ “для дня сегодняшнего”. Эта великая сила художника и пророка воздействовала и увлекала за собой целые поколения читателей «Тихого Дона». Она же требует от всех нас до конца разобраться с вопросом, кем и когда было создано одно из основных произведений русской литературы» (А. Г. Макаров, С. Э. Макарова. «Цветок-татарник» В поисках автора «Тихого Дона»., М. 2001., с. 176–177).
Что определяет в первую очередь успех писателя? Художественное мастерство? Яркость языка, занимательность сюжета? Да, конечно, есть много составляющих успеха. Но самый крупный успех приходит к такому писателю, который – может быть даже неожиданно для себя – открывает для читателей новый мир, новый жизненный слой, новую и важную тему. Писатель, которого мы позднее называем «классиком», делает для нас открытие, хотя и в иных формах и формулах, чем это делает великий учёный или великий изобретатель.
Пушкин, Гоголь, Лермонтов были создателями русского литературного языка, и потому всё их творчество было работой первооткрывателей. Некрасов открыл для читателей мир русского крестьянства и городских низов 60–70 годов XIX века. Максим Горький открыл для нас в начале XX века жизнь российского «дна» – бродяг и босяков, но также рабочих, большой роман Горького «Жизнь Клима Самгина» мало что открыл на своих страницах, и потому наша публика знает и ценит его гораздо меньше, чем пьесу «На дне» или книгу «В людях». Александр Солженицын открыл нам лучше и полнее других жизнь сталинских лагерей, и именно это делает «Архипелаг ГУЛАГ» великой книгой. В десятитомном «Красном колесе» Солженицына нет никаких открытий, и потому никто не будет изучать предреволюционную Россию начала XX в. по «узлам» Солженицына.
Я пишу здесь не исследование по теории и истории литературы, и моя мысль, как я полагаю, понятна и не требует новых примеров. Успех романа Маргарет Митчелл «Унесённые ветром», который вышел в свет в 1936 году и выдержал с тех пор сотни изданий на всех почти языках мира, определялся в первую очередь открытием для нас нового мира – американского Юга, – мира, который исчез в ходе гражданской войны в США в 1861–1865 гг. Вот и Михаил Шолохов рассказал нам об одном из миров, унесённых бурями русской революции и гражданской войны.
Неоднородность и неодинаковость художественного строя романа «Тихий Дон» очевидна при его внимательном чтении и сравнительном анализе разных глав. Однако простой читатель этого почти не замечает, так как целостности романа эти различия в художественной ткани романа не нарушают.
У романа «Тихий Дон» нет никаких идеологических обручей, и он не занимает никаких идеологически ориентированных позиций, но предельно объективен. При описании событий гражданской войны он ни за «белых», ни за «красных». Он стоит на стороне трудового казачества, которое не рвалось тогда получить ни земли, ни фабрик, ни заводов, а только мира. Они поднялись на восстание, защищая свои дома и свои станицы; свой образ жизни и свои права. Читая «Тихий Дон», мы жалеем Петра Мелехова, который сдался в плен красным и которого как офицера заставляет раздеться и убивает выстрелом в сердце Мишка Кошевой. Но мы жалеем и красного командира советского отряда Лихачёва, которого захватили в плен и после допроса зверски зарубили шашками восставшие казаки.
В романе есть много неточностей в изображении казачьей формы и одежды, которая менялась на протяжении 1897–1917 гг., в определении чинов и званий в казачьих войсках. Автор в тексте продолжает называть и в 1918 году атаманов Войска Донского «наказными атаманами», хотя с лета 1917 года атаманов на Дону уже избирали на Войсковом круге, как и до Петра Первого. Ниже я приведу ещё много примеров на этот счёт, которых антишолоховеды нашли в тексте большого романа более ста. Автор может в одной и той же небольшой главе написать, что купец Сергей Мохов «крепко зажал хутор в смуглый кулачок», а через две страницы этот же купец «стоял на крыльце и сучил беленькие кулачки». Меняется форма рук и у Натальи Мелеховой – они то «широкие, раздавленные заботой», то «узкие и грязные».
Однако главной своей цели – доказать, что «Тихий Дон» написан не молодым Шолоховым, а каким-то другим и более зрелым автором – оппоненты Шолохова не достигли. Шолоховеды сделали много больше.
Шолоховеды – и в первую очередь донские краеведы – сумели определить прототипов для всех почти главных героев романа. Было неопровержимо доказано, что прототипом для Григория Мелехова послужил казак одной из верхнедонских станиц – Харлампий Ермаков. Все этапы службы этого казака в годы Первой мировой войны и в годы гражданской войны совпадают. В армии восставших казаков Харлампий Ермаков командовал 1-й повстанческой дивизией. Шолохов неоднократно встречался с X. Ермаковым и записал его рассказы о восстании и о службе. Конечно, характер и свойства души Григория Мелехова создавал сам автор, как и в других подобных случаях. Во время одной из депрессивных кампаний конца 1920-х годов Харлампий Ермаков был арестован и расстрелян. Этим, однако, объясняется скрытность Шолохова, когда ему задавали вопрос о прототипах «Тихого Дона» – судьба прототипов была нередко более тяжёлой, чем их судьба на страницах романа.
Шолоховеды раскрыли почти все из основных источников для исторических глав «Тихого Дона», и в этом им очень сильно помогли антишолоховеды. Мы знаем теперь, насколько широко привлекал автор романа разного рода мемуары о гражданской войне, статьи и заметки в донской печати ещё за 1914–1916-й годы для описания тех или иных эпизодов Первой мировой войны.
Была наконец найдена Львом Колодным и прокомментирована рукопись «Тихого Дона», которую Шолохов привозил в Москву на комиссию, созданную как раз для проверки разного рода слухов об авторстве М. Шолохова. Это не простой чистовик, а рабочая рукопись, с которой делался последний вариант рукописи перед передачей его на машинопись машинистке вёшенского райсовета или сельсовета. Уже первоначальный анализ этой рукописи, который был сделан Львом Колодным в книге «Как я нашёл “Тихий Дон”» (М., 2000, изд. «Голос») достаточно убедительно доказывает авторство Михаила Шолохова для первых двух книг романа. Между тем именно вокруг первых двух книг и первых пяти частей романа шли главные споры об авторстве романа.
Почти все шолоховеды относились к разного рода попыткам оспорить авторство М. Шолохова как к святотатству. Нет конца тем грубым и резким оскорблениям, которыми шолоховеды поносили антишолоховедов. А между тем и антишолоховеды проделали очень важную работу и помогли раскрыть если не все, то многие тайны «Тихого Дона». Один из очерков Феликса Кузнецова, который долгое время возглавлял ИМЛИ и много писал по проблемам авторства «Тихого Дона», так и озаглавлен – «Святотатство» («Наш современник», 2000, с. 268). К сожалению, и риторика «антишлоховедов» также оставляет желать много лучшего.
Мудрый мыслитель и литературовед Вадим Кожинов писал в одной из своих статей: «Ещё П. В. Палиевский прекрасно сформулировал, что “Тихий Дон” – это как бы сама жизнь, сумевшая мощно о себе заявить», а другие книги о том времени написаны словно бы теми или иными персонажами «Тихого Дона» – будь то не погибший Штокман, окончивший рабфак Мишка Кошевой, или же, напротив, не застрелившийся под Екатеринодаром, а эмигрировавший Евгений Листницкий. И в книгах этих – не целостность жизни, а определённый угол зрения.
Подводя итог дискуссии об авторстве романа «Тихий Дон», всякий объективный наблюдатель должен признать, что всем тем, кто оспаривал авторство Михаила Шолохова, не удалось доказать своего главного тезиса. Напротив, их оппонентам удалось найти и донести до публики немало новых и неоспоримых доказательств авторства молодого Шолохова. В любом случае дискуссия, которая возникла после большой публикации А. Солженицына в 1974 году, не была бесплодной, хотя её плоды далеко не всем нам пришлись по вкусу. Крушение авторитарного режима в СССР изменило и все внешние условия, в которых происходит развитие нашей российской литературы и литературоведения, включая и шолоховедение. Никто в современной жизни и не пытается внести «Тихий Дон» в списки лучших произведений «социалистического реализма», никто не упрекает Шолохова в том, что он даёт в своём романе слишком слабые образы казаков-большевиков, что он делает главным героем романа Григория Мелехова – казака, восставшего против власти и беззаконий, творимых большевиками на Дону. По существу, только сегодня и может быть проведено подлинно научное изучение романа «Тихий Дон», так как никто не может навязать нам примитивные схемы и догмы советского литературоведения. Если и можно говорить о соавторстве при создании «Тихого Дона», то несомненным соавтором Михаила Шолохова была народная память, рассказы и свидетельства людей, прошедших через труднейшие испытания своего времени и рассказавших обо всём пережитом молодому писателю. Десятки и сотни людей предоставили в распоряжение Шолохова свои свидетельства и свои ещё свежие воспоминания, а Шолохов сумел создать на этой основе и благодаря своему великому тогда молодому таланту великий роман. «Народ создаёт музыку, а мы только её аранжируем», – говорил Мусоргский. Но и в литературе происходят сходные процессы. Великие народные драмы дают почву для великих литературных свершений. В сущности, именно так создавался и «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына. К сожалению, в этом случае аранжировщик оказался более субъективным, пристрастным и не во всём добросовестным по сравнению с автором «Тихого Дона», каким он был не в 50–60-х, а в 1920-х годах.
Оппоненты Шолохова перебрали в своих публикациях более пятидесяти разных фигур, которые они предлагали на роль возможных авторов «Тихого Дона» – от Александра Серафимовича до тестя Шолохова Петра Громославского. Во всех случаях их ждала неудача.
Наиболее упорно и во многих случаях до сих пор среди кандидатов на авторство упоминается донской писатель Фёдор Дмитриевич Крюков (1870–1920). При этом одной из положительных сторон прошедшей дискуссии было возвращение Ф. Д. Крюкова из забытья. Однако чем больше мы узнавали о Крюкове, тем больше его портрет расходился с вероятным портретом автора «Тихого Дона».
Всякое великое произведение художественной литературы отличается множеством особенностей и характеристик, которые являются как бы слепком личности автора в пору создания шедевра. Конечно, личность автора может в дальнейшем существенно изменяться, при этом возможно не только развитие, но и деградация. Но в пору создания книги фиксация почти точная. В 1974–1976 гг., когда по инициативе Александра Солженицына возникла и развернулась дискуссия об авторстве «Тихого Дона», все мы очень мало знали не только о Фёдоре Крюкове, но и о самом Шолохове. Ещё не было написано ни одной сколько-нибудь приемлемой биографии писателя, а сам он уклонялся от разговоров о своих источниках или прототипах. Поэтому авторство такого зрелого донского писателя, казачьего офицера и участника гражданской войны на Дону, как Фёдор Крюков, могло показаться возможным. Во всяком случае для меня это предположение могло казаться вполне допустимой гипотезой. Однако сегодня от этой гипотезы следует отказаться. Причин дли такого изменения нашей позиции можно указать много. Но я скажу ниже только о самых главных и убедительных.
Фёдор Дмитриевич Крюков родился в 1870 году в станице Глазуновской на Северном Дону в семье станичного атамана. Он кончил с медалью Усть-Медведицкую гимназию и Петербургский историко-филологический институт по отделению истории и географии. После этого он стал работать преподавателем в Орловской гимназии и позже – в Нижегородском реальном училище. Писать Ф. Д. Крюков стал с 1892 года, и главной темой его рассказов и повестей была жизнь донского казачества. Крюков активно участвовал в общественной и даже политической жизни Донского края, и в марте 1906 года он был избран депутатом Первой Государственной думы от казачьей курии. За четверть века литературной работы (1892–1917) Ф. Крюков опубликовал около двухсот пятидесяти рассказов, очерков, статей и рецензий. Подводя итог его творчеству, известный тогда критик А. Г. Горнфельд писал: «Ф. Д. Крюков принадлежит к тем второстепенным, но подлинным создателям художественного слова, которыми по праву гордится русская литература» (Горнфельд А. Г. Памяти Ф. Д. Крюкова. Вестник литературы., 1920, № 6, с. 15). Очень положительно отзывались о творчестве Ф. Крюкова М. Горький, А. С. Серафимович и В. Г. Короленко. Последний писал в одном из своих писем: «А Крюков писатель настоящий, без вывертов, без громкого поведения, но со своей собственной нотой, и первый дал нам настоящий колорит Дона» (Короленко В. Г. Избранные письма. М, 1936, т. 3, с. 228).
После Февральской революции Ф. Д. Крюков совершил большую поездку по Дону. Он изучал обстановку на Дону, влияние революционных событий на казачество, перемены в казачьих округах и станицах, выдвижение новых и, по мнению Крюкова, далеко не лучших людей. Обо всём, что он видел, Крюков вёл подробные записи, публиковал заметки. Очевидно, что Крюков не испытывал никакой симпатии к рухнувшему самодержавию. Но он не испытывал никакой симпатии и к Временному правительству. Донская область не была готова к революции, здесь не было никакой революционной ситуации, и это вызывало беспокойство у Крюкова. Он много раз выступал на революционных митингах, произносил речи о судьбе страны, о необходимости созидательной работы, призывал дружно подпереть плечами Родину. Его выступления имели успех на Дону, но сам Крюков писал об отсутствии на Дону каких-либо значительных и пользующихся доверием новых сил, о творческом бессилии «новой России, поскольку она представлена нашим степным углом» («Русские записки», 1917, № 4–5, с. 308).
В конце мая 1917 года на Дону были проведены выборы Войскового казачьего Круга, органа казачьего самоуправления, старинного учреждения, которое отменил ещё Пётр Первый. Войсковой Круг был своеобразным донским казачьим парламентом, и на его первые заседания прибыло около семисот представителей от всех донских станиц и полков. Преобладало, как и следовало ожидать, офицерство, но было и несколько большевиков или им сочувствовавших. От станицы Глазуновской делегатом Круга был избран Ф. Д. Крюков. И хотя роль его в решающих событиях на Дону в июне-декабре 1917 года была невелика, он мог непосредственно наблюдать за всем, что творилось в эти месяцы и в крае и в атаманском дворце в Новочеркасске.
Победу Октябрьской революции в России и образование первых органов Советской власти на Дону Ф. Крюков принял явно враждебно. В аграрной программе большевиков он видел угрозу самому существованию казачества как особого сословия, он опасался разрушения самобытного уклада и традиций донского казачества. К иногородним на Дону и к их претензиям на казачьи «юртовые» земли Ф. Крюков относился с явной неприязнью и не скрывал этого в своих публикациях. В апреле 1918 года Ф. Крюков принял участие в первом восстании казаков Северного Дона против Советской власти. Ф. Крюков не только принял участие в работе нового Войскового Круга, избравшего генерала Краснова атаманом Войска Донского, но и согласился на избрание самого себя секретарём этого Круга. В 1918–1919 гг. многие постановления и законы, принятые Войсковым Кругом, были подписаны не только атаманом П. Красновым, но и секретарём Круга писателем Ф. Д. Крюковым. Он согласился также редактировать официальный орган белого казачества – газету «Донские ведомости» и принял участие в создании трёхтомного «Свода законов Всевеликого войска Донского». Многочисленные статьи, очерки, заметки Ф. Крюкова публиковались в 1918–1919 гг. и во многих донских газетах и журналах. В эти два года Крюков жил не только в Новочеркасске, но и в родной станице Глазуновской. Несколько месяцев он работал директором Усть-Медведицкой гимназии. В 1918-м году он участвовал и в отдельных боях, был контужен. Когда в самом конце 1918 года на Дону широко отмечалось двадцатипятилетие литературной и общественной деятельности Ф. Крюкова, донской литератор С. Арефин писал в журнале «Донская волна»: «Он (Крюков) потом принимает участие в организации восстания в округе против большевиков и, кажется, участвует в самом восстании. Он не любил рассказывать о своей деятельности, но один раз в разговоре со мною у него вырвалась такая усмешка: “Вот пришлось собою и генерала на белом коне изображать”» («Донская волна», 1918, № 23, с. 5–6).
Находясь в Новочеркасске, Ф. Д. Крюков несомненно сочувствовал верхнедонским казакам, поднявшим восстание против большевиков и Красной армии в феврале-марте 1919 года. Уже в апреле в «Донских ведомостях» было опубликовано подписанное Крюковым воззвание к восставшим казакам-верхнедонцам: «Близок час победы, мужайтесь, братья-казаки, держитесь стойко…» («Донские ведомости»,14 апреля 1919 г.). После ухода немцев с Дона и отставки генерала П. Краснова Ф. Крюков поддержал нового донского атамана А. Богаевского и ещё активнее стал участвовать в донской печати. В конце мая Крюков написал новое воззвание к борющимся казакам: «Час возмездия недалёк. Вспыхнет ретивое сердце казацкое. Загорится огнём святого отмщения, закипит молодецкая кровь, вспомнит удаль былых времён и могучим напором прорвёт красную плотину за Донцом. И тогда все узнают грозную тяжесть руки казацкой. Узнают и до седьмого колена не забудут» («Донские ведомости», 24 мая 1919 г.). Не по литературному стилю, но по содержанию это воззвание очень сходно с теми мыслями, которые автор «Тихого Дона» вложил в голову Григория Мелехова, мчавшегося из своего укрытия, чтобы примкнуть к восставшим: «Пути казачества скрестились с путями безземельной мужичьей Руси, с путями фабричного люда. Биться с ними насмерть. Рвать у них из-под ног тучную донскую, казачьей кровью политую землю. Гнать их, как татар, из пределов области! Тряхнуть Москвой, навязать ей постыдный мир! На узкой стёжке не разойтись – кто-нибудь, кого-нибудь, а должен свалить» (книга третья, часть 6, глава XXVIII).
Уже в начале четвёртой книги «Тихого Дона» даётся описание боёв за станицу Усть-Медведицкую, в которой вместе с дивизией генерала Фицхелаурова принимает участие и повстанческая дивизия Григория Мелехова. Где-то рядом сражался и Фёдор Крюков. В сентябре 1919 года он снова ушёл на фронт и принимал участие в боях за станицу Усть-Медведицкую, которая несколько раз переходила из рук в руки («Донские ведомости», 23 сентября 1919 года). И при отступлении с Дона в самом конце 1919 года Ф. Д. Крюков уходил из Новочеркасска на Кубань не только как сотрудник «Донских ведомостей» или как секретарь Войскового Круга, но и как казачий офицер. В некрологе по поводу его смерти С. Сватиков, известный в то время донской деятель, в газете «Утро Юга» писал: «Когда волна красных надвинулась на Дон, Фёдор Дмитриевич покинул парламентскую работу и пошёл в ряды войск. Он не пожелал остаться в тылу – никто не должен упрекать нас за то, что мы только звали в бой, а сами остались в тылу, – говорил он. – Ф. Д. не покинул ряды армии и в тяжёлую эпоху отхода с родной территории Дона».
При отступлении с Дона Крюков тяжело заболел и умер. Он был похоронен в районе станицы Новокорсунской на окраине одного из хуторов у стен какого-то женского монастыря. Его могила позже так и не была найдена. Не была найдена и та часть архива Крюкова за 1917–1919 гг., которую он вёз с собой и которая после его смерти осталась на попечении его сестры Марии Дмитриевны.
Ф. Д. Крюков задумывался над каким-то большим произведением о судьбе казачества. Ещё в начале лета 1917 года он писал друзьям из журнала «Русское богатство»: «Чувствую, что соскучился по литературе. Материалом переполнен до чрезвычайности. Попробую засесть». («Молот», Ростов-на-Дону, 13 августа 1965 г.).
Вполне возможно, что Крюков делал какие-то наброски к роману или большой повести, которые до нас не дошли. Но это явно был не «Тихий Дон».
Ф. Д. Крюков никак не мог стать автором четвёртой книги «Тихого Дона», так как здесь описываются события 1920–1922 гг., а Крюков умер в самом начале 1920 года. Не мог Крюков быть автором третьей книги «Тихого Дона», которая почти полностью посвящена Вёшенскому восстанию марта-мая 1919 года. Крюков находился в эти месяцы в Новочеркасске, где подробностей этого восстания не знали. Среди множества заметок, очерков и статей 1919 года, которые Ф. Крюков опубликовал в донской печати, нет ни одной, которая была бы посвящена событиям Вёшенского восстания. Не мог Ф. Крюков быть автором второй книги «Тихого Дона», в которой даётся картина событий на Дону и в России в 1914–1916 гг. и в 1917–1918 гг. При анализе источников, который проделали как оппоненты, так и защитники М. Шолохова, становится очевидным, что при описании событий этих лет широко использовались автором мемуары белых генералов и материалы, опубликованные в 1922–1926 годах, которые вышли в свет уже после смерти Ф. Крюкова. Остаётся под вопросом лишь первая книга «Тихого Дона», и некоторые из оппонентов Шолохова утверждают, что этот том мог быть написан ещё в 1912–1914 гг. Но это слишком смелое допущение. При взгляде на роман в целом мы видим, что он имеет единый замысел и крепко связан несколькими сюжетными линиями, берущими начало как раз в первой книге романа. Начиная роман, автор уже знал, что будет происходить в его второй и последующих частях.
Нет никаких сомнений в том, что Ф. Крюков сознавал масштабы разворачивающейся на его глазах исторической драмы. Но он также сознавал, что эту драму невозможно изобразить наспех – по ходу событий. В августе 1919 года он писал в «Донских ведомостях»: «Может быть, придёт когда-нибудь время – беспристрастный, эпически спокойный повествователь с достаточной полнотой и последовательностью изобразит ту картину, которую сейчас в силах передать лишь сухой протокол, – картину крестных мук Дона Тихого, картину великой скорби, ужасов и унижения, смердящего торжества подлости и продажного предательства, общей испуганной немоты и общего порыва возмущения души народной, очищенной великим страданием.
Может быть, волшебной силой художественного слова облекутся в плоть безмолвные обугленные руины хуторов и станиц, горестные братские могилы и одинокие холмики под новыми крестами, в траве белеющие кости… Зазвучит живыми голосами степной простор, поглотивший звуки орудий, гул и лязг, топот копыт и гиканье лавы, песню торжества и стон предсмертный… Может быть, отойдя на расстояние, в исцеляющую даль времени, будет создано целостное отображение великой туги народной, беды казачьей.
Сейчас это сделать нет сил. Слишком близки, слишком свежи, остро и жгуче болезненны кровавые раны и язвы гвоздиные, зияющие на теле родного края. Слишком изнемогает от животрепещущей близости его сердце в тисках тошной тоски и стыда горючего, бессильной злобы и горького терзания» («После красных гостей», очерк Ф. Крюкова, «Донские ведомости», № 7, 17 августа 1919 г.).
Это время пришло, и эту задачу как раз и выполнил молодой М. Шолохов.
Прочитав одну за другой две книги – сборник рассказов и повестей Фёдора Крюкова «Казацкие мотивы» (М. 1993) и «Тихий Дон» М. Шолохова, мы ясно видим и ощущаем, что эти книги принадлежат перу разных писателей. Об этом говорит и автор предисловия к сборнику Ф. Крюкова литератор Георгий Миронов. «Крюков, – пишет он, – один из тех самобытных русских литераторов, у которых вся жизнь – в их творениях. Он очень интересен и сегодня, хотя нет у его произведений о казаках тайной магии “Тихого Дона”, который можно перечитывать много раз и с любого места» (Фёдор Крюков. «Казацкие мотивы», М. 1993., с. 24).
Молодой Шолохов и Крюков писали об одном и том же – о жизни и быте казаков Северного Дона. Фёдор Крюков старался изобразить эту жизнь со всех сторон: он описывает курень казака, его обычаи и его песни, жизнь станицы, пейзажи донской степи, реки Дон и Медведицу, зиму, весну, лето и осень в родном краю. Нет ничего удивительного поэтому в том, что в «Тихом Доне» и в повестях и рассказах Крюкова можно найти немало совпадений. Оппоненты Шолохова нашли около двухсот совпадений в текстах Крюкова и Шолохова. Я приведу ниже лишь некоторые из них.
Ф. Крюков. «Тёплым весенним вечером, когда истухает на западе заря» («На Тихом Дону»).
М. Шолохов. «Глядели до тех пор, пока истухала заря» (ч. 1, гл. I).
Ф. Крюков. «Кирпично-красное, подпухшее от похмелья лицо атамана» («Шквал»).
М. Шолохов. «Иванков, кирпично-красный, жадно облизал зачерствелые губы» (ч. 3, гл. VIII).
Ф. Крюков. «Агафонов с коротко-остриженной головой, похожей на арбуз» («Новые дни»).
М. Шолохов. «Богатырёв, потирая голо остриженную тёмную и круглую, как арбуз, голову» (ч. 6, гл. XLVII).
Ф. Крюков. «Неровно обрезанный месяц». («Группа Б»).
М. Шолохов. «Срезанная горбушка месяца» (ч. 6, гл. ХV.)
Ф. Крюков. «Звонкая тишина непривычно ласкала слух» («Новые дни»).
М. Шолохов. «Баюкающая звенела в ушах тишина» (ч. 3, гл. V).
Ф. Крюков. «Осовелым, сонным взором» («Новые дни»).
М. Шолохов «Осовелый от тряски» (ч. 2, гл. IV).
И т. д., и т. п.
Сами по себе эти совпадения ещё ничего не доказывают и ни о чём не говорят. Нельзя же всерьёз думать, что перед тем, как написать о казаке, что он надевает шинель, натягивает сапоги и садится на коня, молодой Шолохов просматривал книги или рукописи Крюкова, чтобы подсмотреть там – как написал об этом Фёдор Крюков. Подобного рода совпадения можно найти в «Тихом Доне» и с «Войной и миром» Л. Н. Толстого.
Если приводить небольшие цитаты из произведений Шолохова и Крюкова и не называть при этом автора, то не всегда просто угадать – кто именно написал эти две-три фразы. Приведу на этот счёт несколько примеров. Вот описание сельскохозяйственных работ на Дону:
1. «Выходили на покос всем хутором сразу. От Дона до дальних ольховых зарослей шевелился и вздыхал под косами опустошаемый луг».
2. «И вся степь, пробудившаяся, но ещё обнажённая и зябкая, шевелилась и звучала пёстрыми голосами, как широко раскинутый лагерь с кибитками, лошадьми, быками».
Или ещё из описания донской природы:
1. «Пролетит ворон, роняя горловой стонущий клёкот».
2. «В небе клёкот сизого орла».
1. «Пластался над хутором кизячный дым. Из-под туч тянул ветер, за чертой, не всходя, томилось солнце».
2. «Сизыми струйками выползал кизячный дым из труб и долго стоял в раздумье, потом нехотя спускался вниз, тихо стлался по улице».
1. «Курганы в мудром молчании, берегущие зарытую казачью славу. Донская, казачьей, не ржавеющей кровью политая степь».
2. «Молчанье мудрое седых курганов, виденья рыцарей былых, поливших кровью молодецкой, усеявших казацкими костями простор зелёный и родной».
Смысловое сходство здесь очевидно, хотя есть и грамматические различия в положении существительных и глаголов. Все первые фразы в наших примерах взяты из «Тихого Дона», а все вторые фразы – из рассказов Ф. Д. Крюкова. Но и это ничего не доказывает кроме того, что оба писателя изображали труд и природу казачьего Дона. Сходство мотивов поэтому неизбежно, но и различия в поэтике очевидны.
В «Тихом Доне» завораживающих пейзажей больше сотни, но Ф. Крюков писать так не мог, это не его уровень таланта.
Да, конечно, Фёдор Крюков также писал о донских казаках, но в мирное время. Но он не летописец, как автор «Тихого Дона», а бытописатель. Его художественные способности были средними: перед нами добросовестный и хороший писатель, но не писатель выдающийся. Хотя он и писал о донских казаках и о провинциальной жизни, мало знакомой российскому читателю. В его рассказах и повестях нет того элемента открытия, какой есть в «Тихом Доне». Фёдор Крюков даёт нам отдельные картинки жизни и быта донских казаков, но он не даёт тех впечатляющих картин донской природы, большого труда казаков на земле и их ратного труда, какие даёт нам «Тихий Дон». В произведениях Крюкова есть нота жалости и сочувствия к трудной и скудной казачьей жизни. Он именует казаков странным термином «зипунный рыцарь» – казака-воина в рассказах Крюкова нет, но много общих рассуждений, резонёрства и всего того, что принято называть «литературщиной». Наставительный тон сочетается во многих рассказах с излишней сентиментальностью.
У Крюкова нет запоминающихся образов, нет сильных сюжетов и острых ситуаций, которыми «Тихий Дон» сразу же привлекает внимание читателя.
У Крюкова нет той «густоты» прозы, какая есть в романе Шолохова: так насыщенно и сжато Крюков писать не умеет.
«Тихий Дон» с первых страниц наполнен действием, движением, сильными чувствами и сильными образами. В произведениях Ф. Крюкова таких образов и такого движения нет, и российская критика отмечала этот недостаток Крюкова как писателя. «Сюжеты в рассказах Ф. Крюкова бледноваты или сероваты, – замечал критик А. Горнфельд, – и в этих сюжетах мало движения». «У Крюкова нет больших и рельефных образов, вобравших в себя широкое человеческое содержание, нет больших проблем, нет ключей к психологическим загадкам. У него нет героев» (А. Горнфельд. «Люди и книги», 1908., с. 115). Впрочем, критик многозначительно добавлял: «У Крюкова нет героев, но у него есть один герой: Тихий Дон. У Михаила Шолохова есть и Тихий Дон и герои, имена которых уже трудно забыть после прочтения романа». Имена, которые мы встречаем в повестях и рассказах Крюкова, напротив, трудно запомнить.
Казаки у Крюкова обычно бедные и несколько унылые люди, которых он жалеет и которым сочувствует. Ф. Крюкову в изображении народа, простых людей нужен умеренный левый социальный подтекст. Иногда он не только сентиментален, но даже слезлив, его герои всё время жалуются на свою плохую жизнь, сутолоку, грязь, они много размышляют, но мало делают, действуют. В «Тихом Доне» никакого левого или иного социального подтекста нет, в романе казаки не слишком образованные, часто просто тёмные, но сильные люди, которые дорожат и гордятся своим статусом казака. В «Тихом Доне» нет никаких наставлений, изложение проще, но интереснее.
Фёдор Крюков избегает острых ситуаций, у него нет при изображении казачьего быта убийств, изнасилований. Но «Тихий Дон» строится сразу же на изображении острых ситуаций и столкновений. Здесь у писателей разный взгляд на мир казачества. У Крюкова подчёркивается убогость и забитость казачества, он как бы разоблачает ложь о жизни простых людей, которая полна унижений. Но в «Тихом Доне» это всё есть, но где-то на втором плане, а на первом плане мы видим задор, сильные характеры и сильные страсти, острые столкновений людей и характеров. Я уже не говорю о том, что «Тихий Дон» – это рассказ о казачестве на войне, где герои романа всё время находятся на грани жизни и смерти. Большая часть их так или иначе гибнет. В книгах и произведениях Крюкова войны нет.
Оппоненты Шолохова находят много неточностей в романе. Их объяснения часто очень просты – автор переписывал чужую рукопись и при этой переписке чужого текста просто что-то написал неправильно, даже не понимая того, что делает ошибку. Но то же самое может происходить и при записывании молодым Шолоховым рассказа казака из станицы – именно так автор черпал материал для романа. Он писал по рассказу немецкий город «Столыпин», хотя в Восточной Пруссии такого города нет, а есть «Столуппен» – «Сталлюпенен». Эта ошибка сейчас очевидна, но никто из редакторов её не стал исправлять в новых изданиях. Автор художественного произведения может и придумать название того или иного местечка, как он придумал хутор Татарский.
В «Тихом Доне» иногда даётся неправильное название тем или иным воинским частям. В одном месте он пишет о Гундоровском и Георгиевском полках как о двух разных полках, хотя это один полк – Гундоровский георгиевский полк. Такого рода ошибки не мог бы сделать опытный Ф. Крюков, секретарь Войскового Круга, но они возможны у молодого Шолохова.
Американский исследователь Герман Ермолаев отмечает, что в самых первых изданиях «Тихого Дона» – и в журнале и в выписках «Роман-газеты» – очень много грамматических ошибок – и семантических, и синтаксических, и пунктуационных. Большая часть из них была исправлена в позднейших изданиях. Г. Ермолаев резонно замечает, что такие ошибки не могли появиться в рукописях филологически очень образованного Ф. Крюкова, который долгое время преподавал в гимназии именно язык и литературу. Шолохову же грамотности грамматической не хватало, он сумел закончить только четыре класса российской гимназии. Потом он очень много читал, но не учебники русского языка.
Есть в романе и некоторые мелкие противоречия, которых трудно избежать в произведении на восемьдесят печатных листов. Так, например, в первых главах романа мы можем прочесть: «Он (Пантелей Прокофьевич) улыбнулся, разом обнажив в вороной бороде несчётное число белых частых зубов». Но в части 6 в главе XIX и в части 7 в главе VI Пантелей Прокофьевич открывает уже не «белозубый», а «чернозубый» рот.
Но всё это, конечно, мелочи. Подводя итог всему нашему анализу, мы должны сделать вывод, что у объективного исследователя сегодня не может возникнуть никаких сомнений в том, что автором «Тихого Дона» является Михаил Шолохов. Сомнения в этом были закономерны и имели основания. Но изучение фактов и обстоятельств, при которых создавался роман «Тихий Дон», эти сомнения вполне должно успешно развеять.
