***
Борису Фабриканту
В раннем детстве я, рот разинув,
За свободой ходил в кино.
Память, бабочка Мнемозина,
Залетела в моё окно.
От девчонок не пряча взора,
Постигал я начало Инь,
Быть отважным мечтал, как Зорро,
На глазах молодых богинь.
И душа, пробуждаясь, пела
И куда-то меня звала,
Беспокойно росла и крепла,
И любовь проросла из пепла,
А иначе и не могла.
Есть высоты и есть низины –
Ты всего лишь себя дари!
Память, бабочка Мнемозина,
Мой волшебный театр внутри.
***
Я своё писательство не брошу,
В молодости брошенный под пули.
Словно бы с меня содрали кожу –
И затем на место не вернули.
Превозмог тогда я смерти жатву,
И с тех пор свободою дышу я,
Словно бы на небе взяли клятву,
Что о самом главном расскажу я.
***
В смуглых косяках горящих зданий,
Подожжённых спичками страстей,
Скрипки пели о тщете страданий
Перед неизбежностью. Но чей
Голос из подвалов, из потёмок,
Сгрудившись в комочек, чуть дыша,
Плачет, точно маленький ребёнок?
Ты ли это? Ты, моя душа?..
И дома, сгорая, стали хлипки;
Рушились крылато этажи,
И опять в чаду запели скрипки –
Что-то роковое для души.
И, казалось, это всё – не с нами;
Рассосётся призрак – только тронь!
Точно эти скрипки сами, сами
Разожгли в душе моей огонь…
Точно кто-то в эту же минуту,
В том же самом гиблом, страшном сне
Пил за всех оставшихся цикуту.
И твердил, что истина – в вине.
ЦУГЦВАНГ
Толпа площадная опять не даёт мне прохода.
Гроссмейстер застыл над доской в ожидании хода.
Идём босиком мы по тоненьким краешкам лезвий,
И хочется нам, чтобы времени ход был полезным.
Цугцванг – это долгое бремя от Цуга до Цванга.
Об этом писала баллады безумная Ванга.
Цугцванг – это путы, сомненья, оковы, вериги.
Непруха, столбняк, депрессняк, пересмешник блицкрига.
Цугцванг – это мили пустыни от Инда до Ганга,
Об этом шептала Пилату безумная Банга.
Мы нежно станцуем с тобой аргентинское танго,
Мне страшно биенье сердец доводить до цугцванга!
Но выпад клинка ускоряет эффект бумеранга.
И каждый защитник невольно похож на подранка.
Гроссмейстер застыл над доской в ожидании хода.
И – нету полезных ходов у держав и народов.
ДОСТОЕВСКИЙ
Игорю Волгину
Нам казалась судьба его ломкою,
А Россия плыла Божедомкою.
Но в судьбе, эшафотом расшатанной,
Он пророком восстал и глашатаем.
И, пока существует страдание,
Достоевский – моё достояние.
Он объездил отчизну с котомкою,
Обгоняемый славою громкою,
И управился с трудною ношею –
Князем Мышкиным, братом Алёшею.
Не посулами, не щедротами –
Русский гений растёт эшафотами.
Заворожены вьюгою синею,
Подружились мы с крестною силою.
Если выпадет мне испытание,
Достоевский – моё достояние.
И, пока не закончилось пение,
Я – молчание. Я – терпение.
ПОСЛЕДНИЙ ФИЛОСОФСКИЙ ПАРОХОД
Печальный философский пароход
Вдаль отплывал по воле негодяев.
Иван Ильин и Николай Бердяев,
Учёный и профессорский народ.
Холодным нетерпеньем сентября
Он покидал пределы Петрограда.
Чужбина – вот философу награда,
Вот любомудру алая заря.
И чайки в небе синем на беду
Чертили чутко огненные знаки
И провожали мысливших инако
В иную, чужеродную среду.
И мы грустим, заслышав позывные,
Секундных стрелок беспощадный бег.
Как бесприютен в мире человек!
Как быстротечны радости земные!
Припомнится иная подвенечность,
Иная незапамятность придёт,
И всех живых отправит морем в вечность
Последний философский пароход.
***
Сквозь меня протекает река,
и плывут сквозь меня облака,
и, поскольку за всех я в ответе,
я беру у вас сердца бразды,
я, стеклянный сосуд для воды,
я, пейзаж, проступивший в портрете.
И плывут сквозь меня до сих пор
гребни снежные кряжистых гор,
и ныряет усатая нерпа –
то в пучину бесслёзной воды,
то, отняв у меня знак беды,
в бездну звёздную синего неба.
***
Эльдару Ахадову
В синем тумане грустного века
Время уходит от человека.
Всё остаётся, в сумраке бродит –
Только лишь время, время уходит.
И, отправляясь в келью поститься,
Время забудет с нами проститься.
И, обнуляя вечные списки,
Время уйдёт от нас по-английски.
Видишь, ручьями талого снега
Время уходит от человека.
***
В темноте, где словно ни души,
Серп луны срезает камыши.
Только в глубине, над камышами,
Ночь шуршит летучими мышами.
И глухую, тихую обитель
Прорезает мышь, как истребитель.
Беспризорны улицы давно.
Только нам, не спящим, всё дано.
Мир безмолвен, точно в день творенья.
Пишут звёзды нам стихотворенья.
Словно бы, усевшись на поляне,
Спрашивают: «Как вы там, земляне?».
Спит в ночи, отбросив жизни груз,
Звёздный наш ребёнок – Иисус.
Раньше я не спал, случалось, сутками;
Плавал по озёрной глади с утками.
А теперь в тростинках камыша
Слушает Вселенную душа.
***
Увяли листы лаванды,
В садах отцвела сирень –
И только миры Миранды
Живут в тебе целый день.
И можешь махнуть в Милан ты,
Послушать морской прибой –
Повсюду миры Миранды
Проследуют за тобой.
Так многое стало тленом,
Сгорело в любви дотла,
Но даже в дыму военном
Миранда не умерла.
Открою окно веранды
И выйду в цветущий сад.
Пусть снова миры Миранды
Меня за собой манят.
БЕЛОЕ ДАО
То не солнце нещадно палит –
И течёт сквозь судьбу не вода – о! –
Над растерянным миром парит
Бесконечное белое дао.
Кто ты, дао? Не выдал ответ
И заоблачный гений Ландау.
И бесстрастно глядит нам вослед
Безмятежное белое дао.
Кто ты, дао? Чужой третий глаз?
Послепепельный сон Кракатау?
Ничего не попросит у нас
Бескорыстное белое дао.
Высоко забираясь в зенит,
Отправляя живущих в нокдаун,
Все народы в себе растворит
Бессердечное белое дао.
Растворяюсь и я в белизне,
Весь растраченный жизнью беспечной,
Чтобы плыть в голубой вышине
Белым дао любви бесконечной.
Я ИГРАЮ НА НЕВЕРОЯЛЕ
В затаённом сумеречном зале
Я играю на неверояле.
Только звёзды выдвинутся вдаль –
Зазвучит в тиши неверояль!
Тихим светом заслонив полмира,
Вспыхнет небо Внутренней Пальмиры.
И потребность создавать миры –
Дух всепонимающей игры.
Я играю на неверояле…
О таком слыхали вы едва ли!
Замолкает на Неве рояль –
И звучит моя неверояль.
