Юрик визжал, сидя на санках. Папа Коля нёсся, как угорелый, рискуя свалиться на укатанном, утоптанном в лёд снегу. Он дёргал верёвку от санок то влево, то вправо. Сани заносило, у Юрика захватывало дух. Иногда папа Коля останавливался, пропуская летящие санки мимо себя, и, дергая резко за верёвку, опрокидывал сына в сугроб попушистей. Восторгу сына не было предела. Он барахтался в снегу, дрыгал ногами и кричал тоненьким детским голосочком
– Ещё, папа, ещё! Закопай меня! Пуще!
Мама Лариса благосклонно взирала на возню своих мужчин. Ещё бы, лучше не вмешиваться, а то и самой можно оказаться в сугробе. Коля, он такой. Не раз уж прикапывал жену в сугробах, на виду у многочисленных прохожих. Так гуляли они часто. Зимой с санками, летом просто так – дышали воздухом. Хорошая семья, благополучная. Ну, а сегодня вечер выдался дивный, сказочный. Морозно, но не холодно. Снежок похрустывает под ногами. А звёзд-то! Боже мой, откуда столько? Яркие, шаловливые. Ишь, подмигивают. Грех в такую ночь сидеть дома. Люди, ау! Бросайте ваши сериалы, бегите из душных квартир. На волю, на воздух! Люди!! Коля загребает из придорожного сугроба огромную охапку серебрящегося снега и швыряет вверх. Серебро мелким, сверкающим дождём опускается на жену и сына. Лариса для порядка ворчит, но только для порядка. Она и сама не прочь прокатиться сейчас на лёгких Юрочкиных саночках. Как в детстве. Коля, словно услышав мысли жены, немедленно предлагает:
– Садись, мать, твоя очередь, мы с сыном тебя сейчас лихо прокатим.
– Да что ты выдумываешь? Вот глупости.
– Садись, говорю.
– Мама, мама, садись! Мы с папой тебя лихо прокатим.
– Вот попугай. Ну, перестаньте. Не сяду я. Я же их раздавлю.
– Лариска, не нервируй меня.
– Мама, не нервируй меня.
– Ах, ты попугай папин. Я вот тебе.
Лариса бежит за сыном. Юрик с визгом несётся прочь. Папа с санками догоняет. Весело. Шумно. Наконец, общими усилиями Лариску усаживают, точно боярыню, в детские санки и неспешно, важно везут по дорожке, мимо посмеивающихся прохожих.
– Мужчины, только чур не переворачивать.
– Какой переворачивать? Жена, о чём ты?
– О чём ты, мама?
– Ой, не нравится мне это, ой не нравится.
– Да как ты могла подумать? Да погляди в наши честные затылки.
– Погляди в затылки.
– Вот я тебе дам затылки, попугай.
Мужчины хитро хихикают, высматривая сугроб побольше, для исполнения коварного своего замысла. Они обгоняют неспешно прогуливающуюся пару стариков. Коля обернулся, чтобы проверить, не заденет ли он санками старушку и… словно его самого с размаху ткнули лицом в сугроб. Бабушка! Она, конечно, она. То же пальтишко, такая же шапочка, да и лицом похожа. Коля застыл. Санки с женой накатили ему на ноги.
– Муж, ты чего столбом прикидываешься? Эй! Случилось что-то?
Нет. Конечно же не бабушка. Похожа очень. Очень! Но не она. Чего это он, в самом деле? Бабушка умерла две недели назад. Он сам хлопотал с похоронами, заказывал гроб, крест, венки, всё такое. Умерла. На кладбище лежит. Точно. Вот ведь, вспомнил. От хорошего настроения и следа не осталось.
– Знаешь, Лариса, вот сейчас старушка мимо прошла, вылитая баба Шура. Что-то мне не по себе.
– Совсем не похожа. Коля, ты не заболел часом? Перестань.
– Перестань, папа.
– А ты молчи, попугай. Пойдёмте домой, хватит, нагулялись.
– Ну, мама, ещё немножко.
– Хватит, я сказала. Мокрый весь небось. Вот заболеешь, мне опять с тобой возиться? Немедленно домой.
Шли молча. Даже Юрик не нудил, как обычно, а был задумчив, словно пытался проникнуться тем, что так мгновенно разорвало атмосферу праздника. Лариса тоже не сердилась на мужа. В конце концов, мужику иногда нужно давать порыться в собственной душе, разрешать слегка спустить пар. В меру, конечно, иначе этот самый мужик может стать несносным.
А Коля и в самом деле погрузился в себя, в свою душу так сказать. Образ бабы Шуры терзал память, словно старая, почти забытая рана, дающая о себе знать острой, сводящей с ума болью.
Они не были дружны. Особенно в последние годы, когда баба Шура жила, вернее доживала, у Колиной мамы, своей старшей дочери. Всего у бабы Шуры было трое детей: Колина мама и близнецы Сеня и Саня. Близнецов мать обожала, а вот дочь в семье жила почти на правах падчерицы. Так бывает. Ведь кто-то должен выполнять в доме чёрную работу. Баба Шура не очень-то жаловала такую работу, и было отчего. Её отец до войны был в высоких чинах. Жили они тогда в столице одной из союзных республик. Сумели избежать репрессий. Александра Галактионовна была писаной красавицей. Её холили и лелеяли, пророчив светлое, безоблачное будущее. И тут война. Вместо перевода в Москву – Алма-Ата. Сашеньке даже пришлось внести вклад в кузницу победы на сборе хлопка. Бедные её пальчики. Правда это было недолго, но впоследствии пригодилось бабе Шуре – знатной труженице тыла для получения соответствующих льгот и наград. В Алма-Ате Сашенька и нагуляла дочку. Красивых, статных, сильных мужчин было, конечно, много, но отношения серьёзней случайных, игривых поцелуйчиков она завязала лишь с личным водителем отца. Любовь? Вы что смеётесь? С шоферюгой? Нет-нет. Просто забава. А когда поняла, что беременна – испугалась. Отец, конечно, мог всё замять, но случились кое-какие неприятности с кое-какими поставками фронту, и пришлось все силы, связи и опыт употребить на то, чтобы отделаться партийным взысканием. Естественно, органы проявляли к нему теперь повышенный интерес. Необходимо было обелить подчернённую репутацию. И тут так некстати беременность единственной дочери. Отец даже хотел выпороть Сашеньку ремешком. Но кто его знает, как воспримут это соответствующие лица. Словом, Александру спешно выдали замуж за шоферюгу. Будущее из крайне светлого превратилось в мутное, пахнущее мазутом и дорожной пылью. Сашенька возненавидела мужа. Хотя и прожила потом с ним пятьдесят лет, не показывая явно свою нелюбовь. А вот дочь ненавидела открыто. Мужик что? Он на то и мужик, чтобы любить красивых женщин. Ну, поигрались бы тогда и разбежались, и всё бы в её судьбе сложилось бы по-другому. Москва, университет, муж – генерал или академик, квартира в высотке. Да… А дочурка всё это перечеркнула, дура долговязая. Вот и мыла с девяти лет Колина мама полы и подъезды у чужих людей, нянчила братьев и соседских детишек за дополнительную плату. После восьмого класса школы, её, круглую отличницу, бросили учиться в техническое училище, а затем мама Шура настояла, чтобы дочь завербовалась на север. После этого Колина мама ещё долго, пока не вышла замуж, высылала семье солидную часть от своей зарплаты. Да и после замужества близнецам нужна была помощь. Баба Шура после хлопковой эпопеи никогда и нигде больше не работала, а муж особо и не настаивал на этом. В десятилетнем возрасте умер один из близнецов. Сеня. Всю женскую и материнскую любовь Александра излила на Сашу. Дышать на него боялась. Ну, и естественно, когда после смерти престарелого мужа баба Шура осталась одна со своими немощами и болячками, Александр отправил мать умирать к старшей дочери. Ему такая обуза была ни к чему. Он как раз собирался в пятый раз жениться. Почти до самой смерти, а прожила, она вопреки прогнозам любимого сыночка, у Колиной мамы почти семь лет, баба Шура была в здравой памяти, но прикидывалась слабоумной, чтобы доченька не обделяла её заботами и лаской. Дочь верила в слабоумие матери, зять терпел. Лишь Коля, почти с первого дня разгадавший все старческие хитрости, не давал бабушке спуску. Закатит, к примеру, баба Шура истерику, если дочь припозднится с утренним кефиром, насладится слезами и беспомощностью несчастной служанки, а тут на тебе, Николай, внучёк пришёл. У этого разговор короткий.
– Вот что, барыня-сударыня, если ты ещё будешь доводить мою мать до белого колена, я тебя посажу на автобус и отправлю к ненаглядному сыночку. Или вообще пинком под зад выгоню. Что прикидываешься болезной? На тебе пахать впору.
Баба Шура для приличия пускала слезу, но не обильную. Николай мужик решительный, мог и исполнить свои угрозы. Ненаглядный сыночек и думать забыл о своей любимой мамочке, но баба Шура его не забывала. Если раз в полгода Саша звонил матери, она, бросив костыли, почти бежала к телефону и громко, во весь голос сообщала ему, как она одинока, какую злую шутку сыграла с ней жизнь. Ведь у неё теперь никого не осталось, кроме сына. Дочь слушала и рыдала от обиды. Баба Шура, наговорившись с сыночком, охая и ахая, ковыляла к своей кровати, едва не падая, ведь без костылей же. Лежала потом долго и стонала, словно после многочисленных осколочных ранений. У дочери разрывалось сердце, теперь уже от жалости. Так и жили. И тут вдруг померла баба Шура. Коля даже не поверил сначала. Небось, блажит бабка, опять притворяется.
– Мама, скорую вызывали?
– Пытались, но там сказали, что умершим по старости скорая не нужна.
– Логично. А как же вы смерть-то установили?
– Так не дышит же. И зеркальце ко рту подносили. Соседка вот посоветовала.
– Да. Ладно, сейчас буду.
Спасибо Коле. Он мотался весь день. Оформил все бумаги, оплатил похороны, договорился в церкви насчёт отпевания. И потом, когда хоронили, гроб нёс. Всё чин по чину. Сыночек бабы Шуры на похороны тоже приехал, поплакал даже в меру. Но в тот же день умотал домой, благо «тачка» своя. Коля хотел было высказать ему всё, что о нём думает, но сдержался. Скорбный день всё-таки. Не до разборок, не до драк. Ведь не свадьба же, в самом деле. Похоронили бабу Шуру. Закопали в землю. Крест металлический в изголовье поставили. Вот, пожалуй, и всё. Стал себе Коля дальше жить, поживать, со своей семьёй добра наживать. И вот на тебе. Встреченная старушка одним взглядом, точно кинжалом в сердце. И болит теперь там, кровоточит. Не идёт из головы баба Шура. Стоит перед глазами. В модной шляпке, в модном когда-то шифоновом платье, молодая. И Коля рядом. Мальчишка совсем. На каникулах у бабушки.
– Николай, вот тебе рубль. Сбегай в гастроном, купи хлеба, бутылку молока, сметаны два стаканчика и пачку творога. Сдачу не забудь.
– Хорошо, баб Шура.
– Какая я тебе «баб»? Сколько раз говорила, не называй меня так. Зови: тётя Саша.
– Но ты же мне бабушка.
– Ну и что? Мне так приятно будет.
– Хорошо, баб… тётя Шура.
– Тётя Саша.
– Хорошо, тётя Саша.
Коля бежит в гастроном, покупает всё, как заказано, а на сдачу, не удержавшись, берёт себе стаканчик фруктового мороженого за десять копеек, очень уж оно вкусное. Ох, и влетело же ему за эти десять копеек. На всю жизнь Коля запомнил.
А вот сейчас и рад бы забыть, да куда там! Не отпускает его от себя баба Шура. Надо же. Две недели о ней не вспоминал, и тут вдруг такая засада. Коля ушёл на кухню, чтобы домашние не видели слёз, невольно наворачивающихся на глаза. Эх, баба Шура, баба Шура. Наверное, я перед тобой виноват в чём-то, раз не хочешь ты меня в покое оставить. В чём? Да и понятно в чём. Не любил я тебя. Не любил и всё. Подумаешь, бабушка. Есть – хорошо. Нету – горе не велико. Не любил. Может, даже в тайне желал твоей смерти. Чтобы матери не так тяжело было, а более всего, чтобы самому от обузы освободиться. Не нужна ты стала, баба Шура, никому. Ни внукам, ни сыну родному. Дочь одна, пожалуй, тебя и любила. Та самая дочь, которую ты до своей смерти своей ненавидела. А и Бог тебе судья. А меня прости. Если можешь, конечно. Прости. Не знаю, как теперь прощения у тебя вымолить. Может, свечку тебе поставить в церкви? Или заказать там чего, службу какую? Я всё сделаю. Только не мучай меня. Прости и не мучай.
И опять вспоминает Коля, как идут они с бабушкой по городу за руки. Солнце такое яркое-яркое. А птицы поют, ах ты, Господи, всё бы отдал, чтобы вот так пройтись с молодой ещё бабушкой по улице его детства. Всё бы отдал. Николай заплакал. В кухню вошла Лариса.
– Коль, ну ты как?
– А, жена. Ничего, ничего. Сейчас. Тяжко мне что-то, понимаешь.
– Это бывает, Коля. А как же, бывает.
– Да. Бывает. Ты прости меня.
– За что?
– Прости и всё. За все обиды. Прошлые и будущие.
– Ах, ты хитрец. Ну, за прошлые понятно, а за будущие и не надейся. Спуску не дам. Ладно, хватит хандрить, пойдём «Ментов» смотреть. Начинается.
– Пойдём.
Через четверть часа Дукалис и Ларин выветрили из головы Николая горькие и светлые воспоминания и о детстве, и о птицах, и об ушедшей по старенькой улочке, куда-то очень далеко бабушке. Бабе Шуре. Больше о ней Коля не вспоминал.
