(окончание. Начало в № 12/2022)
Стихи Дикинсон давно переводят на русский язык. Из поколения в поколение как профессиональные переводчики, так и любители, навсегда завороженные ее стихами, пытаются передать их по-русски, как впрочем, и на многих других языках. Одной любви, однако, далеко недостаточно — требуется не только виртуозное владение словом, ритмом и рифмой, чтобы передать кажущуюся простоту и очарование стихов Дикинсон, но и умение отказаться от находок, от эффектности, уводящей от смысла и замысла. И — если не соразмерный поэтический дар, — то хотя бы определенная мера таланта. Неудачи постигали и маститых переводчиков — Веру Потапову (1910-1992), Ивана Лихачева (1904-1973), который попал в ритмическую ловушку и пытался эквиметрично перевести стихи Дикинсон сочетанием четырехстопного и трехстопного ямба с мужскими рифмами, то есть с ударением на последнем слоге (восходящее в английском языке к гимнам Айзека Уоттса (Isaac Watts), английского поэта-протестанта XVII в. Бенджамин Франклин переиздал книгу гимнов Уоттса в Америке). У Уоттса было три размера: так называемый «общий метр» — сочетание четырехстопного и трехстопного ямба; «длинный размер или метр» — целиком написанный четырехстопным ямбом, и «короткий (или усеченный) метр»: 3-3-4-3 (у Дикинсон нередок и двустопный ямб). То, что в английском было новаторством — отказ от пятистопного ямба, который преобладал в англоязычной поэзии, оказалось ритмической пошлостью на русском — нечто напоминающее “классическое” советское стихотворение: “Рабочий тащит пулемет, / Сейчас он вступит в бой”. Причем в расчет не принимались пиррихии, пропуски ударений, которые и делает любой размер неповторимым, как в едва ли не самом известном стихотворении Дикинсон “Because I could not stop for Death” (479 Франклин, 712 по изданию Джонсона):
Because I could not stop for Death —
He kindly stopped for me —
The Carriage held but just Ourselves —
And Immortality.
We slowly drove — He knew no haste
And I had put away
My labor and my leisure too,
For His Civility —
В последней строке первой строфы, при том, что это трехстопный ямб — только одно основное ударение (и два вспомогательных).
Коль к Смерти я не смогла прийти,
Кавалер мой явился в Карете,
И вот вдвоём мы уже в пути,
И с нами — Бессмертье.
Неспешной наша поездка была —
Не гнал Он напропалую,
И я отложила досуг и дела,
Учтивость ценя такую.
Проехали Школу, где Детвора,
Забросив уроки, резвилась,
На нас глазели Хлеба в Полях,
За нами Светило садилось —
Верней, оно миновало нас,
Пронзив росой на закате, —
На мне из Шелка Накидка была,
Из легкого Газа — Платье.
И вот — мы у Дома, который мне
Казался — Холма не выше —
Карниз давно погребен в Земле —
Едва заметна Крыша,
Века пролетели, и каждый был
Короче Дня в Пути, —
И мне открылось, что Лошади
Несутся к Вечности —
(Ок. 1862 Франклин/ Ок. 1863 Джонсон)
В этом стихотворении, полном иронии и самоиронии, совершенно неожиданной в жанре элегии, тем более для XIX века, высказано отношение Дикинсон не только к смерти, но и бытию: как верующий человек она полагала, что истинная жизнь, жизнь вечная, начинается только по завершении жизни земной. Это подчеркивают и образы стихотворения: Смерть она уподобляет кавалеру, траурное шествие — прогулке, себя — невесте, но одновременно и покойнице (обе одеты в белое), а на облучке кареты — Бессмертие. Они проезжают все стадии жизни — детство, труд, зрелость, двигаясь на Запад, к заходу Солнца (что также необычно, если сравнить с европейской элегией, которая по преимуществу статична), минуют временное пристанище — собственную ее могилу, в чем также немало иронии, несясь — к Вечности.
В более поздние годы Дикинсон обратилась к хорею, что также нередко переводят буквально, не учитывая пиррихиев и получается нечто вроде: «Нас водила молодость / В сабельный поход».
Бывали и другие крайности: выдающаяся переводчица Вера Маркова (1907-1995), произведшая настоящий переворот в переводе японских стихов на русский, сделана и ритмику и рифму Дикинсон изощренной по форме и упрощенной, даже банальной по мысли. Вообще в советское время считалось, чтобы стихи хорошо звучали по-русски, а для этого нужно было прояснить смысл, пригладить и рифму, и синтаксис, и словоупотребление. Так, стихотворение Эмили Дикинсон, написанное приблизительно в 1863 г., 764 Франклин / 754 Джонсон знаменито своими неправильностями:
“My Life has stood — a Loaded Gun —
In Corners — till the Day…” —
И поколения англоязычных читателей справедливо удивлялись: в скольких углах одновременно может стоять одно ружье? Вот как перевел эту строфу Аркдий Гаврилов
Стояла Жизнь моя в углу
Заряженным Ружьем —
Но вот Хозяин взял меня —
И мы ушли вдвоем —
Для сравнения перевод Веры Марковой:
Стояла Жизнь моя в углу —
Забытое ружье —
Но вдруг Хозяин мой пришел —
Признал: «Оно — мое!»
Мотив опознания действительно присутствует (но без прямой речи у Дикинсон), однако угол — как и полагается — один. Тем не менее, можно рискнуть вслед за Дикинсон нарушить правила:
Заряженным Ружьем — в Углах —
Стояла Жизнь Моя —
Пришел Хозяин — опознал —
С собой унес Меня —
(Перевод Яна Пробштейна)
Другую трудность представляет последняя строфа:
Though I than He — May longer live
He longer must — than I —
For I have but the power to kill,
Without — the power to die —
Речь не только о том, что ружье — или лирический герой властен лишь убивать, но не властен умереть, а о том, что — опять-таки с синтаксической неправильностью, с эллипсисом (He longer must — than I… — напрашивается вопрос: “What?” or “To do what?” — «Что?» или «Сделать что?»), но мысль высказанная непростая: лишь смерть — залог бессмертья.
Хотя Его переживу —
Век Его дольше — ведь —
В моей лишь власти убивать —
Нет власти умереть —
(Перевод Яна Пробштейна)
Опять-таки для сравнения — перевод Аркадия Гаврилова:
Мой век длиннее — не дано
Нам заодно стареть —
Могу я только убивать —
Не в силах умереть.
У Веры Марковой несколько ближе к оригиналу (хотя так же, как у Гаврилова — инфинитивная рифма):
Пусть он и мертвый будет жить —
Но мне — в углу — стареть —
Есть сила у меня — убить —
Нет власти — умереть.
Следует заметить, что у Дикинсон тщательно скрыты все биографические намеки, но поводом для написания этого стихотворения мог послужить раздор в семье, когда брат Остин, женатый на школьной подруге Эмили Дикинсон Сьюзан, сошелся с очаровательной женой профессора астрономии Мэйбл Тодд, которая стала его любовницей. Эмили приняла сторону Сьюзан Гилберт Дикинсон, а ее сестра Лавиния — сторону брата. Надо сказать, что Мэйбл Тодд прекрасно пела, играла на фортепиано и рисовала, и уже до указанных событий сумела так покорить сестер (хотя Эмили, уже к тому времени затворница, слушала сверху из своей комнаты, в благодарность посылая с Лавинией вниз лишь стихи), что после смерти Эмили Мэйбл Тодд завладела почти всем архивом — переплетенными тетрадками и совместно с редактором журнала «Атлантик» Хиггинсоном исправляла и издавала стихи настолько, что даже издание профессора Джонсона 1955 г. еще несет на себе следы тех исправлений, которых практически нет в издании 1998 г. Ральфа Франклина, бывшего директора библиотеки редких книг и рукописей Йельского университета, а в 2016 г. президент общества Дикинсон заслуженный профессор университета штата Нью-Йорк в Баффало Кристана Миллер издала еще одну редакцию стихов Дикинсон, расположив их так, как они были переплетены, вернее, сшиты, транскрибируя и сравнивая все варианты — найденные в стихах, доставшихся Сьюзан и в письмах к ней и к другим адресатам, а также в архивах.[1]
Кто-то не так давно заявил, что поэзия Дикинсон в какой-то мере похоже на поэзию Пастернака. Больших антиподов трудно представить даже по отношению к природе, к жизни, не говоря уже о метафорическом видении мира, изощренности звука, образа. Дикинсон — об избранничестве и аристократизме (и в этом — она антипод Уитмена, хотя в другом у них немало общих воззрений, восходящих к философии Эмерсона и американского трансцендентализма). Дикинсон никогда бы не воскликнула: «Сестра моя — жизнь». Для нее истинное бытие, бессмертие, начинается только после ухода из этого мира, но и на жизнь, бренное бытие, она смотрит иронично: докучливая муха летает между мной и Царем, жужжит». В своей предсмертной записке она написала: «Призвана назад» (“Was called back”).
Перевод в принципе — вещь невозможная, а перевести целую книгу стихов Дикинсон невозможно вдвойне — столь редки бывают удачи. Достичь глубины прозрений минимальными выразительными средствами, отказаться от украшений, красноречия, вместо этого сделать стих шероховатым — задача не из простых. К идеалу можно лишь стремиться. Бог перевода, так же, как и оригинальных стихов, — в деталях. Вот другое знаменитое стихотворение Дикинсон (656 Франклин/ 520 Джонсон):
Я рано встала — пса взяла —
До моря близкий путь —
Русалки поднялись со дна —
Чтоб на меня взглянуть —
И множество пеньковых рук
Тянули корабли
Ко мне — для них была я мышь
На краешке земли —
И тут-то начал башмаки
Мои лизать Прилив —
Потом за пояс обхватил —
Потом к груди прилип —
Похоже, он меня хотел,
Как капельку, слизнуть —
И в страхе побежала я —
Чтоб в нем не утонуть —
Он от меня не отставал —
На пятки наступал —
И подсыпал мне в башмаки
То жемчуг, то опал —
Но встретив Город на пути,
Он встрече был не рад —
Отвесил вежливый поклон
И повернул назад.
(Перевод Аркадия Гаврилова)
Русалки поднялись из подвала (basement), как в доме, а фрегаты — не просто корабли — обитали на верхних этажах. Хорошая рифма «прилив» — «прилип» — в духе Дикинсон (хотя именно в этом месте у нее рифма более-менее точная: “shoe — too”). Далее Дикинсон перечисляет предметы женского туалета, а не просто части тела:
I started Early — Took my Dog —
And visited the Sea —
The Mermaids in the Basement
Came out to look at me —
And Frigates — in the Upper Floor
Extended Hempen Hands —
Presuming Me to be a Mouse —
Aground — opon the Sands —
But no Man moved Me — till the Tide
Went past my simple Shoe —
And past my Apron — and my Belt
And past my Boddice — too —
And made as He would eat me up —
As wholly as a Dew
Opon a Dandelion’s Sleeve —
And then — I started — too —
And He — He followed — close behind —
I felt His Silver Heel
Opon my Ancle — Then My Shoes
Would overflow with Pearl —
Until We met the Solid Town —
No One He seemed to know —
And bowing — with a Mighty look —
At me — The Sea withdrew —
(По Франклину — ок. 1863 г)
Кроме того — и это важно — подчеркивается что море-прилив — мужчина, который ее домогается:
Я вышла рано — Пса взяла —
Направив к морю Путь —
Русалки из Подвала —
Поднялись, чтоб взглянуть —
Фрегаты с верхних Этажей
С Пенькою на Руках
Тянулись, думая — вот — Мышь,
Застрявшая в Песках —
Мужчин же не было — пока
Не выбежал Прилив —
Простые Башмачки — Передник—
Корсет мой замочив —
Он сделал вид, что съест Меня —
Запрятав целиком —
Как Львиный Зев в Рукав — Росу —
Я прочь тогда — бегом —
Но мне на Пятки наступал
Серебряный Каблук —
А после в Туфли Жемчуга
Он мне насыпал вдруг —
Пока мы в Город не вошли —
Где был Он Чужаком —
Сверкнув глазами, поклонился —
И отступил потом —
(Перевод Яна Пробштейна)
В те годы, когда все, переводившие с английского, были увлечены Дикинсон (так же, как с немецкого — Рильке) в семинарах, которыми руководили В. В. Левик, Арк. А. Штейнберг, Э. Г. Ананиашвили, я Дикинсон не переводил. Начал же переводить только тогда, когда я начал преподавать Э. Дикинсон, причем и это сделать было непросто, поскольку стихи Дикинсон трудны для понимания, не поддаются интерпретации, точнее, возникает большой соблазн упростить ее мысль, сделать ее более доступной. На мой взгляд, перевод стихов Дикинсон о природе наиболее удался Александру Величанскому (1940-1990), прекрасному поэту, замечательному переводчику (в том числе и с греческого, который он знал с детства), но долгие годы известному лишь по стихам “Под музыку Вивальди”, положенным на музыку супругами Никитиными, а «бедность» и безыскусность более поздних — Седаковой, хотя она перевела сравнительно немного стихотворений Дикинсон, и Аркадию Гаврилову (1931-1990), которому очень мало удалось опубликовать при жизни, но в посмертно изданной книге “Избранного” (М., 1993) переводы из Эмили Дикинсон представлены довольно полно и в целом удачно хотя у него нередки упрощения, в том числе и ритмические. Величанский все же — очень значительный поэт и как переводчик более изобретателен и разнообразен. Переводы всех указанных переводчиков, равно как и переводы О. Седаковой, Т. Стамовой, Г. Кружкова, И. А. и Т. Грингольц, А. Кудрявицкого и многих других, включая автора этих строк, вошли также и в недавно вышедший том «Стихотворения. Письма» Эмили Дикинсон в серии «Литературные памятники» (М., Наука, 2007), основной корпус которого состоит из переводов Арк. Гаврилова Гаврилову, подвижника, всю жизнь, посвятившего творчеству Эмили Дикинсон. Примечательно, что в изданиях Джонсона и Франклина у стихов Эмили Дикинсон нет названий, вместо этого они пронумерованы, что соблюдается ныне не только всеми издателями, но и переводчиками. Первыми я указываю стихи по нумерации Франклина, а затем — Джонсона.
Ян Пробштейн
Эмили Дикинсон
107 Франклин / 123 Джонсон
Рейн переплыл сонм
В этом кубке моем.
Пьют воздух Франкфурта старый
Из бурой моей Сигары.
ок. 1859
108 Франклин /124 Джонсон
В земле, где не бывала — есть
Бессмертных Альп гряда —
Их Шляпки попирают твердь
А туфли — города —
Резвится Маргариток рой
У их бессмертных ног —
Кто вы Сэр и кто же из них —
Я в августовский сей денек?
ок. 1859
109/125
Должны платить страданьем
За каждый миг восторга
В пропорции коварной
Изменчивого торга.
За каждый час отрады
За каждый взлет души —
Слёз Сундуки, а плата —
Лишь скудные гроши!
ок. 1859
151/61
Папа всевышний!
Подумай о Мыши,
Замученной Котом!
Готовь в царстве своем
Для Крысы «Дом»!
Пусть в ангельских Комодах
Уютно день за днем
Грызет, пока укатят Циклы,
Не ведая о том!
ок. 1860
153 Ф/ 62 Дж
«Посеяно в бесчестье»?
Ах! В самом деле!
Как может быть «бесчестьем» это?
Мне б половину совершенства,
Не замечала б никого!
«Сеется в тлении»?
Нет! и на этот раз!
Неправ Апостол здесь.
В Коринфянах 1.15 рассказ[2] —
Примеров пару есть.
1860 Ф/ 1859 Дж.
207 Франклин / Джонсон 214
Я из Жемчужной Кружки
Спешу напиться вволю —
Нет в погребках на Рейне
Такого Алкоголя!
Я упилась Росою
И Воздухом пьяна —
И льется в рот струею
Небес Голубизна —
За дверь «Хозяин» гонит
Упившуюся Пчелку —
И бабочки все в стельку —
Вхожу во вкус я только!
Рвут Серафимы Шляпы —
Святые к Окнам Мчась —
Глядят, как та Пьянчужка
О Солнце оперлась.
ок. 1861
214 Франклин/ 192 Джонсон
Бедное Сердечко!
Забыли о Тебе, друг мой?
Им все равно! Им все равно!
Гордое Сердечко!
Пренебрегли Тобой?
Будь обходительней! Будь обходительней!
Хрупкое Сердечко!
Тебя не поломаю право —
Не веришь мне? Не веришь мне?
Веселое Сердечко —
Как Утренняя Слава!
И Ветер с Солнцем — твоя оправа!
ок. 1861 Франклин/ ок. 1860 Джонсон
248 Франклин/ 270 Джонсон
Полна последствий —жизнь одна!
И все ж — платить готова
Доходом всем Души —
Я бесконечно — снова —
Одна Жемчужина — сигнал —
И я нырну до дна —
Хотя и знаю — заплачу
Всей жизнью я сполна —
Моря полны— но ярко
Горит жемчужина —
Им не затмить ее однако —
Средь всех — моя одна!
И жизнь густа — я знаю —
Но и меж плотных Толп —
Монархи все ж — заметны —
Средь самых пыльных Троп!
ок. 1861
249 Франклин/ 234 Джонсон
Ты прав — да “узок путь” —
И тесны там Врата
«Немногие»— Ты прав опять—
«Найдя» — «войдут» туда.[3]
Так дóроги—порфиры!
Цена Дыханья ведь —
А «Скидка» лишь Могила —
У Брокеров как— «Смерть»!
А после — Рай Небесный —
Для Добрых — «Дивиденды» —
А всех Плохих — в «Тюрьму»
По-моему —
1861
255 Франклин/ 284 Джонсон
Та капля, что в Морях одна —
Борясь, забыла, где она —
Как Я — в Тебе — Себя
Сама ведь знает, как мала,
Но если Всё — есть Всё — смогла —
Вздох — вырасти бы я?
Смеется Океан, тщету простив —
Об Амфитрите позабыв
Она все молит: Я.
ок. 1861
260 Франклин/ 288 Джонсон
Я — Никто! А ты кто?
Тоже, как я, Никто?
Тогда нас двое! Не болтай,
Не то попадем в рекламу!
Как тоскливо быть Кем-то!
Лягушкой все лето
Толпе почитателей Имя свое —
Квакать на все Болото!
1861
261 Франклин / 245 Джонсон
Жемчужину сжимая в пальцах
Заснула я
Был теплый день, ветра легки —
Подумала: «Моя»! —
Проснулась — пальцы честные виня
Жемчужина пропала —
Лишь аметистовая память —
Мне осталась —
1861
262 Франклин/ 240 Джонсон
Ах, Луна —Ах, Звезда
Столь далеки — о, да —
Но если б дальше — никого—
Остановила б меня твердь
Даже на локоток?
Возьму у Жаворонка — Чепчик
Серебряную туфельку у Серны —
У Антилопы — шпоры
И к вам я прыгну верно!
Но Луна — О Звезда
Столь далеки — о, да —
Но дальше вас есть кто-то —
Он дальше чем Твердь от меня
Не могу я дойти туда!
1861
271 Франклин / 251 Джонсон
За тем забором
Клубника удалась —
Через забор —
Я б попыталась —взобралась —
Клубника удалась!
Но замараю свой Передник —
Прогневается Бог —
Ох, боже — если б мальчиком Он был —
Он перелез бы — если б смог!
ок. 1861
274 Франклин/ 663 Джонсон
Вновь его голос у дверей —
Во мне давнишний след огня —
Служанку спрашивает он —
Одну из всех — меня
Чтоб краску оттенить лица
Я на ходу беру цветок —
В сей жизни не видал такой —
И удивиться б мог!
Нетвердым шагом через зал
Иду и — немо — в дверь
Гляжу на все, что в мире есть —
В Лицо его — теперь!
И мы небрежно — невпопад —
Роняем робкие слова —
Как груз на нити — в водопад —
И каждый вглубь —
Где был — другой
Собаку не взяла — идем —
Нежна — задумчива Луна
Недолго вслед идет — потом
Идем одни — вдвоем —
Одни — Мы Ангелам сродни —
Впервые Ангел так идет
По небу! Мы одни,
Когда те «лики» не принять
В расчет!
Чтоб пережить — опять — отдам
По капле — пурпур — в Венах —
Но чтоб пересчитал он сам
Мою — за пятна — Цену!
ок. 1862
295 Франклин:
Отец — тебе несу — я не себя
Так легковесна эта плоть —
А Сердце — царств огромней —
Нет сил мне удержать — Господь —
В себе лелеяла, пока
Не стала тяжкой ноша —
Но странно: стало тяжелей —
Тебе не тяжко, Боже?
ок. 1862
Джонсон 217*
Спаситель, не к кому воззвать —
И потому тебя тревожу —
Я — столь забытая тобой —
Меня ты помнишь, Боже?
Не о себе прошу, Господь, —
Так легковесна эта плоть —
О Сердце — царств огромней —
Не удержать его мне —
В себе лелеяла, пока
Не стала Ноша мне тяжка,
Но странно: не легчает Ноша —
Тебе не тяжко, Боже?
Ок. 1861
320 Франклин/ 258 Джонсон
Бывает в Зимний полдень свет
Так падает наклонно —
Что подавляет, словно Гнет
Соборного трезвона —
Нам рану Небо нанесло —
Не оставляя Шрама —
Различье внутренне, оно —
Там, где значенья —прямо
Никто не в силах научить —
Отчаянье Печати здесь —
Монаршее страданье —
С Небес летит нам весть —
Придет — внимает и Пейзаж —
И Тени — затаив дыханье —
Уйдет — как будто взгляд на Смерть
С большого Расстоянья —
ок. 1862
373 Франклин/ 501 Джонсон
Сей Мир — не завершен —
Другой есть мир над ним[4] —
Как Звук, он заряжен
Как Музыка, незрим —
И Философию маня
Сбивает с толку он—
В конце— так озадачит —
Уходит Мудрость вон —
Смутит ученых— заслужили
Понять его стремясь[5]
Презренье Поколений люди —
С Распятьем — напоказ —
Скользит средь шествий, смеха Вера
Смущаясь — коль взглянуть
Сорвет Свидетельств ветку,
По Флюгеру сверяет путь —
Хор Аллилуйя льется
И Жестов полн Амвон —
Наркотик Зуб не усмирит[6] —
Так въелся в душу он —
Ок. 1862
380 Франклин/ 334 Джонсон
Все буквы, что я напишу,
Не выдержат сравнений
С Красой из Бархата слогов
Из Плюша Предложений
Рубина Глубиной —
Губам моим пора
Игру Колибри перенять
И выпить всю — меня
1862
Эмили Дикинсон
381 Франклин/ 326 Джонсон
Меня на пальцах танцевать
Никто не научил —
Но часто разумом моим
Овладевает пыл —
Была б я балериной —
Затмила б пируэтом
Я заграницей труппу
И Приму — в раж — при этом —
Пусть Марли нет и Пачки
Пусть волосам не виться
И перед полным Залом
Не прыгать мне — как Птицы —
Не быть мне как Гагачий Пух,
Не ездить на санях,
Пусть скрылась с глаз, остался звук —
На бис зовут меня —
Пусть о моем Искусстве
Никто Здесь не прознал —
В Афишах нет, но полон —
Как Опера — мой Зал —
ок. 1862
Примечания
[1] Miller, Cristanne, ed. Emily Dickinson’s Poems As She Preserved Them. Cambridge, MA— London, England: The Belknap Press of Harvard University Press, 2016.
[2] Э.Д. имеет в виду Первое Послание ап. Павла к Коринфянам 15, где говорится о Воскресении (особ. 42-44).
[3] Ср. Матф. 7:13-14.
[4] Вариант в рукописи: sequel (продолжение). Другой есть Мир на ним
[5] Вариант в рукописи: prove (доказать), в тексте: guess.
[6] Вариант в рукописи: mouse (мышь).
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2023/nomer1/probshtejn/
