Демократия бывает прямая — как, например, сельский сход или новгородское вече — но мы сейчас не о ней. Сейчас под этим термином понимают обыкновенно либо некое расплывчатое царство «свободы, равенства и братства», либо т.н. «представительную демократию» — государственный строй с избираемым парламентом и разделением властей. Такого идеального устроения, разумеется, никогда не было, нет и быть не может, но вот государственный строй вполне реален, хотя в данный момент переживает кризис.
Идеального государственного строя не бывает по той простой причине, что государство должно соответствовать не фантазиям, но обществу, для управления которым оно придумано. То, что подходит Америке, не подходит Франции, японское устроение не подойдет России. Вот и демократия кому-то подойдет, а кому-то нет. Это я к тому, что далеко не везде имеет смысл бороться за демократию как таковую, каждый случай — конкретен.
К тому же даже самые, что ни на есть, истинные демократии, стопроцентно демократичными не бывают. Невозможно обойтись без такого авторитарного инструмента как армия, а в случае войны на военные рельсы естественно переводится вся страна. Еще случаются политические и экономические кризисы, природные катастрофы… Значит, не только не везде, но и не всегда… У всякого государственного строя есть (как у физической теории) своя область применения, за границами которой он работать перестает.
Конечно, самыми сильными и богатыми в мире являются сегодня общества, для которых демократия в ситуации мира и спокойствия как раз подходит наилучшим образом, и потому возникает иллюзия, что именно это государственное устройство обеспечивает народам благосостояние и могущество. На самом же деле зависимость обратная: сперва определенные характеристики в ходе развития приобретает общество, а уж потом оно и государство обустраивает, как сподручнее. Но внутренняя структура, иерархия, права и обязанности, отношения между людьми, хотя и меняются в ходе истории, по своему усмотрению их менять — все равно что себя из болота тащить за волосы. И потому демократия в современном мире стала объектом своеобразного карго-культа.
«Карго-культ, или культ самолетопоклонников, связан с распространенной в примитивных племенах верой в магическую сущность самолетов и грузов, которые они доставляют. Это явление возникло еще в позапрошлом веке на некоторых островах Тихого океана, причем никак между собой не связанных. Расцвет своеобразной религии пришелся на Вторую мировую войну. Японцы, а после союзники вели активные боевые действия в этом регионе, строили военные базы и буквально закидывали острова грузами, которые спускались с неба на белых парашютах и шокировали не видевших ничего подобного туземцев. Солдаты удивляли местное население зажигалками Zippo, фабричной одеждой, оружием, медикаментами, алкоголем. Само собой, у аборигенов было довольно смутное представление о современном производстве, поэтому объяснение у них было одно: контейнеры в небе — это дары богов и духов, потому что ни у одного человека, конечно, не хватит могущества создать подобные чудеса. Белые люди, по мнению дикарей, просто научились приманивать и перехватывать послания, которые на самом деле предназначались местным жителям. Делали они это с помощью специальных ритуалов: люди шли друг за другом, крича что-то непонятное, размахивали яркими флажками и зажигали фонари вдоль длинных дорог, по которым взлетали и садились металлические птицы.
После окончания военных действий пришельцы попрощались с аборигенами и покинули острова. Вместе с этим прекратились и послания небес. Чтобы вернуть поставки удивительных вещей, туземцы стали имитировать поведение и внешность представителей цивилизованного мира: рисовать на телах знаки отличия армии США, ставить кресты на могилах, маршировать с палками на плечах, строить из веток и пальмовых листьев самолеты в натуральную величину и сажать туда соплеменников в наушниках, сделанных из половинок кокосовых орехов».
Доставляемые самолетами грузы возникали, конечно, не в самолетах, наоборот — самолеты были одним из достижений той самой технической цивилизации, что эти грузы создавала, но… пойди объясни первобытному племени, что внешнее сходство вовсе не обязательно означает реальное соответствие… Вот также возник и карго-культ демократии, причем, проблема усугублялась тем, что верило в него и само население демократических стран.
Не будем спорить, насколько свержение Саддама Хуссейна соответствовало интересам Америки, но очень многие американцы несомненно верили, что стоит диктатора ликвидировать — и все иракское общество совершенно переродится. Большинство советских диссидентов свободой, здоровьем, а то и жизнью готовы были рисковать ради проведения в России настоящих свободных выборов — и каким же ударом для них было, когда народ свободно за партию Жириновского проголосовал… А в какой восторг и умиление палестинолюбивых европейцев приводит «демократия» в родной пластилиновой автономии…
Соответствующий ярлычок очень любят наклеивать на режимы уж вовсе на демократию не похожие типа «народной демократии» соцлагеря или на коленке склепанные «парламенты» некоторых арабских или африканских стран. Так что с этим термином стоит быть осторожным: не все то золото, что блестит. Какая реальность кроется на самом деле за наклейкой «Единственной демократии Ближнего востока»? Вне всякого сомнения, израильское общество по своей структуре и культуре много ближе к настоящим демократиям Европы и Америки, чем Иран или Саудовская Аравия, но… давайте уже начистоту.
* * *
В 1977 году победу на выборах одержала не «Авода», бывшая (под другими названиями) правящей еще до образования государства, а «Ликуд», объединявший более правые и традиционные организации, во главе с Менахемом Бегином, которого когда-то чуть не утопили вместе с приснопамятной «Альталеной». Не то чтобы власть так-таки действительно сменилась (об этом — ниже), но сам факт голосования за кого-то другого был для «Аводы» громом с ясного неба.
Вспомним Америку, Европу, где парламентское большинство, а с ним и власть, многократно ходила туда и обратно из рук в руки, и проигравшие были всякий раз, конечно в печали, но не в истерике. Одним из несомненных преимуществ представительной демократии как раз и является возможность изменения политики без кровопролития. В Израиле же такого просто не представляли. Так была ли в нем на самом деле демократия? А давайте-ка все-таки без сантиментов трезво поставим вопрос: откуда бы ей взяться?
Утверждая, что демократия — наилучший образ правления, Черчилль вряд ли стал был рекомендовать ее готтентотскому племени или королевству Занзибар. Британия его времени была страной практически монокультурной, политические разногласия могли улаживаться путем переговоров именно потому, что общего в образе жизни и мировоззрении оппонентов по умолчанию было больше, чем различного. А евреи…
Евреи чужих не любят. Века существования в далеко не всегда благоприятных условиях диаспоры приучали жить «спина к спине», доверять только тому, в ком нюхом чуяли «своего». Вот, к примеру, как отзывается одесский еврей Исаак Бабель о впервые в жизни увиденных единоплеменниках Галиции и Волыни:
«Узкоплечие евреи грустно торчат на перекрестках. И в памяти зажигается образ южных евреев, жовиальных, пузатых, пузырящихся, как дешевое вино. Несравнима с ними горькая надменность этих длинных и костлявых спин, этих желтых и трагических бород. В страстных чертах, вырезанных мучительно, нет жира и теплого биения крови».
Притом что далеко ли от той Волыни до Одессы? Высокообразованный уроженец Германии Мартин Бубер этих галицийских и вовсе воспринимал как романтическую экзотику… А теперь представьте себе на минутку, как могут доверять друг другу, найти общий язык Голда Мабович родом из Украины, выросшая в Америке, и какой-нибудь йеменский чеканщик. Не представляете? Правильно. Они-таки и не находили. И не доверяли.
В киббуцы объединялись главным образом земляки. Стремление, на всякой работе и должности окружать себя прежде всего «своими», было инстинктивным и непреодолимым, что вполне естественно и далеко небезосновательно «чужими» воспринималось как дискриминация и несправедливость (впрочем, и сами они поступали не иначе). А если еще учесть свойственные социализму привилегии для чиновников, легко понять, как важно (важнее всякой политики) проголосовать на выборах за «своего», чтобы «своих» продвинул на государственную службу, чтобы «свой» стал полицейским, офицером, учителем, чтобы по радио обязательно передавали «наши» песни.
Наведение мостов через такие пропасти требует времени. Не лет и не десятилетий, а поколений. Это — при желании. Но ведь были и есть в Израиле общины, у членов которых желания увидеть «своих» в других евреях нет и не было никогда. Значительная часть т.н. «старого Иешува» — чисто религиозных общин, которые в Святую Землю молиться приехали, а не заниматься суетными земными делами. Жили аки птицы небесные на деньги, присылаемые единоверцами из диаспоры, ни о каких государствах знать ничего не хотели — не хотят и до сих пор. Их цель — суперправедность, понимаемая как непоколебимая верность собственному традиционному образу жизни, а там — хоть весь мир гори.
Такому обществу демократия подойдет ли? Бен Гурион был несомненно правителем авторитарным, что ему отнюдь не в укор. Нет-нет, конечно, не тоталитарным как в России или Германии, Боже упаси, да и от диктатур, образовавшихся в новорожденных государствах восточной Европы после распада империй (а они-то географически и были тем самым «Идишлендом», откуда есть пошел современный сионизм) отличался все же в лучшую сторону, но из песни слова не выкинешь.
Ко всем внутренним сложностям добавляется еще и ситуация внешняя (как раз сейчас Марк Солонин запустил на Ютубе курс лекций о войнах Израиля — очень рекомендую) и серьезная дискуссия о форме существования «национального очага», когда даже в самом Иешуве далеко не все были убеждены в необходимости государства. Конечно, не все тогдашние решения Бен Гуриона поддержали бы мы сегодня, но… как известно, «каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны», хотя несомненно величайшим достижением можно считать, что кинуть сумел Сталина — самого выдающегося кидалу всех времен и народов. Фиг бы у него это получилось при демократии с таким количеством советских агентов и идейных коммунистов со всех сторон.
Возможен ли был переход к демократии в следующем поколении? Утверждать не берусь, ибо и военная угроза далеко не миновала, а потенциальные противники демократичностью отнюдь не отличались, и по-прежнему остро стояла стояла проблема сосуществования выходцев из разных культур, и социалистическая экономика куда более естественно сочеталась с административно-командными методами управления, да к тому же принцы и принцессы, дети и внуки первопроходцев, слишком привыкли к привилегиям.
Но внешние признаки «карго-демократии», конечно, наличествовали с самого начала: был парламент, место для вполне реальных дискуссий вплоть до рукоприкладства, он безусловно обладал правом совещательного голоса, но окончательные решения все-таки принимались в другом месте; была правоохранительная и судебная система, не очень, правда, независимая, как показало, в частности, дело об убийстве Арлозорова (которое, вместо того чтобы расследовать, попытались навесить на политических противников, но тут вам не Москва-37-й, тайна сия не раскрыта и по сей день); и был центр реального управления с принятием решений: правительство и околоправительственная клика.
После 1977 года, когда перевес на выборах доставался то той, то другой стороне, к тому же несколько раз возникали компромиссные правительства единства, центр принятия решений все той же кастой левой аристократии, естественно, должен был переместиться. Наиболее подходящим местом оказалась правоохранительная и судебная система. Значительно усилилась практика открытия фейковых уголовных дел против неугодных — прежде просто конкурентов в борьбе за посты, но со временем — явно по политическим мотивам. «Дела» рассыпались быстро, но карьера «объектов» была загублена. И наконец, после убийства Ицхака Рабина — даже насильственная смерть не примирила большинство населения страны с его политикой «мирного процесса» — правительство оказалось правым, и с 1995 года, после заявления Арона Барака, что «все подсудно», кнессет может лишь подавать законопроекты, законами они становятся только с согласия Верховного Суда.
Итак, отчаянные вопли митингующих: «Караул, спасите израильскую демократию!», — равно как и возражения их противников: «Сами вы демократию подрываете!», — в равной степени ложь. Невозможно ни спасать, ни подрывать то, чего не было и нет. Борьба идет совсем за другое.
* * *
В этом тексте я несколько раз использовала противопоставление правые/левые, не объясняя, что оно означает. Но в наше время эта оппозиция используется очень широко и очень по-разному, в зависимости от места и времени, и потому необходимо разъяснить, что именно имеется в виду в сегодняшнем Израиле. Начать, вероятно, придется с истоков сионизма.
Идеология его близка к идеологиям коренных народов провинций «Идишленда», стремившихся обрести независимость от обреченных уже империй. С одной стороны она ориентирована национально: хотим СВОЕ государство, с другой — представления о том, как это государство будет устроено, заимствовались у метрополий и европейских наций (сравните хоть «Еврейское государство» Герцля). Хотим как в Европе: демократию (получилось не у всех и не сразу), свою армию, чтобы защищаться от внешней опасности, свои законы, свою правоохранительную систему и суд, чтобы их защищать. Вроде бы, все логично, но кто же тогда мог предсказать, что требование защищать себя окажется несовместимым с требованием «как в традиционных демократиях»?
Традиционные демократии типа Франции, Германии (а теперь уже и Америка явно вступает на тот же путь) принципиально отказываются защищать не только свою территорию, но и свою культуру, традицию и язык. Господствующая квазирелигия, известная под брендом «прав человека», однозначно предписывает поддержку захватчика против обороняющегося и преступника против законопослушного гражданина. Две части традиционных национальных идеологий восточной Европы, включая сионизм, оказались несовместимыми, и приходится делать выбор.
Так вот, в Израиле те, кто по-прежнему готов отстаивать свою землю и свой народ, именуются «правыми», а те, кому дороже принадлежность к «западной культуре», такой, какой оказалась она сейчас — «левыми». Ну вот, так сложилось. Остальные сходства и различия особого значения не имеют.
Например, если вспомнить известный разговор Зеленского с посланцами Байдена в конце февраля прошлого года, то предложение американцев — дать машину и обеспечить охрану для бегства пану президенту и его семейству — есть в израильской терминологии выражение ЛЕВОЙ позиции, а ответ Зеленского, что не такси ему требуется, а оружие — однозначно ПРАВЫЙ.
Понятно, что у наших левых большое преимущество за счет поддержки того самого «прогрессивного человечества», без которой такому мелкому государству все-таки не прожить, так что есть кому подхватить их возмущенные вопли про подрыв демократии, зато в самом Израиле упрямые евреи не согласны за красивые слова жертвовать будущим своим и своих детей, которых им (в отличие от Европы) рожать еще не надоело.
Нынешний «наезд» правых на Верховный Суд и правоохранительную систему в целом объясняется тем, что с середины девяностых она является цитаделью левых. Никакой демократии, никакого разделения властей в Израиле на самом деле не было никогда и не появится, независимо от того, сохранит ли Верховный Суд свое влияние. Возникнет ли она когда-нибудь, судить еще рано потому, что под вопросом остается будущее не только Израиля как государства, но и демократии как системы.
Жизнь, конечно, сложнее любых классификаций, по каким-то другим вопросам между правыми и левыми могут быть согласия или разногласия, вынужденные отступления и компромиссы, те и другие в унаследованной от социализма системе чиновничьего правления и взятками иной раз не брезгуют (но ловят на этом, конечно, только «правых», и обвинение в коррупции широко используется против политических противников даже там, где она и близко не лежала — как в «делах» Натаньягу), но спасать-то по большому счету надо не никогда не существовавшую демократию, а пока что реально существующую страну.
Именно об этом однозначно свидетельствуют развивавшиеся на митинге «в защиту демократии» палестинские флаги. Левые не то чтобы намерены непременно ее разрушить — просто сохранение и защита ее приоритетом для них не является. Куда важнее «как во всех европах» отстаивать права трансгендеров, гоняться с сачком за каждой молекулой СО2 и Третий Мир возлюбить более самого себя. В конце концов, если европейцы немцами, французами, англичанами и разными прочими шведами быть больше не хотят, так и нам евреями оставаться неприлично. Какой еще мировой антисемитизм? Мы уже давно выше этого!
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2023/nomer1/graifer/
