Сейчас эти дни и недели в прессе и на телеке вдруг принялись пристально отмечать 160-летие легендарного Ка Эс Станиславского. И хотя я в свое время имел некоторое отношению к театру как драматург — мои знания о Станиславском (кроме самых хрестоматийных) ограничивались двумя, закрепленных ним крылатых выражения: «Не верю» и «Когда играешь злого — ищи, где он добрый» И если первое из них напрямую относится к сценическому искусству, то второе в некоторых случаях пригодно и к жизни человека вне театра. Вот с этим-то вторым выражением(отложив на секунду в уме «приговор» Шекспира, что жизнь, мол, театр и мы в нем актеры) я предлагаю читателям и сетевым друзьям портала «Семь искусств» текст моего очерка о проживающем ныне в Лондоне высокочтимом Князе Никите Дмитриевиче Лобановом-Ростовском в котором производное от слова «доброта» и «добрый» стоит прямо в заголовке. Дело в том, что 14-го октября 2022 года в Москве состоялось представление книги писательницы Лидии Владимировны Довыденко «Дарить России. Мои встречи с князем Н.Д. Лобановым-Ростовским». В программе предполагалась встреча онлайн со многими его друзьями и коллегами по Москве. Из немосквичей на это мероприятие был приглашен из Петербурга Ваш слуга покорный и уроженец Петербурга, ныне проживающий во Франции профессор Михаил Мейлах. Я с огромной благодарностью принял предложение глубокоуважаемой госпожи Л.В. Довыденко, в котором, в частности, было отмечено, что «технические возможности организаторов книги «Дарить России» — слабые… Говорить 5 минут, потому что много желающих…» и вопрос Л.В, для выступления, «почему для Вас Никита Дмитриевич — князь Добра?»… Перечитав это приложение — я, подумав, решил отказаться от участия в этом мероприятии большим письмом к Л.В. и ко всем коллегам, в котором я рассказал, что будет справедливо отдать отведенные мне 5 минут дорогостоящего эфирного времени тем приглашенным участникам и гостям, кто никогда лично не видел героя ее книги, не был с ним в переписке, да и просто (до этого мероприятия) не мечтал о возможности пообщаться с Никитой Дмитриевичем, русским патриотом, широко образованным, остроумным и щедро одаренным человеком и так далее, каким я его знаю за столько лет общения и доверительной дружбы. Но мой отказ, в котором и тогда и сейчас я не вижу ничего зазорного, тревожного и обидного, сильно тронул князя, и я получил от него полное гнева послание, вплоть да развода. И только тогда, когда по принятым в нормальном обществе правилам спорщиков я удосужился встать на его сторону, я понял свою неправоту, не приняв во внимание (дурья моя башка подвела меня), насколько ему на склоне лет была дорога не столько сама эта книга — сколько сам факт его биографии. И каждое слово в его адрес. Да это — грех. Мой! И вот я решаюсь, заручившись поддержкой и разрешением Е.М. Берковича, замолить его публикацией моего давнего очерка с прямым ответом на вопрос Л.В. Довыденко — автора новой замечательной книги о Никите Дмитриевиче, как говорится, «на всю Ивановскую», то бишь на супер-огромную аудиторию «по белу свету» (какие там пять 5 минут).
Я не знаю, вернет ли мне мое доброе имя Никита Дмитриевич, мне перед собой охота да его сохранить.
КНЯЗЬ СВЕТА И ДОБРА,
или
Мой Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский
(нефамильярные записки, мысли, вопросы и ответы на полях)
Н.Д. Лобанов и Е.Б. Белодубровский
<…>
Никита А. Толстой
Вот шагаю я из-под арки Главного Штаба вместе с высоким тучным штучным господином с тростью-палкой, в широком твидовом пиджаке в рубчик, в очках на затылке. Идем, веселимся в поисках его «Волги» — забыл, где оставил. Это (не трудно догадаться) с Вашего позволения, Никита, остроумнейший граф-не-граф — полиграф Никита Алексеевич Толстой собственной персоной, Ваш, кажись, родственник, профессор оптики и мой многолетний патрон, учитель всего на свете и самый доверительный собеседник почти до конца своих дней. Больше того, Вы оба знавали Александра Федоровича, последнего несменяемого премьер-министра России Керенского… Да что там!? Но вся штука в том, что именно он, Никита Толстой, Ваш тезка, лично свел нас и (к моему счастью и благодарности) сблизил надолго перед Вашим персональным вечером[1] — лекции о вечере — лекции о русской живописи в эмиграции в особняке графа Стенбок-Фермора на Невском у Аничкова моста. Это был праздник, я ликовал и ликую до сих пор…
«Записки РАГ США»
Правду сказать, заочно о том, что Вы, как говорится, существуете в природе (я уже об этом не раз рассказывал и даже писал и где-то печатал[2]) и о Вашем искусстве собирателя и знатока русской театральной живописи я и мои друзья, завзятые профаны-кофеманы и упертые «неучи» вычитали из второго тома знаменитых «Записок русской академической группы в США» (1968), который я выменял в «Сайгоне» или купил за чирик, уже не помню. Потом мы подпольно в одном НИИ, где мой приятель служил курьером на копировальной машине «Эра» изготовили несколько копий всех страниц, склеили и скрепили, и самиздат готов, мы — счастливы. Должен Вам сообщить (а заодно Вашим настоящим и будущим толмачам-биографам; вот, однако, идеальный случай, прямо в руки, факт что надо, замечательный, вкусный…), что та Ваша энциклопедическая публикация с перечислением имен русских художников, работавших для театра, с датами их жизни и с названиями главных постановок, для меня в те годы (и для нас, я же — расстрига) явилось тем же историческим фактом нашей культуры, как появление романа Ильи Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь» или прозы Марины Цветаевой и стихов Мандельштама…
ТВ интервью (9 июня 2016 г.)
<…>
Но для зачина — несколько «родственных» фактов и фактиков… Далекая страна Япония. Первые числа ноября 1922. Как раз в это время Альберт Эйнштейн находится в лекционном турне в Токио. И там его настигает известие (телеграммой из Швеции) о присуждении ему нобелевской премии по физике за 1921 год (моя благодарность Евгению Берковичу за эти сведения). Турне, рассчитанное на два месяца только началось, и, естественно, сам Эйнштейн, по контракту, лично никак не может присутствовать в Стокгольме 10 декабря на торжественной церемонии. И не может облаченным во фрак (согласно «Завещанию Альфреда Нобеля») получить награду и диплом из рук Короля (но зато, облаченным во фрак в этот важный день в Стокгольме 10 декабря спустя годы и годы в 2003 году в качестве почетного гостя Нобелевского фонда нахожусь я)
И вот мне «видится» странная, но удивительно трогательная картина, будто мы оба во фраках с фалдами в том же Гранд-Отеле (конечно же, мы живем на разных этажах и за мной не волочится, как за ним, постоянная армия репортеров и коллекционеров автографов) стоим и просто ждем в раззолоченном предбаннике отеля, — каждый своего эскорта для поездки в Сити-Халл за этими медалями и дипломами (но это так, к слову, можно и выкинуть, уж слишком, как говориться «далекий свет»).
Но вот что главное и что самое заветное: Альберт Эйнштейн был кумиром моей матери или, как сказали бы нынче, она была его фанаткой (в этом смысле она была отнюдь ой как не одинока, им — легион имя)…
И вот — приходим к еще более главному, мой дорогой Никита Дмитриевич.
Именно эта «картинка с выставки» с участием Альберта Эйнштейна явилась мне, как Сивка-Бурка, после нашей последней встречи с Вами в моем Петербурге в Вашем родовом гнезде, в гостинице под названием «Четыре Сезона», где я оказался свидетелем съемки Вашего интервью (или, как Вы говорите, — допроса, что по жанру близко к истине, но только по жанру, не приведи Бог, иначе) с известным в стране телережиссером и публицистом Сергеем Дебижевым. Причем, интервью не с глазу на глаз, не дуэль, не поединок, а совсем иначе. То есть — вопрос задается за кадром, ответ — в кадре, крупным планом, все эмоции на виду, такой «полиграф полиграфович», все по правде-матке, как говориться «с подлинным, верно»… Но именно эта очно-заочная игра в вопросы и ответы позволила Сергею Дебижеву (и он в этом преуспел) задавать Вам любые интересующие его (а значит и будущего зрителя) довольно сложные вопросы (касаемые истории, а не Вашей личности и личной жизни), но и в изложении им сути вопроса, подчас, очень пространном, длинном, тягучим, с учетом чужих мнений и версий на то или иное событие, с уходом в сторону и обратно, часто заглядывая в блокнот свой или общаясь с интернетом прямо «с колес» — я заметил, что все это для того, чтобы получить от Вас нужный ему (а значит на потребу телезрителя) ответ.… Причем, это было мастерски исполнено: поставленным голосом, безошибочной интонацией, правильной речью и т.д… Но почти всегда Ваш ответ, дорогой князь, был совсем иной — неожиданный и точный, минуя общие слова и всем известные прописные истины (кто нынче только не пишет о мировой войне, об этой безумной кровавой бойне, кто только не пытается понять, в чем же был смысл, заинтересованность и прямая выгода здесь и для царской России и — мировых держав, а воз и ныне там…). У меня нет прав цитировать Ваши ответы и его вопросы (а это был настоящий урок по русской истории — от августа 1914 до июня 2014, скажем для крепких десятиклассников моего поколения) до передачи в эфире и даже в моем изложении (может быть Вы сами опубликуете некоторые Ваши ответы в приложении к моему очерку, Вам это будет, как говориться «с руки», просто как автору)… Скажу лишь, что Вы сумели упредить и даже сбить с толку Вашего интервьюера, который почти в каждом своем вопросе о войне и мире, о Царе-батюшке и об Ильиче, об Англии, Германии, Штатах, Японии, Италии и в их правителях видел настоящих заговорщиков (чуть ли не масонов, хотя это именно слово не было произнесено, оно витало в воздухе). Он говорил о заговорах, шифрах, интригах, мистике, фанатизме — самое близкое и самое съедобное удобоваримое варево для наших современников-то, что называется «кушать подано» … Ан-нет! У Вас в каждом ответе присутствовал главным образом человеческий фактум. Вы обращали Сергея (а значит и его не взыскующего истины зрителя) к личности конкретной, что он из себя представлял как человек… И уже потом объясняли смысл и умысел совершенным им деяниям. Вот в чем загадка и разгадка, вот где царит заговор — в душе, в слабости самого человека, получившего власть над людьми и страной, получившего ее по наследству, или взявшего — силой и обманом…
Н.Д. Лобанов перед интервью с С. Дебижевым
Что и требуется доказать! Я был счастлив наблюдать Вашу дуэль (не совсем по правилам). Я видел, как менялся голос Сергея Дебижева, как его убежденность в своем мнении о том, о сем почти улетучивалась. Он сопротивлялся, терял нить, перескакивал от темы к теме. Это уже была игра в одни ворота, когда при столкновении или в споре одна из сторон явно сильнее и поэтому побеждает…
И еще одно наблюдение, поразившее меня в тот час с лишним. Вот гостиная — мраморы, диваны красного дерева, плюш, бархат, хрусталь, лепнина, бронза, портьеры, паркет — внешне все как было здесь прежде в дооктябрьские времена у Лобановых-Ростовских, благо сохранились документы и фотографии, все вроде бы настоящее.… Но неуловимое, не живое (боюсь признаться самому себе и обидеть Вас) необъяснимо зовет меня поскорее покинуть этот оазис.… Одно — навсегда: вид этого дома, эти львы моего детства и Александровский сад, фонтан, не тускнеющий шпиль Императорского Адмиралтейства и кораблик, вот уже, сколько веков весело парящий над моим родным городом и своим присутствием не дающий быть Петербургу — пустым…
И еще Вы, мой дорогой веселый насмешливый взыскующий человек слова и дела, ироничный князь Никита Дмитриевич, балетоман, экономист, денди, владеющий несметным количеством пиджаков, галстуков, башмаков и запонок, знающий толк не только в живописи, но и в бумажнике; князь Лобанов-Ростовский, говорящий на многих нужных ему для общения и бизнеса языках (плюс самый родной, неумирающий русский так называемый «мета язык», короче «блатной», который не уступает ни одному в точности, прелести, образности и крепости и на котором можно легко объяснить самые сложные проблемы и обстоятельства) и вообще, Вы мой избранный друг, самая большая умница. … И последняя, как сказал бы Достоевский, «нота» — из доброго моего детства, когда я частенько жил у своей Тети Хаи на Суворовском проспекте, старшей сестры моей матери, знающей толк в том, как жить — не тужить.… Как-то на вопрос своей соседки, Клавдии, которая все время считала себя на выданье, каким же должен быть в идеале настоящий жених, она ответила, подняв седую голову с потешным пучком седых волос на макушке и помешивая тесто в кадке для мацы (я — свидетель этой картинки):: «высокий, стройный и… (пауза) инженер…»
Чем не Ваш портрет? поздравляю…
И еще одно вспоминание, хоть из давнего, но без этого — картина все еще не полна…
Как-то, в эпоху гласности и т.н. «нового мышления» в Санкт-Петербурге (он был, еще Ленинградом) на большой пресс-конференции в Союзе ученых на Университетской набережной, посвященной к подготовке к будущей конференции о взаимодействия культуры и науки в период перемен, на вопрос ко мне заядлого журналиста: назвать двух самых выдающихся исторических деятелей XX века в России — я ответил коротко: Керенский и Горбачев. Не успела скромная публика как-то переварить мой ответ, как та же дама вновь выбросила руку и попросила уточнить персонально, что я с удовольствием сделал…
— «Да! Это Александр Керенский, за 8 месяцев свободы в 1917-ом и Михаил Горбачев за свержение большевизма и т.н. «новое мышление» в 1985-90-х. Две эпохальных попытки возрождения России».
— А конкретно — не унималась настырная дама — назовите имя хоть одного человека, лично… с которым непосредственно связано торжество горбачевской эпохи конца 1990-х в области, скажем, культурного возрождения России.
О Никите
— Без проблем! Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский, известный собиратель и коллекционер театральной живописи и графики русской эмиграции! И это правда,… Посудите сами. Князь Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский — проживающий в Англии, гражданин США, коренной прямодушный русский интеллигент, богатейший и кошельком и душевной щедростью, ученый-геолог. Несмотря на то, что в юные годы ему пришлось пережить тюрьму, карцер в пост-советской Болгарии, работу чистильщиком ботинок, подбирающим окурки на улицах Софии, совершить дерзкий побег, он сумел выпрямиться, выучиться, стать чемпионом среди юношей Болгарии по плаванию, стать крупным ученым-нефтяником и собственным трудом сколотить, как он говорит, деньги и авторитет в банковском мире Европы и Америки. В течение более полувека (1958-2009) он мотается по миру с единой целью — собрать и сохранить для родины своих предков коллекцию русской театральной живописи и графики и возродить имена творцов-созидателей, обреченных на изгнание и забытье.
И какая должна быть сила духа у человека, чтобы все эти годы верить и знать, что, рано или поздно, такие времена настанут, когда на родине реабилитируют забытый пласт отечественной культуры.
А искренняя вера — это особый дар, как и природный талант Никиты Дмитриевича как собирателя, который в сочетании с талантом предпринимателя и ученого бизнесмена позволяет правильно определять и оценивать то или иное произведение искусства, а также расположить к себе его владельца или случайного продавца-перекупщика.
И я смею утверждать, что после Третьякова, Сергея Дягилева и Николая Бенуа, князь Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский достоин именоваться меценатом в самом высоком первоначальном смысле этого слова. Вот пришли новые времена. И, по крылатому выражению застрельщика нового мышления М.С. Горбачева, «процесс пошёл», мечта Лобанова-Ростовского сбывается. Его уникальная коллекция возвращается на родину. Постепенно обретая родную крышу, кров, музейные подмостки, а сам ревностный собиратель и хранитель — искреннее признание, награды, благодарность соотечественников, ценителей искусства и властей…
В декабре 2008 г. Никита Дмитриевич продал в Петербург значительную часть своей коллекции. С одним непременным условием: полная сохранность, целостность, открытость и доступность всех без исключения экспонатов его коллекции (как известно, уникальное собрание Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской хоть вернулось в Петербург, но тут же оказалось закрытой для широкой публики под семью печатями) Таким образом, после стольких лет изгнания и утрат перед взорами петербургских ценителей русского театра начала 20 века, студентов-театроведов и искусствоведов предстали имена и творения таких забытых художников русской эмиграции как, скажем, Михаил Федоровича Андреенко-Нечитайло или Павел Челищев, Соня Делоне (Тёрк) или Александр Серебряков, Николай Ремизов (Ре-ми) или Георгий Пожидаев, Сергей Чехонин или князь Александр Шервашидзе. Это не говоря уже о работах таких, более известных нам ранее, мастеров театра как М. Шагал, Л. Бакст, А. Экстер, М. Гончарова, Н. Ларионов, С. Судейкин, П. Анненков, Б. Григорьев, М. Добужинский, А. Анисфельд, Л. Попова и др…
Кафе «Сайгон»
Для меня же лично имя Никиты Дмитриевича как собирателя и знатока русской живописи было знакомо задолго до нашей личной встречи.
Тут есть история. В самые лихие брежневские времена застоя и цензуры в тогдашнем Ленинграде в центре, на углу Невского и Владимирского Проспектов, существовало кафе «Сайгон». Здесь с полудня и до позднего вечера толкалась всякая мастеровитая деклассированная рабочая молодежь и всамделишная юная философическая поросль. Теперь это — общеизвестно …
Тон там задавали поэты и художники, но были и музыканты, артисты массовок, первокурсники, бездомные шалопаи, курильщики всякой дряни и собиратели всякой антикварной всячины … И всё сплошь гении и эрудиты (да и на самом деле — большинство действительно интересовался искусством, литературой, музыкой, театром). Так и было, поверьте!
Я был там завсегдатаем! У меня был свой круг «посвящённых», круг друзей-единомышленников, которые, помимо любви к крепкому кофе и кофейному духу общенья, поименно и почти что построчно знали стихи Марины Цветаевой, Пастернака, Ахматовой, Мандельштама. «Звучали» для нас и имена Пикассо, Филонова, Дали, Дягилева, Платонова, Ходасевича, Хармса… Как ни крути, а «Голос Америки»» и русское западное радио было «нашим» радио. Никакой особой политики, мы желали одного, чтобы нам никто не мешал… Вполне доступен нам был и самиздат.
И вот однажды ко мне попали машинописные «Окаянные дни» Бунина, удивившие меня необыкновенно! Не столько содержанием: что к чему и кто такие большевики мне было ясно давно, сколько сам автор. И на какое-то время «такой» Бунин, «эмигрант» и публицист занял все мои мысли: уж слишком резким и непохожим здесь выглядел Иван Алексеевич — художник слова, прозаик, певец страстной любви, деревни и русской природы.
И тут случилась оказия! Счастливая!
Как известно, в «Сайгон» нередко захаживали «высоколобые» — это книжники, букинисты и просто перекупщики. Не многие их них читали то, чем торговали (букинисты и книжники — те, знали и нас, закоперщиков, уважали, принимали заказы). Мы — вполне дружили. Там тоже был свой круг. Они обретались на противоположной стороне Литейного, в ближних магазинах старой книги, проходных дворах и подворотнях, от угла Литейного до громадного серого «Дома Нефти» (бывшего Департамента Министерства Юстиции, где, к слову сказать, 9 мая 1899 года крестили в «прилагаемой» Церкви Святого Спиридона мальчика по имени — Владимир Набоков).
И вот один из книжников с Литейного, узнав, что я интересуюсь зарубежным Буниным, предложил мне купить у него за два сороковника (деньги для меня довольно большие) два с в е ж и х тома т.н. «Записок русской академической группы в США» за 1968 и 1969 годы (мог ли я думать в конце 60-х, что в моей стране настанут такие времена, когда сам Евгений Львович Магеровский, профессор русской истории и соредактор этих самых «Записок …» в 1993 году в своей квартире на Лексингтон Авеню, 78 в Нью-Йорке вручит мне в подарок свеженький, только что из типографии 25 том «Записок…», посвященный «Русской религиозно-философской мысли и А.А. Фету по случаю столетия его смерти»).
<…>
Самым же значительным (и — неожиданным) сюжетом в этих двух серых крапчатых (обложка мягкая, дешевая «под обои») американских томика стало большой очерк — исследование о русской театральной живописи начала 20 века. С биографическими справками и библиографией (совершенно меня поразившей, о чем речь — впереди!»). Признаюсь, что в те мои страдные годы профессиональная музейная живопись меня не сильно интересовала; разве что залы Русского Музея, где я назначал свидания своим знакомым барышням у известных картин известных художников (преобладал репинский портрет Льва Толстого в блузе и босиком).
Автор «живописного» очерка был «некто» Н.Д. Лобанов. Правда сноска тут же назвала эту фамилию полностью «Н.Д. Лобанов-Ростовский». Вскоре из своего «Брокгауза» я вычитал, что наш автор наверняка принадлежит к славному княжескому роду Лобановых-Ростовских. И никак иначе…
В конце краткой т.н. «вступиловки» князь Н.Д. Лобанов-Ростовский скромно напоминает читателям, что его труд всего лишь «компиляция, составленная не только на основании имеющихся уже печатных работ на русском английском и немецком языках, но и на основании собранной автором коллекции старых театральных программ и афиш и его разговоров и переписки с рядом русских художников или членами их семей».
Все так и не совсем так!» Ибо исследование князя Никиты Дмитриевича Лобанова-Ростовского явилось едва ли не первой («пионерской») работой по истории русской зарубежной театральной культуры, причем историей «в лицах и положениях», изложенной на отличном русском языке. Для меня же, повторюсь, большинство художников, эмигрантов, картин, галерей, зарубежных музеев и так далее, названных в очерке были и вовсе в новинку. Кроме «хрестоматийных» имен Репина, Куинджи, Врубеля, Рериха, Билибина, Бенуа, Добужинского, не говоря уже о Николае Павловича Акимове и его жене — актрисе Елене Юнгер, которые жили в Кирпичном переулке, рядом с моим домом и были постоянными покупателями моей Мамы работавшей в то время кассиршей в знаменитом Елисеевском магазине.
Сейчас совсем нет нужды пересказывать содержание этого уникального (для того времени) «лобаново-ростовского» энциклопедического очерка-исследования. Стоит отметить лишь одно обстоятельство, одно скромное действо, предпринятое мной в отношении сего мемуара. Речь идет об упомянутой мной выше библиографии («SELECTED BIBLIOGRAPHY») по истории русского театрального искусства, кропотливо составленной Никитой Дмитриевичем. Шутка ли? Более трех сотен названий книг, журналов, отдельных статей, персоналий … Вот эти-то всего пять ценнейших страничек мелкого убористого английского текста я, при содействии одного моего приятеля-кочегара котельной нашего «Института Культуры», тайно размножил в полтора десятка копий на допотопной по нынешним временам копировальной машине «Эра».
И одаривал ею своих единомышленников из числа «сайгонских» искусствоведов и художников…
Персональный вечер
Приглашение на персональный вечер Н.Д. Лобанова-Ростовского
Профессор Никита Алексеевич Толстой и Н. Лобанов на выступлении в «Доме журналиста», Ленинград, 16 марта 1990 г.
Сейчас же не без гордости я вспоминаю 16 мая 1990 года еще в Ленинграде, когда в Доме журналиста профессор Никита Алексеевич Толстой и ваш покорный слуга вели первый персональный вечер князя Никиты Лобанова-Ростовского, где публика впервые увидела (в слайдах) уникальные творения великих мастеров театральной графики и рисунка. Потом, лет так через пять-шесть была моя встреча с Никитой Дмитриевичем в Лондоне в его гостеприимной квартире. И вот теперь 24.09.2009 — на недавнем вернисаже в новом Петербурге в честь открытия выставки его собрания в Театральном музее…
Кстати сказать, тогда же, в Сайгоне, автор открывшегося мне столь монументального очерка по русскому искусству и живописи казался мне (заочно) этаким кабинетным седым и значительного его вида и положения — старцем. Но каково же было мое «разочарование», когда в нашем Фонде Культуры, что на углу Невского и Думской улицы, появился стройный моложавый спортивного сложения мужчина, настоящий денди средних лет с открытым удивленным насмешливым ироническим взглядом уверенного в себе человека, который с первого же мига и на долгие годы расположил нас к себе…
И тогда и всегда я задавал себе вопрос — кто же князь Никита Дмитриевич, конкретно. Ибо он и строгий ученый, и профессор геологии, и пловец, и коллекционер, и зек, и бизнесмен, и гурман, и знаток женской красоты, вина, кубинских сигар.… И как-то в недавней беседе я решился спросить его: кто же Вы, Никита Дмитриевич? По преимуществу, что явилось залогом Вашей жизни и карьеры…
Ответ был один: «Я свободный, независимый и счастливый человек».
Вопросы к Эйнштейну
Теперь от лирики (по заказу) к главному. <…>
Откликаясь на Вашу просьбу-заказ высказать свое отношение обо всем услышанном и увиденном 9 июня 2016 г. в полдень в Вашем родовом дворце — а ныне отеле, — я, кроме этого, решил взять на себя роль Дебижева и задать Вам (письменно) несколько главных вопросов (главных — ибо готовящийся госпожой Алпатовой сборник статей и так далее, под условным названием «Обо всем» в некотором роде — итоговый), которые задавали в разное время разные люди самому Альберту Эйнштейну. Вот потеха (это слово хорошее, не ходульное) вот праздник ума и живых не традиционных решений и изящества мысли.… И мне важен именно Ваш ответ (как, стало быть, и Дебижеву, отнюдь не дураку…). Никакого подвоха, хотя истина, что все сравнения — хромают. Короче, как гласила заповедь, бытовавшая среди евреев-витеблян (т.е. в Витебске Шагала и Пена) «не ищите там, где ничего нет, а где есть». А есть то, что я увидел (вычитал) в ответах Альберта Эйнштейна сходство с Вами в отношении понятия о смысле жизни, как таковой, жизни деятельной, сложной не без печалей и утрат, как ее пытался познать и понять Лев Толстой, постоянно мучившийся вопросом, как «исполнять свою земную обязанность… без точки веры в себя, в важность дела,… когда… не достает энергии заблуждений, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя…» (см. письмо Н.Н. Страхову от 8 июля 1878 г.). Так вот у Вас обоих (два в одном) в этом смысле все с точностью — наоборот. То есть у Вас этой «энергии заблуждения», как говорится, «выше крыши»… И еще больше — самоиронии. Причем, при полном отсутствии самолюбования, чем, подчас так грешил Лев Николаевич…
Так держать, Никита Дмитриевич!!!
И я уверен, что с той энергией заблуждения и с той же верой в себя и с тем же неиссякаемым запасом иронии и насмешкой над жизнью и возрастом жил и творил мой Альберт Эйнштейн (не говоря уже о том, что Вы оба в разной степени, но с той же болью испытали остракизм властей и невыносимое бремя изгнанничества).
Повторяю, в моей идее — никакой корысти, лукавства или похвальбы, от которых можно легко сей минут отмахнуться и забыть … Ваше слово, товарищ…
Итак — вопросы, мысли, ответы и избранные афоризмы Альберта Эйнштейна!!!
Вопрос первый, Никита Дмитриевич: Прав ли был Альберт Эйнштейн, ответив на вопрос молодого студента — богослова о миссии Библии: «Библия — миф, наполненный жизнью» … А Ваше мнение?
Ответ: Да, я стопроцентно согласен с ответом Эйнштейна. О том, что Библия — миф для многих, в этом нет сомнения. Посудите сами. В первой главе Бытия (строчки 26-27) указано, что господь создал в шестой день одновременно Адама и Еву. А во второй главе Бытия (строчки 21-22) указано, что Еву создали после создания Адама из его ребра. Оба несоответствующие описания указывают на создание жизни, не только наших родоначальников, но всех живых тварей. Так что, да, «миф, наполненный жизнью».
Вопрос второй от одного журналиста-политолога Эйнштейну, когда тот прибыл в США: «Справедливо ли было сказано о нем, что он де как ученый и мыслитель, и пацифист, «правящий монарх разума»? Что Вы, Никита, думаете о таком так называемом «монархизме»?
Ответ: Безусловно, Эйнштейн долгие годы был выдающимся, если не единственным, гением науки начала XX в. И он был правящий монарх разума, повлияв на развитие науки. Но он никак не годился бы на роль монарха как политического вождя, где требуется прагматичный ум и способность принимать решения, которые часто противоречат морали и пацифизму.
Вопрос третий: «Чем занимается наука и что лежит в основе научного знания» Эйнштейн ответил, что, мол, основой всех естественных наук и искусств является вера человека во внешний мир, не зависящий от воспринимаемого его субъекта. Так ли это или справедливо для той ушедшей эпохи без компьютеров и мобильной связи?
Ваш ответ, Н.Д.: Не ответив на вопрос, чем занимается наука, Эйнштейн определил, что в основе научного знания лежит убежденность в объективности внешнего мира, не зависящего от воспринимающего субъекта. Я не вижу, как компьютеры и сотовые телефоны влияют на эту аксиому.
Эйнштейн о большевиках и о Ленине: «их власть постоянно паразитировала на пустом желудке граждан и мнимом патриотизме (очень похоже на сегодня)…
Ваш ответ: Пустые желудки граждан меняют политические установки их стран. Ульянов и власть большевиков пользовались «пустыми желудками» для управления страной. Что он был мнимым патриотом — очевидно, ибо отдал более четверти Российской империи уже истощенной от войны Германии при заключении Брест-Литовского мира с целью, чтобы самому удержаться у власти.
Вопрос Эйнштейну: …Правда ли, что главной проблемой науки — должна быть забота, как сделать лучше жизнь простого человека? Но, как? И что значит — простой человек?
Ответ: Нет, я не думаю, что главной задачей науки является забота, как улучшить жизнь простого человека. Последнее — не задача ученых, а задача политиков. Этим девизом они заманивают избирателей (простых людей), обещая им лучшую жизнь для всех при условии, что их выберут. Помимо понятия «избиратель», я не достаточно тонко знаю русский язык, чтобы ответить о значении понятия «простой человек».
О вере и религии. Эйнштейн: «Это детская болезнь человечества» и человека и… «почитание силы, стоящей за тем, что поддается нашему осмыслению»… «Я верю в бога Спинозы, который проявляет себя в гармонии всего сущего, но не в Бога, который заботится о судьбе и действиях людей».
Ответ: Я думаю, что Эйнштейн ответил правильно в другом интервью, что религия есть «почитание силы, стоящей за тем, что поддается нашему осмыслению». Эйнштейн, несомненно, разделял его точку зрения об абстрактной концепции Бога, отождествляя его с гармонией всего сущего. Как русский, я разделяю эту точку зрения.
Эйнштейн о бессмертии души: «Мне достаточно и одной жизни».
Ответ: Конечно, Эйнштейну очень повезло, что он довольствовался одной жизнью. Миллиарды жителей нашей планеты разных вероисповеданий верят в продолжение жизни в разных ипостасях. «Блаженны верующие, ибо есть у них Царство Небесное» (Матвей 5:3).
Эйнштейн: «Человек может поступать так, как пожелает, но не может желать/жить исключительно по своему желанию.»
Вы: «Мой ответ прост: это не подлежит обсуждению. Это наш удел по аксиоме.
Эйнштейн: Сами довольствуйтесь малым, а другим давайте много.
Н.Д. (совершенно замечательный ответ — прим. наше!): Как аксиома это звучит уважительно. Но это противоречит человеческим инстинктам, которые мотивируются: 1) самосохранением (пища, крыша и т.д.), 2) размножением, 3) накоплением добра. Смысл этого напутствия Эйнштейна воспринимается как библейская заповедь: основы человеческой морали должны быть важнее «исключительно личного». Но естественно возникает вопрос: всякое ли благое деяние благотворно? Под конец жизни, не имея наследников, я раздаю другим больше и больше, часто не разумно. К примеру, я подарил Музею Ростовского кремля предметы искусства на более полтора миллиона евро; но уже второй год музей не может справиться с реставрацией дом Шлякова под дом-музей Лобанова-Ростовского, а я старею и боюсь не увидеть дня его открытия, если он когда-нибудь будет.
Эйнштейна часто спрашивали: Свободны ли люди в своих поступках?
Н.Д.: Да, люди относительно свободны в своих поступках. Абсолютную свободу можно найти, живя в джунглях. Например, в сегодняшней России (беспрецедентно за последние 400 лет) люди имеют выбор, что до сих пор не предвиделось в стране. Пренебрегая основными моральными человеческими аксиомами, сегодня в России можно преуспеть, а прибавив пренебрежение к социальным законам, достичь благосостояния. А те, кто не хотят идти на моральные и светские компромиссы, могут вести незаметную и незначительную жизнь и скончаться естественной смертью.
Вопрос: Всегда ли наука или искусство или поэзия несет ответственность за свои поступки?
Н.Д.: Да, всегда наука (физика), искусство и поэзия должны нести ответственность за свои поступки. Эта ответственность может быть моральной в теократиях (как Саудовская Аравия или Израиль) или же социальной в странах «политической корректности» и автократиях как Турция и Россия.
И последний вопрос, который я выудил из массы интервью великого провидца и остряка: Если бы Вы, господин Эйнштейн, приняли участие в спиритическом сеансе — чей дух был бы вам ближе — скажите. Ответ был прост и гениален: я не могу отвечать на этот интересный вопрос, будучи в смокинге в ожидании ужина с дамами и с их мужьями…
Ответ: В юности я принял участие в спиритическом сеансе. Вызывал дух Данте Алигьери. Он мне ответил, что поскольку я хоккеист, мне предназначен 9-й круг ада, где царит лед. Привлекательность этого круга, что, будучи на границе с 8-ым, из него можно беспрепятственно наблюдать все то, что изобрел Иероним Босх и его последователи в своей живописи, которую я уважаю.
Без комментариев.
Я только лишь могу поздравить себя (как в детстве — ущипнуть себя за ухо), что судьба, чуть ли не навеселе, «от пуза», как за здорово живешь, мне подарила (не надо быть Эйнштейном или Барухом или Исааком, чтобы понять, что жизнь — подарок и не свыше, а тут рядом, как калач под елкой, счастливый трамвайный билет, как пуля — дура…) радость и сильное трогательное беспокойство в дружеских, окрыленных крепким словцом — встречах и застольях с Вами, дорогой Князь Никита Дмитриевич:
— профессором химии (Ломоносов гордился, когда его так величали);
— искусствоведом;
— балетоманом;
— мемуаристом;
— философом;
— лингвистом, специалистом по словарю блатных, русских дворников прошлых времен и современных бомжей;
— русистом;
— музееведом
— политологом;
— крепко-словом;
— афоризмистом;
— финансистом;
— публицистом;
— пловцом на открытой воде;
— стройным в мыслях, пиджаках, штиблетах и бабочках.
И, наконец, главное:
— смелым
— крепко сложенным
— верным мужем госпожи Джун,
а также:
— умелым
— внимательным
— насмешливым
— серьезным
— ироничным собеседником (в скобках): даже приятелем, типа меня — смерда с набережной реки Мойки — угол Невского и мне подобным…
от
горничной,
работяги на приисках,
кассира в банке,
кельнера,
парикмахера,
спортсмена,
фотографа,
зеваки,
журналиста-телевизионщика,
актера-статиста,
поденного газетчика
до
президентов,
банкиров,
министров,
первосвященников,
царедворцев, мэров, дипломатов, парламентарием и париев всякого рода, племени и пошиба.
НА СВОЙ ВЫБОР И НА СВОЙ КОШТ.
За сим: искренно Ваш Евгений Борисович Белодубровский.
Примечания
[1] 16 мая 1990 г. в ленинградском Доме журналиста.
[2] Кафе Сайгон. Соотечественники в Америке, Нью-Йорк, 2011, март‑апрель. С. 73-75.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2023/nomer2/belodubrovsky/
