К 150-летию со Дня Рождения классика
«Я не знаю ничего лучшего, чем путешествие».
Бунин — из интервью газете «Голос Москвы», 1912
Пожалуй, действительно путешествие во времени с Иваном Алексеевичем Буниным лучше всего начать в 1912 году, ему 42 года, пройдена половина жизни, отмечается 25-летие его творчества. В 1903 году 33-летний (!)[1] Бунин удостоен Пушкинской премии за книгу «Листопад» и перевод «Песни о Гайавате». Здесь требуется сделать остановку, высветить вкратце материалы Пушкинской премии: отрывок из первого стихотворения книги и вступление из «Песни о Гайавате».
Листопад
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Веселой, пестрою стеной
Стоит над светлою поляной.
Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, елочки темнеют,
А между кленами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца.
Лес пахнет дубом и сосной,
За лето высох он от солнца,
И Осень тихою вдовой
Вступает в пестрый терем свой.
Вы, кто любите природу —
Сумрак леса, шепот листьев,
В блеске солнечном долины,
Бурный ливень и метели,
И стремительные реки
В неприступных дебрях бора,
И в горах раскаты грома,
Что как хлопанье орлиных
Тяжких крыльев раздаются, —
Вам принес я эти саги,
Эту Песнь о Гайавате!
Когда в юности я впервые читал прозу Бунина, сразу обратил внимание на описания природы. Она, природа, выступает полноправным действующим лицом, в силу чего ее хочется не один раз перечитывать (описания природы у большинства писателей, как правило, пропускал из-за их трафаретности), а сама бунинская проза стала для меня откровением выдающегося Мастера. Забыл упомянуть, что также в юности читал «Песнь о Гайавате», которую сразу же полюбил. Недавно узнал, что Варлам Шаламов[2] в свое время написал статью «Работа Бунина над переводом «Песни о Гайвате». Эта статья представляет писателя в несколько неожиданной роли исследователя-литературоведа, она впервые была опубликована в журнале «Вопросы литературы»,1963, №1. Известно, что упоминание на Колыме о Бунине, как классике русской литературы, сыграло роковую роль в судьбе Шаламова — за это ему в 1943 году был назначен новый, десятилетний срок. Возвращаясь к самой статье, следует указать, что писатель самостоятельно и скрупулезно изучал первоисточники для своего литературоведческого исследования. В частности, он выяснил, где и когда был впервые издан «Перевод «Песни о Гайавате»: «За время с 2 мая по 24 сентября 1896 года в двадцати пяти номерах «Орловский вестник»[3] напечатал полный текст перевода «Песни о Гайавате». <…> Главы поэмы Лонгфелло[4], за исключением последней, печатались на первой полосе газеты. <…> Поэма цензурована в Киеве 30 октября 1896 года. Стало быть, первой публикацией «Песни о Гайавате» можно считать газетный ее текст с 2 мая по 24 сентября 1896 года».
Далее Шаламов разбирает, как Бунин сразу после этого перевода в течение семи лет занимался правкой перевода, подчеркивая, что «Орловский вариант поэмы вряд ли бы заслужил Пушкинскую премию, там много «огрехов», а наиболее поэтичные строки еще не были найдены переводчиком.» <…> «Если взять издание 1896 года и сравнить его с переводом 1903 года, в первой половине поэмы мы не найдем почти ни одной строфы, не подвергшейся правке Бунина. Много строф переписано заново. Размер «Гайаваты», ее свободный ритм дал Бунину возможность то увеличивать, то уменьшать количество строк в строфе». В итоге Шаламов констатирует:
«Переводчик не стремится к буквализму. Нет почти ни одного примера, когда Бунин делал бы изменение, добиваясь большей схожести с оригиналом. Задача улучшения перевода совсем в другом. Это — улучшение русской поэтической речи, большее поэтическое совершенство языка. Отрабатывается стих, усиливается образность речи. Это первая, самая главная задача переделки».
Очевидно, что при такой фундаментальной переделке Бунин не раз вспоминал классический перевод Лермонтовым Гёте «Молитвы путника». Удивительный перевод Лермонтова 1840 года этого стихотворения Гёте, лучше которого не было в русской словесности, (хотя переводили Анненский, Брюсов, Пастернак), служил Бунину неисчерпаемым ориентиром во время семилетней работы над переводом «Песни о Гайавате», тем более, что разговор ведётся о путнике, путешественнике:
«Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнешь и ты».
Этому безусловно способствовало то, что Бунин с юных лет был влюблен в классическую литературу, прежде всего в творчество Льва Толстого, сказавшего о Лермонтове: «В его прозе нет ни одного лишнего слова — ничего, ни одной запятой нельзя ни убавить, ни прибавить». В июле 1893 г. Бунин посылает Толстому вместе с письмом оттиск своего рассказа «Деревенский эскиз», впоследствии названного «Танькой». Письмо содержит удивительное свидетельство искренней любви Бунина к Льву Толстому:
«Не удивляйтесь, что получите при этом письме брошюрку […] Посылаю её Вам, как человеку, каждое слово которого мне дорого, произведения которого раскрывали во мне всю душу, пробуждали во мне страстную жажду творчества».
Дальше — больше. Через полгода в январе писатель побывал у Толстого в Москве, в Хамовническом доме. Встреча была краткой, но осталась навсегда в памяти Бунина. Лев Толстой отговорил Бунина опрощаться до конца, заметив, что нельзя насиловать себя и «во всякой жизни можно быть хорошим человеком». Эту же мысль он повторил и в письме к Бунину от 23 февраля 1894 г.: «Не думайте тоже о форме жизни, иной, более желательной: все безразличны. Лучше только та, в которой требуется наибольшее напряжение духовной любовной силы». Бунинское увлечение толстовством было кратковременным, но исключительная любовь к писателю – человеку, художнику, мыслителю – сохранилась на всю жизнь. «Для меня был богом Лев Николаевич Толстой», — признался он в одном из своих интервью.
Нужно отметить, что именно на рубеже веков Иван Бунин познакомился со многими выдающимися литераторами, но больше всех ценил Чехова: «У меня ни с кем из писателей не было таких отношений, как с Чеховым. За все время ни разу, ни малейшей неприязни. Он был неизменно со мной сдержанно нежен, приветлив, заботился как старший, – я почти на одиннадцать лет моложе его, — но в то же время никогда не давал чувствовать свое превосходство и всегда любил мое общество, — теперь я могу это сказать, так как это подтверждается его письмами к близким: «Бунин уехал, и я один…» Довольно быстро писатель сблизился с Александром Куприным[5] — они были одногодками, вместе начинали вхождение в литературное сообщество и, по словам Ивана Алексеевича, «без конца скитались и сидели на обрывах над бледным летаргическим морем».[6] Бунин вспоминал, что Куприн крайне мало читал, и поражался тому, что из эдакого лентяя вышел писатель.
Члены московской литературной группы «Среда»: М. Горький, И. Бунин, Ф. Шаляпин, Скиталец (С. Петров), Н. Телешов, Л. Андреев, Е. Чириков. Конец 1902г. Снимались в телеателье Карла Фишера на Кузнецком мосту, и тогда это фото обошло многие страны как в России, так и за рубежом
Пожалуй, самые интересные творческие встречи Бунина с писателями происходили в московской литературной группе «Среда» Телешова.[7] Высказываться на литературных чтениях требовалось совершенно откровенно, не обижаться на критику. «Среды» были очень популярны благодаря участию в них Чехова, Горького, Андреева, Зайцева, Скитальца, Чирикова, Вересаева, Куприна, Серафимовича. Частыми гостями были Шаляпин и Рахманинов. Жена Н.Д. Телешова Елена Андреевна Карзинкин (1869–1943), представительница известной купеческой династии, свободно говорила на английском, итальянском, французском, греческом, немецком языках. Окончила Московскую школу живописи, ваяния и зодчества, была ученицей Поленова и интересной художницей. Благодаря ей на «Средах» бывали художники Головин, Первухин, Васнецов, Левитан. Летом «Среды» перемещались в Малаховку, на дачу Телешова, на берег живописного озера. Гостеприимный дом хозяина привлекал творческой атмосферой. В доме была особенная комната специально для Ивана Бунина — «Бунинская».
«Бунин, — писал Н. Д. Телешов в своих воспоминаниях, — представлял собою одну из интересных фигур на «Среде». Высокий, стройный, с тонким умным лицом, всегда хорошо и строго одетый, любивший культурное общество и хорошую литературу, много читавший и думавший, очень наблюдательный и способный ко всему, за что брался, легко схватывавший суть всякого дела, настойчивый в работе и острый на язык, он врожденное свое дарование отгранил до высокой степени. Литературные круги и группы, с их разнообразными взглядами, вкусами и искательством, все одинаково признавали за Буниным крупный талант, который с годами рос и креп, и, когда он был избран в почетные академики, никто не удивился, даже недруги и завистники ворчливо называли его «слишком юным академиком», но и только. Наши собрания Бунин не пропускал никогда и вносил своим чтением, а также юмором и товарищескими остротами много оживления. Это был человек, что называется — «непоседа». Его всегда тянуло куда-нибудь уехать. Подолгу задерживался он только у себя на родине в Орловской губернии, в Москве, в Одессе и в Ялте, а то из года в год бродил по свету и писал мне то из Константинополя, то из Парижа, из Палестины, с Капри, с острова Цейлона…»
Действительно, особенно интенсивной скитальческая жизнь писателя была до революции. В эту пору Бунин предпринял и ряд дальних путешествий — в Европу, в Святую Землю, на Цейлон, — и неисчислимое множество поездок по России, европейскую часть которой он исколесил вдоль и поперек, от Волги до Днепра и от Балтийского до Черного моря.
Вот отрывок из рассказа «Иудея», написанного на следующий год после 1907-го, когда совершил путешествие с В.Н. Муромцевой[8] в Египет, Сирию, Палестину:
«В садах вокруг Яффы — пальмы, магнолии, олеандры, чащи померанцев, усеянных огненной россыпью плодов. Запыленные ограды из кактусов в желтом цвету делят эти сады. Между оградами, по песчано-каменистым тропинкам, медленно струится меланхолический звон бубенчиков — тянется караван верблюдов. Где-то журчит по канальчикам вода — под однотонный скрип колес, качающих ее из цистерн. Этот ветхозаветный скрип волнует. Но еще больше волнует сама Яффа. Эти темные лавчонки, где тысячу лет торгуют все одним и тем же — хлебом, жареной рыбой, уздечками, серебряными кольцами, связками чесноку, шафраном, бобами; эти черные, курчаво-седые старики-семиты с обнаженными бурыми грудями, в своих пегих хламидах и бедуинских платках; эти измаилитянки в черно-синих рубахах, идущие гордой и легкой походкой с огромными кувшинами на плечах; эти нищие, хромые, слепые и увечные на каждом шагу —вот она, подлинная Палестина древних варваров, земных дней Христа!»
Нужно отметить, что писатель всегда считал Николая Телешова лучшим другом, бескорыстно помогавшим ему в организации зарубежных путешествий.[9] Вот как об этом незабываемом времени Иван Алексеевич писал в своих воспоминаниях:
«В те благословенные дни, когда на полудне стояло солнце моей жизни, когда, в цвете сил и надежд, рука об руку с той, кому Бог судил быть моей спутницей до гроба, совершал я своё первое дальнее странствие, брачное путешествие, бывшее вместе с тем и паломничеством во святую землю».
И.А. Бунин и В.Н. Муромцева
Поскольку Анна Цакни[10] не давала Бунину развода, писатель не мог официально оформить свои отношения с Муромцевой; они обвенчались уже после отъезда из России, в 1922 году (шафером был Александр Куприн).
И, конечно, глубоко правомерно, что Бунин посвятил Телешову одно из выдающихся своих стихотворений.
В степи
Н. Д. Телешову
Вчера в степи я слышал отдаленный Крик журавлей. И дико, и легко Он прозвенел над тихими полями… Путь добрый! Им не жаль нас покидать: И новая цветущая природа, И новая весна их ожидает За синими, за теплыми морями, А к нам идет угрюмая зима: Засохла степь, лес глохнет и желтеет, Осенний вечер, тучи нагоняя, Открыл в кустах звериные лазы, Листвой засыпал долы и овраги, И по ночам в их черной темноте, Под шум деревьев, свечками мерцают, Таинственно блуждая, волчьи очи… Да, край родной не радует теперь! И все-таки, кочующие птицы, Не пробуждает зависти во мне Ваш звонкий крик, и гордый и свободный. Здесь грустно. Ждем мы сумрачной поры, Когда в степи седой туман ночует, Когда во мгле рассвет едва белеет И лишь бугры чернеют сквозь туман. Но я люблю, кочующие птицы, Родные степи. Бедные селенья — Моя отчизна; я вернулся к ней, Усталый от скитаний одиноких, И понял красоту в ее печали, И счастие — в печальной красоте. Бывают дни: повеет теплым ветром, Проглянет солнце, ярко озаряя И лес, и степь, и старую усадьбу, Пригреет листья влажные в лесу, Глядишь — и все опять повеселело! Как хорошо, кочующие птицы, Тогда у нас! Как весело и грустно В пустом лесу меж черными ветвями, Меж золотыми листьями берез Синеет наше ласковое небо! Я в эти дни люблю бродить, вдыхая Осинников поблекших аромат И слушая дроздов пролетных крики; Люблю уйти один на дальний хутор, Смотреть, как озимь мягко зеленеет, Как бархатом блестят на солнце пашни, А вдалеке, на жнивьях золотых, Стоит туман, прозрачный и лазурный. Моя весна тогда зовет меня, — Мечты любви и юности далекой, Когда я вас, кочующие птицы, С такою грустью к югу провожал! Мне вспоминается былое счастье, Былые дни… Но мне не жаль былого: Я не грущу, как прежде, о былом, — Оно живет в моем безмолвном сердце, А мир везде исполнен красоты. Мне в нем теперь все дорого и близко: И блеск весны за синими морями, И северные скудные поля, И даже то, что уж совсем не может Вас утешать, кочующие птицы, — Покорность грустной участи своей!
И. Бунин и Н. Телешов. М., 1910 г.
Стихотворение написано в 1889 году, в 19-летнем возрасте, чувствуется воронежский оттиск детства… Иван Алексеевич родился 10 (22) октября 1870 года в Воронеже, в доме № 3 по Большой Дворянской улице. Вот что писал писатель в апреле 1915 года:[11]
«Там прошли первые три года моей жизни. <…> Но расти в городе мне не пришлось. Страсть к клубу, к вину и картам заставила отца[12] через три с половиной года возвратиться в Елецкий уезд, где он поселился на своем хуторе Бутырки. Тут, в глубочайшей полевой тишине, летом среди хлебов, подступавших к самым нашим порогам, а зимой среди сугробов, и прошло все мое детство, полное поэзии печальной и своеобразной».
Ваня был третьим ребёнком в семье после старших братьев Юлия[13] и Евгения[14]. (Собственно говоря, чтобы дать гимназическое образование старшим сыновьям, семья Буниных перебралась из деревни в Воронеж в 1867 году.)
«Все предки мои всегда были связаны с народом и землей, были помещиками. Помещиками были и деды, и отцы мои, владевшие имениями в средней России, в том плодородном подстепье, где древние московские цари, в целях защиты государства от набегов южных татар, создавали заслоны из поселенцев различных русских областей, благодаря этому, образовался богатейший русский язык и откуда вышли чуть не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым и Толстым. <…>
Писать начал рано. Рано появился и в печати. Критика обратила на меня внимание довольно скоро.[15]»
Продолжая автобиографическую заметку Ивана Алексеевича, читаем:
«Года за два до поступления в гимназию (поступил я туда на одиннадцатом году) я испытал еще одну страсть — к житиям святых, и начал поститься, молиться. Страсть эта, вначале сладостная, превратилась затем, благодаря смерти моей маленькой сестры Нади, в мучительную, длившуюся целую зиму, в постоянную мысль о том, что за гробом».
Множество стихов на конфессиональные темы написано писателем, как бы в подтверждение на протяжении всей жизни, в разных странах, например, такое:
В СИЦИЛИИ
Монастыри в предгориях глухих,
Наследие разбойников морских,
Обители забытые, пустые —
Моя душа жила когда-то в них:
Люблю, люблю вас, келии простые,
Дворы в стенах тяжелых и нагих,
Валы и рвы, от плесени седые,
Под башнями кустарники густые
И глыбы скользких пепельных камней,
Загромоздивших скаты побережий,
Где сквозь маслины, кажется, синей
Вода у скал, где крепко треплет свежий,
Соленый ветер листьями маслин
И на ветру благоухает тмин!
1.VIII.12
Необходимо привести отрывки из отклика на поэзию Ивана Алексеевича ведущего критика того времени Юлия Айхенвальда[16]: «Иван Бунин. Его стихотворения».
«На фоне русского модернизма поэзия Бунина выделяется как хорошее старое. Она отражает вечную пушкинскую традицию и в своих чистых и строгих очертаниях дает образец благородства и чистоты. <…> Его строки — испытанного старинного чекана; его почерк — самый четкий в современной литературе; его рисунок — сжатый и сосредоточенный. <…> У него стих как бы потерял свою самостоятельность, свою оторванность от обыденной речи, но через это не опошлился. <…> Поэтизируя факты, он не боится старых, но нестареющих ценностей мира, не стесняется петь то, на чем останавливались уже многие взоры, что воспевали уже многие чужие уста. Весна, ручей, восход, полдень, настойчивые песни соловьев, голуби, звезды его любимые, февраль, апрель, «золотой иконостас заката» — всё это продолжает его вдохновлять, всё это, казалось бы, исчерпанное его предшественниками на разных концах земли, дожидалось его, существует и для него, свежее и светлое, не ослабленное в своей первозданной чистоте. <…> Он рисует факты, а из них уже сама, органически рождается красота. <…>
В дивном стихотворении «Христос», которое пронизано светом полудня и лучезарно в самых звуках своих, он рассказывает, как живописцы по лесам храма шли в широких балахонах, с кистями, в купол — к небесам; они, вместе с малярами, пели там песни и писали Христа, который слушал их, и все им казалось, что
…под эти
Простые песни вспомнит Он
Порог на солнце в Назарете,
Верстак и кубовый хитон.
Ибо ближе всего ко Христу хитон повседневный и песни простые; оттого и Бунин, певец простых и прекрасных песней, художник русской действительности, сделался близок и к Палестине, и к Египту, к религии — ко всей красоте и широте мироздания. Его достойная поэтическая тропа привела его от временного к вечному, от близкого к далекому, от факта к мифу. И потому его странничество, его неутомимая тоска по морям и землям получает высшее оправдание, и до предельных высот религиозной красоты доходит у него вот это стихотворение, одно из самых глубокомысленных во всей литературе:
ЗОВ
Как старым морякам, живущим на покое,
Все снится по ночам пространство голубое
И сети зыбких вант; как верят моряки,
Что их моря зовут в часы ночной тоски, —
Так кличут и меня мои воспоминанья:
На новые пути, на новые скитанья
Велят они вставать — в те страны, в те моря,
Где только бы тогда я кинул якоря,
Когда б заветную увидел Атлантиду,
В родные гавани во веки я не вниду,
Но знаю, что и мне, в предсмертных снах моих,
Все будет сниться сеть канатов смоляных
Над бездной голубой, над зыбью океана:
Да, чутко встану я на голос Капитана!
Да, если мир — море и правит его кораблями некий Капитан, то среди самых чутких к Его голосу, среди ревностных Божьих матросов, находится и поэт Бунин…»
(Из книги: Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. Выпуск III. М.: Мир,
1917).
Возвращаясь к автобиографической заметке Бунина, читаем:
«Гимназия и жизнь в Ельце оставили мне впечатления далеко не радостные… <…> Резок был и переход от совершенно свободной жизни, от забот матери к жизни в городе, к нелепым строгостям в гимназии… <…> Учился я сперва хорошо, воспринимал почти все легко, потом хуже: новая жизнь сделала то, что я стал хворать, таять, стал чрезмерно нервен, да еще на беду влюбился, а влюбленность моя в ту пору, как, впрочем, и позднее, в молодости, была хотя и чужда нечистых помыслов, но восторженна. Дело кончилось тем, что я вышел из гимназии».
Таким образом, не окончив четырёх классов, в начале 1886 года Иван Бунин продолжает образование под руководством старшего брата Юлия — сосланного народовольца. Прекрасно образованный, с большим жизненным опытом, Юлий оказал большое влияние на младшего брата, посеял в нем гражданские и вольнолюбивые устремления. Юлий Алексеевич многое сделал и для развития литературных способностей будущего писателя. Он же настоял на отправке первого стихотворения Ивана в журнал «Родина». В той же автобиографической заметке Бунин непосредственно об отправке и чтения книг в детстве писал:
«В апреле 1887 года я отправил в петербургский еженедельный журнал «Родина» стихотворение, которое и появилось в одном из майских номеров. Утра, когда я шел с этим номером с почты в Озерки, рвал по лесам росистые ландыши и поминутно перечитывал свое произведение, никогда не забуду.» <…> «Читал я в детстве мало и не скажу, чтобы уж так жаждал книг, но, вероятно, прочитал все, что было у нас в доме…». <…> «Суть того чувства, что вызывали во мне эти книги, и до сих пор жива во мне, но ее трудно выразить. Главное заключалось в том, что я видел то, что читал, — впоследствии даже слишком остро, — и это давало какое-то особое наслаждение».
Наше путешествие во времени недаром начинается в 1912-м, ибо десятилетие 1910–1919 наиболее плодотворный период бунинского творчества до эмиграции: были написаны четыре новые книги, вышло Полное собрание сочинений писателя[17], он становится одной из центральных фигур в русской литературе и общественной жизни России. На сегодняшний день «самым полным оставалось Собрание сочинений И.А. Бунина в 9-ти томах[18].
«Оно состоялось благодаря тому, что инициатором и, по существу, главным редактором издания был бескомпромиссный и мужественный человек легендарный Александр Трифонович Твардовский[19]».
Впечатляет его большая вступительная статья «О Бунине».
В частности, в ней говорится:
«…Нобелевская премия, присуждённая Бунину в 1933 году[20], — акция, носившая, конечно, недвусмысленно тенденциозный, политический характер, — художественная ценность творений Бунина была там лишь поводом, — естественно, не могла способствовать популярности имени писателя на его родине. <…> Вышедшее у нас несколько лет назад пятитомное собрание сочинений И.А. Бунина (весьма неполное и несовершенное) тиражом в двести пятьдесят тысяч экземпляров — цифра космическая в сравнении с заграничными тиражами бунинских изданий — давно разошлось. Кроме того, выходили однотомники прозы, выходили «Стихотворения» Бунина в большой и малой сериях «Библиотеки поэта», отдельные издания лонгфелловской поэмы «Гайавата» в его классическом переводе — их уже не найти в книжных магазинах. Всё это говорит, конечно, прежде всего о небывалом, в смысле не только количественном, росте читательской армии на родине поэта, покинутой им когда-то в страхе перед разрушительной силой революции, перед мыслившимся ему попранием ею святынь культуры и искусства, всеобщим одичанием».
Чувствуется, как трудно было Александру Трифоновичу писать в то время предисловие к Собранию сочинений, иными словами «проходить между Сциллой и Харибдой». Полагаю, что Телешов сообщил Твардовскому о письме ему от Бунина 10 сентября 1947 года, в котором он писал: «Дорогой Николай Дмитриевич, я только что прочитал книгу А. Твардовского («Василий Теркин») и не могу удержаться — прошу тебя, если ты знаком и встречаешься с ним, передать ему при случае что я (читатель, как ты знаешь, придирчивый, требовательный) совершенно восхищен его талантом, — это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык — ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова! Возможно, что он останется автором только одной такой книги, начнет повторяться, писать хуже, но даже и это можно будет простить ему за «Теркина».
Известно и не один раз высказанное Твардовским сожаление о том, что он не ответил Бунину.
«Он мне с того света прислал привет — говорил Александр Трифонович, — а я по какой-то непостигаемой причине словом ему в ответ не обмолвился, —
вспоминал биограф Твардовского А.И. Кондратович[21] в книге «Ровесник любому поколению».
Несмотря на первоклассный отзыв Бунина о «Василии Теркине», Твардовскому нужно было писать статью «О Бунине» в духе того литературоведения, которое было принято Гослитом[22]. Статья получилась более оскорбительная, чем уважительная, хотя Твардовский не один раз подчёркивает, что он с молодости любит творчество Бунина. А с каким негодованием отзывается он не только об «Окаянных днях», но даже о творчестве Набокова, прекрасно зная, что «Окаянные дни» и книги Набокова недоступны читательской аудитории по требованиям Гослита.
Я не согласен с Твардовским, что дореволюционные издания Бунина на голову выше того, что написано в эмиграции:
«Эмиграция стала поистине трагическим рубежом в биографии Бунина, порвавшего навсегда с родной русской землей, которой он был, как редко кто, обязан своим прекрасным даром и к которой он, как редко кто, был привязан «до боли сердечной». За этим рубежом произошла не только довременная и неизбежная убыль его творческой силы, но и само его литературное имя понесло известный моо».ральный ущерб и подернулось ряской забвения, хотя жил он еще долго и писал много».
Как будто не было Нобелевской премии, подводившей итог, помимо дореволюционных изданий классическим эмигрантским книгам («Темные аллеи», «Жизнь Арсеньева»).
И, конечно, последние три фразы в статье особо унизительны для многочисленных почитателей творчества Бунина, уяснивших себе, что пишет мэтр, которому позволено писать всё, как ему заблагорассудится.
«Бунин — художник строгий и серьезный, сосредоточенный на своих излюбленных мотивах и мыслях, всякий раз решающий для самого себя некую задачу, а не приходящий к читателю с готовыми и облегченными построениями подобий жизни. Сосредоточенный и углубленно думающий художник, хотя бы он рассказывал о предметах по первой видимости малозначительных, будничных и заурядных, — такой художник вправе рассчитывать и на сосредоточенность, и даже некоторое напряжение, по крайней мере поначалу, со стороны читателя.
Но это можно считать необходимым условием плодотворного «контакта» читателя с писателем, имея в виду, конечно, не одного Бунина, но всякого подлинного художника».
Да, Иван Алексеевич оказался прав в отношении Твардовского: «писать» станет «хуже, но даже и это можно будет простить ему за «Теркина». От себя хочу добавить: можно будет простить ему за публикацию в «Новом мире» повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Разбираясь со статьёй, важно подчеркнуть, что она написана в тяжелый период жизни автора: 1965 год был годом подведения итогов десятилетней деятельности «Нового мира» и всё усиливавшихся гонений на журнал, это был и год смерти матери Твардовского.
В 1946 году советские власти захотели вернуть на родину писателя. Этой миссией по возвращению Бунина в Советский Союз занимался поэт Константин Симонов. Несколько раз были встречи Симонова в общественных местах Парижа с писателем. Попытки уговоров Бунина возвратиться на родину стали окончательно бесполезными, когда вышло в августе 46-го года постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», где вразнос ругали Зощенко и Ахматову.
В последние годы жизни писатель всё чаще вспоминал дом, где он родился.
Как благодарственно что дом, где родился Ваня Бунин, где провел первые три с половиной года жизни сохранился, и в этом году откроется дом-музей Бунина.
По словам писателя, его детские воспоминания были связаны с Пушкиным, стихи которого в доме читали вслух все — и родители, и братья. И, конечно, Бунин испытал и радость и сожаление, когда он познакомился в 40-е годы с внучкой Пушкина Еленой Розенмайер.[23] Вот что можно прочесть в записке Бунина из его архива: «…передо мной опять было существо, в котором текла кровь человека для нас уже мифического, полубожественного! Она была такая же бездомная, бедная эмигрантка, как все мы, бежавшие из России… добывала в Ницце пропитание тяжким трудом, которым и надорвала себя так, что перенесла две операции. Оплатить вторую операцию, которая свела ее в могилу, у нее уже не хватало средств, — их нужно было добывать как милостыню у добрых людей. И я сделал тут все, что мог, но это уже ее не спасло. Так на моих глазах погибла родная внучка Пушкина». В дневнике И. А. Бунина 7 сентября 1943 года отмечено: «Нынче письмо из Ниццы. Елена Александровна Пушкина… умерла 14 августа… И, может быть только потому, что по нищете своей таскала тяжести, которые продавала и перепродавала ради того, чтобы не умереть с голоду!»
Самое занимательное, что главные повороты жизни Елены Пушкиной[24], по мнению Владимира Фридкина,[25] перекочевали в рассказ «Холодная осень» из «Темных аллей» Ивана Бунина. Фабула рассказа «Холодная осень» такова.
В холодном сентябре 1914 года девушка провожает на войну жениха. Чтобы скрыть печаль перед долгой разлукой, жених, набросив платок на плечи своей любимой, читает ей стихи Фета. О такой же холодной и ранней осени. — Какая холодная осень. / Надень свою шаль и капот. / Смотри — меж чернеющих сосен / Как будто пожар восстает…
Через месяц его убивают. Она остается жить дальше, и в ответ поклялась, что не переживет его гибели. А потом революции, эмиграция, унижения, нищета. Через тридцать лет в Ницце, перебиваясь чем бог пошлет, уставшая и одинокая женщина размышляет о том, что же все-таки было в ее жизни. И отвечает себе: только тот холодный сентябрьский вечер и жених, читающий стихи Фета.
“Холодная осень” — один из самых пронзительных и нежных бунинских рассказов цикла “Темные аллеи”.
Как отмечает Владимир Фридкин, «Бунин написал этот рассказ 3 мая 44-го года, всего через несколько месяцев после смерти Елены Пушкиной-Розенмайер. Иван Алексеевич жил в Грасе, на юге Франции, и часто наведывался в Ниццу, где и познакомился с внучкой поэта. Встреча с Еленой Александровной произвела на писателя неизгладимое впечатление. В своих записках он горько сетует на то, что дочери Сашки, генерала Александра Александровича (сына А.С. Пушкина), довелось в эмиграции столь жестоко страдать. Бунин говорит, что ее лицо чем-то напомнило ему посмертную маску Пушкина.
И далее он приходит к утверждению, что подлинная биография Елены Александровны действительно схожа с судьбой безымянной героини из “Холодной осени”:
«…после революции внучка Пушкина на последнем корабле тоже эмигрировала в Турцию из Крыма. Она жила подаянием в Константинополе. У нее на руках была дочь Света, которая, когда выросла, бросила мать и стала “настоящей француженкой”. Светлана работала в кондитерском магазине в Париже, заворачивала тоненькими пальчиками с серебряными ноготками шоколадные конфеты в обертки и навсегда перечеркнула русское прошлое».
А вот, как убедительно, щемяще заканчивает Иван Алексеевич «Холодную осень»:
«Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу ее. Но, вспоминая все то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Все-таки был. И это все, что было в моей жизни — остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то там он ждет меня — с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. «Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне…» Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду».
Всё больше вникая в прозу Бунина, понимаешь, что в основном она написана под впечатлением дневниковых записей, которые вёл писатель на протяжении всей жизни. Но как безупречно эта проза написана, как каждая деталь из записей превращается в неопровержимый факт действительно случившегося, которого никак нельзя опровергнуть, становясь неотъемлемой частью безупречно скомпонованного художественного текста. Порой можно подумать, что Бунин оставляет завещание молодым авторам, входящим в литературу: не забывайте каждый день вести свой дневник и не торопясь потом искусно обрабатывайте записи дневника в полнокровную прозу.
От себя хочу добавить — прочитайте обязательно указанную вначале статью Варлама Шаламова «Работа Бунина над переводом «Песни о Гайавате», чтобы, образно говоря, понять откуда ноги растут. Безусловно, что последующая скрупулёзная работа писателя над каждым словом в своих произведениях на протяжении тридцати лет стала неимоверно трудной дорогой к Нобелевской премии.
Во всех биографических статьях, книгах, документальных фильмах, как правило, подчёркивается, что Бунин родился в год рождения Ленина (1870), а ушел из жизни в год смерти Сталина (1953). Да, годы жизни и творчества писателя своеобразно освещают всю подноготную дворянского российского быта («Темные аллеи») в противовес ленинским опусам, а случившиеся революции Бунин представляет, как горькое расставание с тысячелетней историей России («Окаянные дни»), которому нет никакого оправдания, как бы не превозносили годы сталинского правления. Но важно отметить главное бунинское исключение из советской летописи: в Отечественной войне всегда был на нашей стороне, ненавидел фашизм, у себя на вилле во Франции в течение нескольких лет прятал трех евреев[26], несмотря на то, что по соседству с бунинским домом жили немецкие офицеры.
На мой взгляд, годы творчества Бунина прошли под священным, овеянным русским фольклором, знаком 33: в 33 года удостоен Пушкинской премии, в 1933 году — первый из русских писателей — удостоен Нобелевской премии, и 33 года (1920-1953) жил во Франции, где создал лучшие свои книги, получившие мировое писательское признание.
В гуще событий, всегда на виду, Бунина образ в разных веках схвачен отменно: есть град Катманду, как и воронежский оттиск. Строка нас умиляет: Россия видна сверху ли, снизу, в раю ли, в аду, — и по-толстовски страдает страна с Буниным вместе, всегда на виду…
Это российская даль в связке лет нам исторически точно дана: с Буниным вместе встречаем рассвет, как и закат твой, родная страна…
Примечания
[1] В христианстве – символ достижения и раскрытия духовного совершенства, возраст Христа.
[2] Варлам Тихонович Шаламов (1907-1982) – русский советский прозаик и поэт, создатель «Колымских рассказов» — достоверного описания жизни Гулага в 1930-1950 годы.
[3] «Орловский вестник» – газета общественной жизни, литературы и политики, издавался в Орле в 1873-1918гг. Именно в «Орловском вестнике» начал свою литературную деятельность Бунин, работавший в газете в 1889-1892 годах.
[4] Лонгфелло Генри Уодсворт (1807-1882) – американский поэт и переводчик, автор поэмы «Песня о Гайавате» 1855 года.
[5] Куприн Александр Иванович (1870-1938) – русский писатель, переводчик.
[6] Из очерка Ивана Бунина «Куприн», 1938 год
[7] Телешов Николай Дмитриевич (1867-1957) – русский писатель, поэт, организатор кружка московских писателей «Среда» (1899-1916)
[8] Муромцева Вера Николаевна (1881-1961) – племянница председателя Первой Государственной думы Сергея Муромцева, выпускница Высших женских курсов, вторая жена Бунина с 1906-го до смерти писателя в 1953-м
[9] С 10 апреля до конца мая 1907 года Бунин и Вера Николаевна Муромцева совершили поездку по странам Востока. Деньги на вояж им дал Николай Дмитриевич Телешов.
[10] Анна Цакни (1879-1963) – первая официальная жена Ивана Алексеевича, свадьба состоялась в сентябре 1898-го, в Одессе, после двух лет совместной жизни супруги расстались, сын Николай скончался от скарлатины в 1905-м.
[11] Иван Бунин. Автобиографическая заметка. Полное собрание сочинений в ХIII томах Том 1 Москва 2006
[12] «Отца моего звали Алексеем Николаевичем, мать – Людмилой Александровной (в девичестве Чубаровой).» Из автобиографической записки.
[13] Юлий Алексеевич (1857-1921) – русский литератор, участник народнического движения, кандидат математических наук
[14] Евгений Алексеевич (1858-1935), детство и юность провел с родителями на хуторах Орловской и Тульской губерний. По воспоминаниям В.Н .Муромцевой Евгений Бунин «погубил свой недюжинный талант художника-портретиста»
[15] Из предисловия к французскому изданию «Господина из Сан-Франциско», Бунин, Париж, 1921
[16] Юлий Исаевич Айхенвальд (1872-1928) – русский литературный критик, высланный из России на «философском» пароходе в 1922 году, широко известна была его книга «Силуэты русских писателей».
[17] Первое полное собрание сочинений Бунина в 6 томах вышло в 1915 году.
[18] Москва, Художественная литература, 1965-1967; Бунин – первый писатель эмиграции, которого с 1954-го начинают снова публиковать на Родине.
[19] Выделенное предложение опубликовано на стр. 6, Том 1, Полное собрание сочинений в ХIII томах, Москва 2006, предисловие «ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА «ВОСКРЕСЕНЬЕ»
[20] «За строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типичный русский характер» — формулировка Нобелевской премии
[21] Кондратович Алексей Иванович – писатель, заместитель главного редактора журнала «Новый мир» (1920-1984)
[22] Главное управление по делам литературы и издательств – орган государственного управления СССР, осуществлявший цензуру печатных произведений и защиту государственных секретов в СМИ в период с 1922 по 1991 годы
[23]Елена Александровна фон дер Розенмайер (Пушкина) – внучка Пушкина, дочь генерала Александра Александровича Пушкина (1890-1943)
[24] «Беспощадная осень Елены Пушкиной» из гугл Интернет
[25] Фридкин Владимир Михайлович (род. 23 ноября 1929) – советский и российский физик, доктор физ.матем. наук, автор книг о зарубежной пушкиниане.
[26] Журналист и литературный критик Александр Бахрах, пианист Александр Либерман и его жена. Этих людей Бунин спас от смерти, рискуя своей жизнью и жизнью Веры Николаевны. Именно поэтому в Израиле писатель был выдвинут на звание «Праведника мира».
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2023/nomer2/lejzerov/
