Антонина Кирилловна переехала во Францию сразу после смерти мужа и поселилась в огромной квартире дочки в Версале. Так они зажили вчетвером — она, Лина и Линины дети. Внуки, как довольно скоро выяснила Антонина Кирилловна, прежде видевшая ребят всего пару раз, оказались форменными разбойниками, причем большой вопрос, кто в этой паре являлся лидером. Получалось, что девочка, и не только по старшинству, но и по выраженной природной склонности. Голубоглазая и хорошенькая, как кукла, восьмилетняя Ника командовала братом, няней, репетитором и второй репетиторшей (чему, интересно знать, они учат эту красотку? Точно не хорошему поведению); пыталась командовать и матерью, но та с горем пополам держала оборону. «Одарил бог голосом», — с удовольствием думала Антонина Кирилловна про дочь. И впрямь, голос у Лины был холодный и звонкий, как льдинка, и Ника, явно не дурочка, к этому голосу, хотя и неохотно, прислушивалась. Младший Ромочка был тоже не подарок. Пока что, впрочем, никем не командовал, а просто сжимал острые зубки и молча поступал по-своему. Или притворялся глухим. К примеру, если бабушка велела прибрать машинки, он довольно хмуро сообщал, что у него таких машинок шестьдесят четыре. Прямолинейной Антонине Кирилловне хотелось спросить: попа не треснет? — но она не была уверена, что Рома поймет ее правильно. Языковой барьер, со вздохом говорила женщина сама себе. Этот «языковой барьер», на который частенько упирала дочь, кроме шуток, был форменным стихийным бедствием. Даже и не считая бесчисленных ошибок в русском языке (все эти ихние «берем метро», или Ромкино «атакируй его!» — короче, полная мешанина); но путаница была не только в словах, сокрушалась Антонина Кирилловна. Странный беспорядок, казалось ей, царил и в словах, и в комнатах, и хуже того — в воздухе этих комнат… Антонина Кирилловна и сама не могла толком объяснить этот феномен, хотя и привыкла мыслить ясными категориями. К этому ее приучила работа учительницей начальных классов. Правда, это было, прямо скажем, в стародавние времена; школы тогда только-только отказались от использования деревянных парт с откидными крышками (а напрасно!)… Так или иначе, но что-что, а нарушение порядка она чуяла за версту. И вот в огромных комнатах дочкиной квартиры это самое нарушение ощущалось так отчетливо, как электричество перед грозой. Перебравшись из своей трехкомнатной, 36-метровой квартиры в родном городе, с идеальным порядком, цветами на подоконниках и настоящим комодом, Антонина Кирилловна настороженно оглядывала новое жилище. По коридору можно ездить на велосипеде (Ромка и гоняет, когда матери нет дома). А салон! Целый актовый зал. Хоть проводи производственное совещание или торжественную линейку. Размышляя подобным образом, Антонина Кирилловна усмехалась. Не такая была дурочка, чтобы не понимать, что время торжественных линеек прошло. Было да сплыло, как многое-многое другое. У нее не было привычки копаться в воспоминаниях — ни в хороших, ни в дурных. От старья надо избавляться — так рассуждала бывшая учительница. Это не мешало ей, впрочем, изредка вздыхать по предметам, оставшимся в прошлой жизни. Тот же комод — не какая-нибудь икея, а производство Нижнетагильской мебельной фабрики; крепко, на совесть, из натурального дерева. Или вон было у мужа смешное хобби — коллекционировал Витя посуду из синего стекла. Так и стоят, скучают теперь все эти фужеры и рюмочки за стеклами полированного серванта чехословацкого производства. Или, скажем, молочные батоны… Багеты вон в каждой булочной, а молочных батонов что-то не видать. Антонина Кирилловна с горьким, но и приятным чувством перебирала в памяти сохранившиеся детали прошлой жизни. Надо повторить, что ничего она не оплакивала — с какой стати? Все равно что лить слезы по собственной молодости. И вот как-то пасмурным осенним днем женщина медленно шла по улице (это была rue Vauban, хотя она пока что не запомнила названия) — и эта просторная улица вызывала в путнице довольно сложные чувства. С одной стороны — все аккуратненько, мусор в высоких металлических урнах, а не под ногами; а про зелень и говорить нечего. Чуть не вдоль всей дороги розы! В октябре! Немного увядшие, конечно, но, как говорится, в полной сохранности — и цвет, и форма… Однако сомнения Антонины Кирилловны были никак не связаны с цветами. В самой улице крылся какой-то секрет. В ее расположении, и в этом вот повороте чуть вправо мимо стены вечно зелёных кустарников с плотными блестящими листьями типа фикуса… После поворота, по правую руку, стоит аптека. То есть стояла в том городе, где раньше она жила. Пятиэтажное новое здание по улице Советской с аптекой на первом этаже (Новое! Дому, считай, было лет сорок)…
Антонина Кирилловна не в первый раз подметила сходство двух улиц. Оно было в ее глазах таким несомненным, что женщина даже представляла себе устройство двора с другой стороны дома. Просторная территория, покрытая короткой зелёной травой, с качелями и каруселью с погнутым деревянным диском и с железной облупленной сушилкой для белья. Если уж на то пошло, она через тот двор сорок лет ходила на работу, — с тех дней, когда дом недавно сдали и балконы радовали глаз изумрудно-зелеными пластиковыми заслонками… Честно говоря, однажды в голове пешеходки мелькнула провокационная мысль. Ей захотелось поменять маршрут (который вообще-то был нацелен на ближайший Каррефур-сити), обойти дом и заглянуть во двор, чтобы убедиться. Если, конечно, имеется проход — ведь, как объяснила внучка Ника, это résidence — резиденция, по-нашему говоря… Резиденция, подумать только! Сразу видать страну, где хозяйничали короли…
Однако мысль зайти во двор не уходила, а наоборот, то и дело коварно возвращалась. Любопытной Варваре в дверях нос оторвали, ругала себя Антонина Кирилловна, склонная к использованию в речи пословиц и поговорок. Впрочем, любопытство любопытством — но что, если она заблудится? Версаль — сложный город; дочь объяснила, что улицы в нем расположены не параллельно, а как-то вроде вырастающих друг из друга треугольников. Где уж тут отправляться в свободное плавание, упрекнула себя женщина. Упрекнуть-то упрекнула, однако не удержалась. И так-таки поменяла маршрут. Ноги сами повели путницу в обход здания, которое она про себя, усмехаясь, называла аптекой. Тут надо заметить, что пускаясь в эту авантюру (по собственному выражению женщины), она подсобралась и с большим, даже с напряженным вниманием отслеживала новый маршрут. Потому что это лишь постороннему человеку кажется, что обойти дом не слева, а справа — пустяк. Антонина же преотлично знала, какие ловушки расставляет новый город. Уйдешь так восвояси, а спросить, как вернуться, не у кого, вернее — нечем… По-французски она пока что знала удручающе мало слов, и все преимущественно не те, что надо… Какой в самом-то деле смысл знать, как сказать «ежик» или «жираф»? Она же, прости господи, не по саванне путешествует…
Но, как скоро выяснилось, новая территория не сулила сюрпризов. Никакой поломанной карусели она не заметила; вообще никаких н е п р а в и л ь н ы х примет… Остановившись, чтобы отдышаться (а Антонина Кирилловна несколько взволновалась, осуществляя свой эксперимент), женщина решила не возвращаться, а обойти дом по периметру и таким образом выйти к Корифуру. Она миновала машины на стоянке (все импортные, отметила путница без особой логики), и более уверенно продолжила путь. В низкой траве виднелись крошечные цветы вроде ромашек. Октябрь, подумать только, в который раз мысленно ахнула женщина. Антонина Кирилловна вдруг испытала радость, словно во время увлекательной экскурсии. Но радовалась главным образом собственной самостоятельности, от которой поотвыкла после переезда. Так, глазея по сторонам и почти никого не встречая, она пересекла ухоженную территорию и увидела проход между близко стоящими зданиями, который, видимо, выводил ее к цели. И Антонина Кирилловна свернула в каменный коридор. Но тут же едва не поскользнулась, ступив на узкую железную ступеньку, которая словно вросла в битый тротуар. Сквозь его трещины пучками торчала жухлая трава. Пахло холодными беляшами, как случалась в школе на большой перемене. Запахи, надо думать, тоже эмигрируют, мудро отметила Антонина Кирилловна. Тревога окатила ее, словно внезапный и малоприятный сквозняк. Оглядевшись и пожевав губами, как будто произнося какую-то не слышную миру речь, женщина убедилась, что вышла не к Корифуру, а к магазину самообслуживания «Северянка» — тому, что напротив комбината бытовых услуг, на небольшой горке, малость запущенной, но со встроенными железными ступеньками.
Антонина Кирилловна огляделась. Безо всякой паники, впрочем, — потому что, сколько себя помнила, ходила в «Северянку» за молоком, колбасой, макаронами, кубанской кабачковой икрой и молочным батоном. Весь этот базовый набор легко помещался в хозяйственную сумку со сломанной молнией и в пластиковые пакеты, сменившие плетеные авоськи. Женщина отдавала себе отчет, что столкнулась с необычным явлением. Налицо явное нарушение природного порядка — иначе как прикажете объяснить переход с улицы французского города прямехонько к торговому центру за две тысячи километров от ее нынешнего места жительства? Однако, пусть и с некоторым усилием, она взяла себя в руки. Помотала головой и полезла за перчатками, потому что почувствовала, что стоит на холодном ветру. Так, обдуваемая яростным ветром, Антонина Кирилловна постояла еще сколько-то времени и, поразмыслив, решила обдумать непредвиденную ситуацию по возвращении домой. То есть — в свой новый версальский дом, так как в ее прежнем городе у нее теперь никакого дома не было, вообще не было ни кола, ни двора. Квартира была продана сразу после смерти Вити. А другой родни не имелось. Зато были деньги, сто сорок рублей, сохранившиеся в дополнительном кармашке зеленого кожаного кошелька. Не стала в свое время менять эту мелочь, будто чувствовала…
Минут через пять Антонина уже привычно прохаживалась между прилавками «Северянки». Зорко и придирчиво оглядывала товар. Надо будет взять карамель «мечта», для Ромки. А то такую дрянь ест, к зубам прилипает… Пару батонов захватить (когда еще выберусь?); ту же кабачковую икру… Только кто ее станет есть? А ведь кубанскую икру, сколько она помнила, до последних времен делали строго по ГОСТУ… Постепенно Антонина Кирилловна отоварилась скромным набором продуктов. Теперь она подходила к кассе, и тревога, как холодный ветер на улице, вторично окатила ее. Не улетит ли касса вместе с кассиром восвояси? Не лопнет ли, как мыльный пузырь, весь магазин самообслуживания? Вот будет картинка… Разлетится во все стороны, как тонкая, разорванная на куски паутина… Но Антонина тут же и отругала себя. Так думать не годится. Это все равно что думать о смерти. Все когда-нибудь разорвется на клочки, как паутина; но разве мы в связи с этим не должны покупать колбасу или голландский сыр? Расплатившись в кассе и с удовольствием отметив, что здешние деньги остались как минимум еще на один визит, женщина тронулась в обратный путь. Ветер усилился, и желтая трава, кое-где припорошенная редким снегом, гнулась под напорами ветра, как ковыль в чистом поле. Пришлось потуже замотать шарф, а главное — быть очень, очень осторожной, ступая на железные ступеньки. Это ж в чью голову пришло установить такие в их-то климате? И при этом не удосужиться посыпать песком? Так, с величайшей осмотрительностью, Антонина Кирилловна наконец сошла на узкий тротуар. И направилась вниз по улице Ленина к аптеке на Советской. Тревожную мысль о том, что переход исчезнет, или она не сможет его найти, она гнала от себя. Да и не так уж тревожилась, по правде сказать. Прошла в одну сторону — пройдет и в другую. Природа — сложный механизм, но наверняка ничего не затевает просто так, с бухты-барахты. Да и наука… Слов нет, наука — помощница человеку; но вот, надо думать, в какой-нибудь лаборатории какая-нибудь пробирка треснула, или стряслось что-то подобное — одним словом, произошла ошибка… А в результате этой ошибки образовалась такая вот дырочка в пространстве, и что получилось? Она отоварилась привычными продуктами, — плохо ли?
Аптека на Советской оказалась заперта, обычное дело. В высоких стеклянных витринах виднелись разукрашенные фанерные фигуры врача и больного. У больного почему-то была перевязана щека — флюс, надо полагать… Оформление витрин не менялось много лет, лишь слегка обновлялась краска на этих фанерных уродцах. Антонина Кирилловна неодобрительно покачала головой. От таких красавцев того гляди сам почувствуешь себя больным. Так же, как к «Северянке», к аптеке вели ступеньки, но не железные, а бетонные. Антонина словно чувствовала под ногой крепкую битую поверхность, но и то сказать — сколько хожено было за лекарствами для Вити… Сама же Антонина Кирилловна лекарств по возможности избегала, полагаясь на собственный организм и устойчивый природный фон. Хотя город, в котором она жила, был отвратительным в плане экологии, а из заводской трубы валил дым такого оранжевого оттенка, словно это была не труба, а драконья пасть.
— Курит трубку великан, — шутя говорила она своим второклассникам во время прогулки в широком школьном дворе. И те послушно задирали головы, разглядывая ржавое небо.
…Родной город, отметила женщина, был не многолюден. По домам, что ли, люди сидят? По домам, где больше-то. Сходили вон в магазин и уселись перед телевизором. Редкие прохожие, попадавшиеся навстречу, прятали лица в шарфах или воротниках, спасаясь от ледяного ветра. Голые ветки тополей слабо поскрипывали. По небу летели рваные облака. Антонина осторожно ступала по асфальту с твёрдыми стеклянными лужами. Хозяйственная сумка слегка оттягивала руку. Наконец миновала здание с аптекой и очутилась в каменном проходе, зажатом между домами. Остановилась и отдышалась с довольным видом.
— Где это ты набрала? — удивилась дочь, заглянув в сумку.
— Погода меняется, как по заказу, — уклончиво заметила на это Антонина Кирилловна.
Лина приподняла брови.
— В Каррефуре этого точно не купишь, — помолчав, сказала дочка.
— Ты вон давай у Ромки отбери экран. И у Ники, — сказала Антонина. — А то скоро позабудут, как их зовут, — наугад добавила она.
Лина пожала плечами. Затем заколола тонкие, очень светлые волосы и направилась в душ. А Антонина Кирилловна крикнула детей, которые сидели по своим комнатам, отделенные от женщины изрядным, как ей казалось, расстоянием.
Не слышат, заключила она. Ясное дело, не слышат. Тут у них поди докричись…
Выгрузив покупки из сумки, она прихватила в качестве приманки пару карамелек и направилась по коридору. Ромка лежал на животе перед маленьким экраном айпада, Ника сидела тут же поодаль, разбирая какую-то коробку. При этом выговаривала брату:
— Почему это мои наклейки у тебя?
— Я свои потерял, — неохотно откликнулся Рома.
— Отдавай мои наклейки, а то я посчитаю до шести.
— Я их тоже потерял.
— Я скажу маме, и она две недели не будет тебе ничего покупать. Даже две с половиной недели.
Антонина Кирилловна протянула детям леденцы, и Рома сказал «спасибо», не притронувшись к конфете, а Ника сказала:
— От конфет вываливаются зубы. Когда я была маленькая, у меня вывалился зуб, п о ч е м у ч т о я ела конфеты.
«Почемучто» вместо «потому что», заметила Антонина Кирилловна, но поправлять внучку не стала. Лишь спросила:
— И ты теперь не ешь конфет?
— Только Линдт, — сказала Ника.
— Это что, название?
— Производитель, — солидно объяснил Ромка.
— Не производитель, а фирма, — вмешалась Ника.
Антонина Кирилловна покинула комнату. Или уж не брать в другой раз эту «мечту»? Хотелось удивить ребят, чтобы не жевали что попало… Линдт какой-то… А то купить им шоколадки «Аленка»?
Да и узнать заодно, когда в «Северянке» выходной…
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2023/nomer2/vetrova/
