1.
Hе могу с Тобой встретиться
во времени:
стo лет прошло
перелетного бремени...
Замеса беднейшего королевского,
Ты сам, осознавая,
вращая, вжимая, удесятеряя,
выбил свои строки под этими небесами
(да и под теми, где темя моё).
Смерч тихий, река живая
старого такого разлива...
Такая, ну, настолько такая,
что и в портфеле ее носить – диво.
Друг о том же
и брат, и не друг,
ибо так просто и сложно
не замыкался еще
никакой круг.
Памятник очень такой...
Абрис его большой
икотой проплачен смертельной
и смертью самóй.
Заплатил перегонам века
и судьбе удельной,
распорядившейся так тобой...
Мы всё с Тобою перенесли.
Жизнь такая, судьба такая
почти не встречаются
на уделах Земли.
И нечего подводить в смысле итога –
здесь другой разряд и другой класс
документов от Бога.
Всё получилось на счёт «раз».
Слава идет по Земле, колышется,
падая перед Тобой в траву-мураву.
С Вами живется, слышится, дышится.
С Тобой всегда и живу.
2.
О радость мира! Светлая мечта
на подлинной земле, где понедельник
свой правит бал. Немая красота
запряталась в крапиву и репейник.
Урок избитых истин всякий день
несом туда, где новый несмышлёныш
корчует всё один и тот же пень.
Над ним ворóны следуют в Воронеж,
туда, где «эта улица и дом»
и «эта» нас запомнившая «яма»,
к которой вышел с думой о былом,
пока к портрету кочевала рама.
Тостуемый, скажи который час
там у тебя и сколько ждать осталось,
пока мы станем счастливы хоть раз
и вспыхнет встречи молодая радость.
Мы знаем, ты не призрак, не пророк,
ты больше (что никак не ожидалось),
и появился в срок, и вышел в срок –
беспримесная с примесями радость.
Настои встреч повсюду и нигде,
и выжил парфюмер в своём флаконе,
зашифровав тебя в живой воде
и в летней лени золотой истоме.
Сегодня час, как выбыли сто лет
из «во поле берёзонька стояла»,
где от твоей лучины взвился свет,
которого она не ожидала.
3.
Сластёна. Нищий среди нищих.
Предтеча. Часослов. Пророк.
Бродяга. Инок. Третий лишний,
Познавший неизбежный рок.
Недоучившийся ребёнок.
Переучившийся мудрец.
Чей взгляд, проникновенно тонок,
Объял всю боль чужих сердец.
Гоним. Топим. Судим. Растоптан.
Терзаем. Сослан и убит.
Вновь воскрешён. Скупаем оптом.
И вновь, как прежде, «щегловит».
Твоё сродни богатство Сути
Непостигаемых Причин.
В нечеловеческой той Смуте
Ты был отчаянно один…
Смолкает шум привычной песни,
Когда ступаешь ты в тиши
Так миру хорошо известной
Навылет раненой души.
4.
О, если бы мог деться в январе
в открытой сумасбродности зацепок
хоть в стужу, хоть в горячее пюре,
то не был бы отчаянно так крепок
в камнях ночных и гулких мостовых,
указывая молча на педали
и клавиши оргáнов молодых,
что все ключи тебе давно отдали.
О, если б короб деревянный тот
ответствовал, внутри себя немея,
не растопила б многокрепкий лёд
Валькирия, она же Лорелея.
Небросок, неказист и неколюч,
стоит твой столп в отчизне летописцев.
Храним в музеях твой домашний ключ,
делами неказистости неистов.
5.
Из-за ступенчатых углов
ты посылал нам позывные,
не помышляя про улов
и восхищения любые.
Густых и самых лучших гамм
слышны ходы. Шутя-рыдая,
ты к утвердительным рядам
так воспарил, себя играя
в такой серьёз, что даже те,
кто в подоплёке сомневался,
со стен убрали в темноте
тот лозунг, что на них остался.
Имея шансов ровно ноль,
ты так проник куда нам надо,
что преклонить сейчас позволь
колени в память листопада.
