Если бы кто-то сказал Николаю Николаевичу Куськало: «Коля, тебя расстреляют, если ты не выучишь финский язык!» - то он бы ответил голосом балтийского матроса в рваной тельняшке и с руками, скрученными за спиной колючей проволокой: «С… ! Б… ! Стреляйте! Режьте, пытайте, нах…, но финский учить я не буду!»
А раньше-то он так не думал, а думал: «Та-а…»
1. Финляндия
Когда в двадцать втором началась война, жена Николая Николаевича Людмила, после первых же воздушных тревог и ракетных взрывов, покидала в чемоданы все что влезло, села в переполненный автобус «Житомир - Львів», помахала Николаю Николаевичу рукой, заплакала и уехала. И вскоре через Польшу и Эстонию, по совету новых автобусных подруг, приехала в Финляндию.
Николай Николаевич, удрученный сценой расставания, покурил, пошел домой и целый год жил в квартире сам, так как ему еще не исполнилось шестидесяти лет и на границе его бы не пропустили.
Весь этот год, исполненный военных реалий, он то хотел ехать, когда будет можно, то передумывал - и в плане патриотизма, и потому, что его лучший друг Валерка Галин с женой Ксюшей не могли уехать по семейным причинам в виде стариков в селе, дряхлого пуделя Бубы и котенка Баси. А так бы они могли, потому что Галин был старым афганцем на второй группе* и его бы выпустили без проблем. Дети же с внуками, слава Богу, жили у них далеко, иначе сын Николая Николаевича, Саня, и зять Валерия Вадимовича, Леня, не миновали бы этой мясорубки. То Николай Николаевич хотел ехать, то передумывал, то вдруг опять хотел, потому что никогда не был за границей, а тут был такой случай и можно было бесплатно пожить в любой точке Европы, или даже остаться.
Ну, конечно, за любую точку было сильно сказано, ведь Людмила-то была в Финляндии и уже получила там как беженка квартиру, устроилась с пособием и усиленно звала Николая Николаевича к себе, так как без мужа ей было пусто. И сын Николая Николаевича, Саня, у себя в Канаде тоже извелся, что старый дурень сидит там под бомбами и всем треплет нервы, и так же извелись невестка Ирина и внучка Алекса. И Валерка Галин с Ксюхой тоже уговаривали Кольку не чудить, не выдумывать и не заниматься ерундой, а тикать отсюда подальше.
«А что? - иногда думал он. - Выучу язык, освою какую-нибудь новую специальность, айтишника там, или игрока на саксофоне - сколько той жизни осталось - и буду банковать? Не было счастья, да несчастье помогло?» И как-то незаметно для себя, после Нового года и Рождества, он созрел.
И вот, поплакав на автовокзале с Галиными, Николай Николаевич с трудом запер в багажник автобуса чемоданы с Людмилиными вещами, поцеловался с другом в последний раз, взмахнул рукой, показал на телефон и уехал. И не далее как через двое суток, двадцать первого января двадцать третьего года уже обнимал на ступеньках хельсинкского вокзала родную жену. Николай Николаевич был первый раз за границей, тем более в капстране, и был как в чаду, особенно когда попил на вокзале жиденького кофе за три евро.
И вот они приехали в маленький городок, название которого - Валкеакоски - Николай Николаевич еще долго не мог не только запомнить, но даже прочитать без запинки, поднялись на второй этаж местного дома престарелых, вошли в маленькую однокомнатную квартирку и заперли за собой дверь.
2. Угро-финская группа
Услышав впервые финский язык, Николай Николаевич содрогнулся. Одно дело слышать такое по телевизору или со стороны и думать: «Е…- пона мать!..» А другое знать, что на этом придется разговаривать.
Конечно, если бы Николай Николаевич был маленьким ребенком, сыном графа или помещика в 19-м столетии, то он, возможно, легко бы выучил финский язык заодно с французским, так как мозг у младенцев мягок и податлив, как доска для письма «табула раса». Или, другой вариант, если бы он был агентом Абвера, то тогда бы при помощи немецкой науки в виде разрядов электротока его бы тоже быстро обучили этому делу наряду с прыжками с самолетов и отравлением колодцев. Но так, в шестьдесят лет, с бухты-барахты, на ровном месте? Это было абсурдом.
И нельзя сказать, чтобы финский язык был похож на бульканье инопланетян или на цоканье и щелчки бушменов, но тупое отчаяние охватывало Николая Николаевича, когда на кассе в супермаркете он слышал обращенное к себе и ждущее ответа: «Хювяя илтапайва тарвитсетко улимаарайсен пуссин пяивиттаиставароита вартен киитос?»* Либо: «Хей антэкси унохдит пуннита тямян каалин каупапаикалла йа кинниття куитин хиннан китос.*
Николай Николаевич бормотал свое заклятие: «Антэкси, эн пуху суомея», - которое означало, что он приезжий идиот. И хотя финны и не показывали, что считают его таким, но Николаю Николаевичу казалось, что он читает в их бледно-голубых глазах: «Чурка, бл…, не финский! Панаехало вас тут!..»
«А шо же ты хотел? - говорил по Вайберу Валерка Галин, бывший декан университета. - Финно-угорская группа!»
Конечно, всех желающих учили языку на бесплатных курсах, но Николай Николаевич туда не ходил «по причине гордой застенчивости», как говорил Остап Бендер. Все «желающие» были молодые девчата со знанием английского, или хлопцы гренадерского вида, но, тем не менее, инвалиды с детства.
Супруга Николая Николаевича Люда проходила курс обучения уже в третий раз, старалась, учила, писала в тетрадку, шевелила губами и произносила текст громко вслух, кося в учебник глазом, но все было даром и финский язык был для нее так же далек и непонятен, как и тогда, когда она жила в Житомире и думала, что Финляндия это Швеция. Людка жаловалась и даже плакала, что молодые все хватают на лету и через месяц-другой уже начинают потихоньку болтать по-фински, а она сидит как дура и все ее считают старой идиоткой.
Николай Николаевич, несмотря на все это, старался взять себя в руки, давал себе обещания ходить вместе с девушками на занятия и позориться перед ними сколько понадобится. Убеждал себя, что невозможно быть вечным глухонемым, если собираешься тут остаться и влиться в дружную финно-угорскую семью. Уговаривал свое «эго», что лучшая профилактика от старческого слабоумия это изучение иностранных языков, подбадривал себя и настраивал, как будто собирался бросать курить. Но это все не помогало.
Николай Николаевич выучил, конечно, с десяток слов, чтобы не быть совсем уже бессловесным, вроде: «китос» - «спасибо», «олэ килты» - «пожалуйста», или «хювя хуомэнта» - «доброе утро», а самое главное: «эн пуху суомэя» - «я не говорю по-фински» и «туллен украйнаста» - «я приехал с Украины».
А если на прогулке местные пенсионеры, бодро ковылявшие с лыжными палками и носившиеся на самокатах, похожих на ходунки с колесиками, кричали ему, приняв за своего, какую-то длинную веселую фразу, Николай Николаевич надувал щеки, как старый лапландец, кивал головой и отвечал полубасом: «Йо-йо! Мита? Йо!»*
И, отойдя, сплевывал: «Угро-финская группа, твою мать!.. Йо-йо!..»
3. Някемиин, Суоми, киитос я някемиин!*
- А как «добрый вечер» по-ихнему? - хохотал Валерка Галин.
- Хювя илтаа! - говорил хохочущий Николай Николаевич.
- Хэ-хэ! Во дают! - хохотал бывший декан. - А «пошли, бухнем»?
- Хрен его знает! - веселился Николай Николаевич и они, качая головами, подошли к любимому кафе «Теретения» на Театральной, взяли кофе, уселись за уличный столик и закурили.
- Вовремя успели! - сказал Валерка. - Скоро тревога будет, передавали, в Мурманске «девяностопятки»* поднялись, со «сто-первыми»*, позакрывают сейчас все нахрен.
- Точно, вовремя, - подтвердил Николай Николаевич и они посмотрели друг на друга со скупой любовью.
- А то передумаешь? - сказал пятидесятидевятилетний Валерка. - Погостишь и назад? Европа! Ни сирен, ни прилетов! Спокуха!
- Та не, - сказал Николай Николаевич.
Он и правда чувствовал себя так, как будто вернулся домой после долгой вынужденной отлучки, неприятной командировки куда-то к черту на рога.
- Зря, - сказал друг. - Один Бог знает, что тут будет, когда с Донбассом закончат.
И осмотрелся по сторонам.
- Ничего страшного, - сказал Колька.
Он и сам до конца не знал, по какой причине так быстро собрался и уехал, невзирая на Людмилины охи, ахи и слезы.
А впрочем, знал.
Стоял он холодным майским днем, когда с озера Кааккопера дуло сырым ветром и кричали чайки, возле маркета «Токмани» и курил. Николай Николаевич имел такую привычку, покурить под кофе возле гастрономов. Дома в Житомире он любил покурить возле «Зализнычника» напротив жэдэ вокзала; под «Зустричью» на Киевской и особенно на Житнем рынке возле «Мясного павильона». «Кофейник» Андрюха в своем ларьке варил за семь гривень «американо» с такой пенкой, что и в Италиях с Венами не попьешь. И всегда стояла, пила кофе, курила и базарила оживленная толпа мужиков - продавцов, рубщиков, бездельников и просто бомжей.
Николай Николаевич курил под маркетом «Токмани» и вдруг подумал, что если он тут простоит и прокурит полгода, год, или все два, то и тогда к нему никто не подойдет сшибить сигаретку или хотя бы бычок, не заговорит о политике, спорте или вопросах философии, не подмигнет и даже не посмотрит в глаза. И это была причина.
Ну и финский язык, конечно.
* Вторая группа инвалидности.
* Добрый день, не нужно ли вам дополнительного пакета для ваших продуктов, спасибо.
* Здравствуйте, простите, вы забыли взвесить эту капусту в торговом зале и наклеить чек с ценой, спасибо.
* Да-да! Что? Да!
* До свидания, Финляндия, спасибо и прощай!
* В арсенале российских бомбардировщиков «ТУ-95», помимо прочего, имеются ракеты «Х-101».
Зельдин Сергей, родился в 1962 г. в станице Ярославская Краснодарского края, Россия. С 1972 проживаю в городе Житомир, Украина. Закончил школу, служил в армии, работал стеклодувом, инкассатором, был бизнесменом, сторожем и даже политиком. Публиковался в журналах «Радуга» (Украина), «Крещатик» (Германия), «Волга» (Россия), «Слово\Word»(США), «Новый берег» (Дания).
