ТОНИ, АТЛАНТИДА!
Рассказ из цикла «Дветысячи никакой год»
(Реальность и кошмары провинциального города А)
- Что ты там увидел? - спросила жена, - смотришь, не моргнешь даже?!
- Репродукция, - прошептал еле слышно мужчина, - почему я раньше её не видел?.. Эта картина…
- Да что там такое?! - женщина в два шага оказалась возле мужа, - дай взглянуть, - и резко развернула его.
- Нин! - мужчина оттолкнул её.
- Ты что, Ген?! - выкрикнула она, привлекая внимание и без того любопытного продавца, - я только взгляну!
- Я-а… Это просто так странно как-то. Словно окунуться в детство, вернуться… Будто бы я там уже был. Раньше когда-то, в детстве…
- Что ты?.. О чём?.. Дай посмотрю, что там такое. Ты как ненормальный…
Мужчина протянул женщине альбом, открытый на 40-й странице. В магазине «Букинист на Крупской», кроме них и продавца, никого не было. Книги пылились в огромных, до потолка, стеллажах, и весь этот серо-мрачный интерьер разбавляли нелепо разноцветные занавески на окнах и стенах.
- И что здесь?
- Вот эта, - он ткнул на безымянную репродукцию в нежно-голубых и сине-зеленых тонах, - превосходно, не правда?! Само очарование. Так глубоко, волнительно…
- Ну, не знаю. Сюр какой-то, что-то вроде морской волны, только волны, как лианы, что ли, и в них запуталось что-то или кто-то… Ничего удивительного, Гена, я здесь не вижу, извини. Мазня, как и эта картина.
Он вырвал у неё альбом.
- Эй! Ты поцарапал меня!
- Поделом. Не понимаешь ничего, не лезь. Критик, тоже мне, выискался.
- Я просто…
- Ты просто нашла свою Бронте? Или что ты там искала?..
- Нет пока…
- Так ищи! И не лезь ко мне. Пожалуйста.
- Ты сбрендил. Как пить дать, сбрендил! - громко стуча каблуками, она направилась в конец магазина, где на стеллаже весело объявление, написанное от руки красным фломастером: «Вся женская классика по 50 рублей», и мельче: «Журналы «Бурда» и «Лиза» в подарок каждому купившему две книги».
Геннадий остался стоять с альбомом репродукций под желтым плафоном древней люстры с открытым ртом и с одной мыслью, которая через пару секунд превратилась в мечту. Мечту всей его жизни.
Продавец в «Букинисте на Крупской» дал адрес бывшего владельца альбома:
- У него нет домашнего телефона, поэтому передайте ему, что он может прийти за своими процентами. Книга, правда, недорогая…
- А вы не знаете, есть еще у вас вот такая репродукция?
- Нет, скорей всего нет.
- Вы хорошо посмотрели?.. - Геннадий в очередной раз показал продавцу картину.
- У нас книг подобного характера, с картинами, штук пять. Не больше.
- И вы не подскажете…
- Нет.
- Может, знаете название?
- Нет.
- Автора?..
- Нет.
- Или…
- Спасибо за покупку.
Николай Николаевич, бывший владелец альбома, жил в собственном доме у церкви Святой Троицы. Геннадий подошел к дому в 17:20 и проходил вокруг него, никак не решаясь позвонить, до 18:45. В одном из окон зажегся свет, словно поздоровавшись с быстро наступившими сумерками, и мужчина решился.
«Свет в окне как сигнал к действию».
В 18:47 он нажал на кнопку звонка, а в 18:50 негромко постучал в калитку. Свет зажегся на застекленной веранде. Геннадий произнес про себя: «Только бы он знал, только бы он знал».
- Кто там?! - сухой, глубокий голос.
Из дома вышел старик в вязаной шапке, худой и горбатый.
- Я к вам из букиниста, магазина, что на улице Крупской, - ответил Геннадий, - я купил вашу книгу. Альбом…
- И?..
- И… и мне хотелось спросить кое-что. Может, может, вы знаете…
- Что я знаю?
- Это про одну картину. В альбоме…
- Картину?..
- Мне очень нужно, не поверите, но мне необходимо знать… Хоть что-нибудь про неё. Про картину.
- Калитка не заперта, - был ответ.
Мужчина осторожно повернул ручку.
- Они вам мои деньги не передали?..
- Нет. Вам нужно самим…
- Ну, всё не слава Богу. Хожу еле-еле, а туда ехать надо, ещё с пересадкой…
Геннадий прикрыл за собой на удивление бесшумную калитку.
- Я принес альбом с собой.
- Хорошо, но лучше бы вы принесли мои деньги. Пойдемте в дом, на улице мои кости поют вместе с ветром – кто громче. Артрит - это не болезнь, это сама жизнь. Где всё ноет и выламывает… И нет спасенья.
В доме разместились на кухне. Николай Николаевич выпил согласно расписанию и рецептам таблетки и налил чай:
- Он с бальзамом, - говорил, тяжело дыша, старик, - вам должно понравиться. Мне моя бывшая по выходным приносит. Хоть и не живем уже двадцать лет, а не забывает. Сейчас у вас, у молодых, другая любовь. Не такая, как была у нас. Отношения не на том вы строите. Не на том.
Геннадий послушно кивал, нетерпеливо терзая альбом в руках.
- Этот альбом неизвестных художников стал первой ласточкой в нашем разводе, - продолжал старик, - неизвестное должно оставаться неизвестным, теперь я так думаю. Теперь, а не тогда. Всё, что неизвестно – неизвестно по какой-то причине. Это как табу. Как запретный плод. Неизвестное – страшно. Всегда страшно, опасно. И неизвестные авторы не исключения. Это могилы неизвестных творцов, солдат, и ни к чему раскапывать их, чтобы узнать – кто там лежит на самом деле. Потому что всегда, всегда, поверьте мне, открытие несет в себе расплату, наказание. За всё надо платить. Согласны?
- Что-то вроде вскрытой гробницы фараона?..
- Во-во… Все, кто проник внутрь пирамиды, погибли. Потому что тайное должно оставаться тайным. Таков закон.
- Не могу не согласиться.
- Проверено на себе, а вы думали, - старик отхлебнул дымящийся напиток, - божественно. Бог, к слову, тоже неизвестен. Познать его – значит, умереть. Знаете, как в Библии сказано: «Человек не может увидеть меня и остаться в живых», то-то же. Бог самый неизвестный художник из всех неизвестных. Вы не представились?
- Геннадий, а вы Николай Николаевич?..
- Видите, ничего тайного. Пейте чай, он хорош, когда обжигает. Огонь очищает, слышали?
Мужчина промычал, соглашаясь. Напиток действительно очищал, обжег всё, что находилось внутри, каплями пота выступив снаружи.
- Пробрало?
- До слез, - с трудом выдавил Геннадий и постарался улыбнуться.
- Зато никакой простуды. Нынче болезненная осень. Еще не успела начаться, а уже хандрят все. Это из-за ветров. Неспокойных ветров. Переменчивых. Были времена, когда ветром пытали. Сейчас времена меняются, и кто знает… Для меня ветер всегда пытка. Кости выкручивает, сил нет. Уж лучше умереть. А я ведь когда-то рисовал…
- Вы художник?!
- Непрофессиональный. Да и кто сейчас из известных художников профессионал?! Все эти авангардисты, постмодернисты, импрессионанисты… Ха, ха… Я и к классике не особо тянусь. Мне нравится всё, в чем есть душа. Когда смотришь на картину и чувствуешь, что художник тебя уважает. Чувствуешь его тепло, его желание рассказать, открыть, удивить… Такие картины я называю живыми. Они не умирают, живут порой своей собственной жизнью, а вместе с ними вечно живет и художник.
- Значит, я не ошибся. Вы сможете помочь мне.
- Давайте, выкладывайте, что у вас?
- Вот эта, - он раскрыл альбом перед стариком на странице сорок, - вот эта картина она врезалась мне в душу в прямом смысле слова. Я уже сколько ночей не сплю. Она перед глазами стоит. Я как будто зомбирован.
Николай Николаевич пододвинул репродукцию поближе, надел очки:
- М-м-м, Геннадий, вижу, вы попали.
- То есть?..
- Картина действительно неплохая. Я бы сказал, странно притягательна. Это, по всей видимости, эффект краски, нанесения мазков, подбор оттенка, теней. Гипнотизирует, вы правы. Такие картины я зову «картина с секретом». Ящик Пандоры. Их лучше не понимать. Не вскрывать. Это как пирамида Хеопса - хотите жить, не суйте нос не в свои дела. Неизвестное - запечатано.
- Вы заметили, в левом нижнем углу репродукции какая-то надпись?
- Это может быть роспись автора? А может, и название полотна?..
- Я увеличил надпись, там буквы: а – тэ – эл – а – эн – и – а.
- Похоже на атланиа? – Старик уткнулся толстым красным носом в глянец листа, - атлания?.. Атлантида, может? Точно, Атлантида, как же я раньше…
- Вы тоже?.. - удивленно воскликнул Геннадий.
- Я пытался найти этих неизвестных творцов, надеялся установить авторство. Некоторых я нашел.
- А?..
- Не этого, нет. С этой картины начался мой развод, и это хорошо, что я вовремя остановился, всё могло бы кончиться… Не ищите художника, пускай он остается неизвестным, как и подлинное название картины. Оставьте это неизвестности. Ведь что такое неизвестность – пустота. Смерть. Не переступите черту, границу, послушайтесь старика, несчастного, больного старика…
- Но, но вы не поняли, я, я хочу иметь эту картину. Хочу купить её!
- Это сродни безумию, Геннадий.
- Почему?! Но почему?!
- Это равносильно тому, что мечтать приобрести и повесить у себя в спальне подлинник вангоговских «Подсолнухов».
- Почему бы и нет?!
- Дело даже не в цене. А в том, что «Подсолнухи» выставлены в Лондоне, в галерее Тейт. И я уверен, что это достояние ну никак, ни за какие деньги не будет пылиться на стене в цветных обоях, двухкомнатной хрущевки со смежным санузлом.
- Но это ведь не Ван Гог…
- А кто даст стопроцентную гарантию, что это не Винсент Ван Гог? Взгляните на это безумие мазков, просто вангоговский вихрь красок. Помните «Звездную ночь»? «Арльские дамы»? «Кипарисы с двумя женщинами»?.. Та же техника. А вот этот зеленый с оттенком охры цвет в центре… Это может быть кисть Ван Гога, мой друг…
- Как бы там ни было, пусть это будет трижды Ван Гог, я хочу эту картину.
- Ваше желание пугающе… Впрочем, оно и понятно, и я бы пожал вам руку, Геннадий, только кости опять поют «Отче наш».
- Помогите мне найти её.
- Ваш напор заразителен, удачи вам, разума, везения…
- Вы не поможете?!
- Как? Ума не приложу, чем вам помочь?!
- Этот альбом ведь кто-то составлял. Откуда он у вас появился?
- Появился откуда? Не поверите, я нашел его на свалке. Одно подскажу, Геннадий, все, как вы сказали, составители – тоже неизвестны. Мне удалось найти художника из этого альбома, некого Па Гарина, только он умер на следующий день после нашей встречи.
- Он русский?
- Вроде как.
- Значит, это никакой ни Ван Гог…
- Может быть…
- Что он вам рассказал, этот… художник?..
- Ничего. Абсолютно ни-че-го. У вас остыл чай, кипяточку?..
Геннадий быстро допил напиток:
- Не делайте вокруг этого нечто мистическое. Здесь нет никакой мистики. Всё просто.
- Тогда почему вы здесь?
- С чего-то ведь надо начинать…
- Попробуйте через Интернет. Дайте объявление. Предложите хорошее вознаграждение за информацию. Думаю, с вашим рвением вы быстро найдете её. Эту картину. Только помните, Геннадий, о чём я вам говорил. Неизвестные могилы должны оставаться неизвестными…
В Интернете он ничего не нашел. На объявление, размещенное на главных страницах «Рамблера» и «Яндекса», тоже никто не откликнулся. Ценители и знатоки современного художественного искусства слали на «мыло» Геннадия десятки писем с предположениями. Несколько художников признались, что это их первый, не очень удачный опыт в живописи, и попросили за оригинал от 1000 долларов и выше. Геннадий встретился со всеми. Два раза ездил в другие города. В Рязань и Ростов-на-Дону. Так называемые оригиналы оказались неуклюжей подделкой. Никто из лжеавторов не знал про буквы в левом углу картины.
Так, в поисках и разъездах, в бессонных ночах и скандалах с женой и на работе, в неуемных растратах и диких головных болях прошло ни много ни мало - четыре с половиной месяца.
Заметно похудевший Геннадий после очередного диалога на повышенных тонах с начальником фирмы по производству встроенных шкафов, по предложению последнего, написал заявление об увольнении по собственному желанию.
- А ведь ты был отличным работником, до поры до времени, - сказал свои последние слова начальник, - мог бы далеко пойти. И что с тобою сделалось, Гена, черт его знает?..
Дома, до прихода жены Нины из детсада, где она работала завхозом, Геннадий успел выпить литр водки. Алкоголь разбавлял сгущающиеся краски реальности и позволял расслабиться, забыться. Только не сегодня.
В двери щелкнул замок, потом ещё раз, ещё… Затем громкой, соловьиной трелью зашёлся дверной звонок.
- Дома, что ли?! - возмущенный голос Нины вытолкнул мужчину в коридор.
Двухминутное копошение с замком, и:
- Забегай! - насколько смог, внятно произнес Геннадий, распахивая дверь.
Нина вошла молча, не раздеваясь, прошла на кухню.
- Что отмечаем?
Геннадий не в силах добраться до кухни сел, где стоял:
- Ух ты, и ноги устали, идти не хотят, - промямлил он.
- Я спрашиваю, чё нализался так?!
Нина вернулась в коридор с курткой в руках и ботинками:
- Кажется, я тебя уже предупреждала, нет?! Будешь по-тихому нажираться – уйду от тебя к чертовой матери и не посмотрю, что беременна.
- Это мой ребенок. Десять лет не могли родить, а тут вот… - мужчина развел руками, - залетели.
- С тобой опять мертвого родишь, разве это жизнь?! Всё бы ничего, да ты как выдумаешь чё…
- А чё?!
- Ты на себя посмотри, а чё?! На кого стал похож?! Раньше и следил за собой, и стирал… а сейчас?! Стыдобище. С тобой под ручку пройти неприятно. Ты в ванной когда был?..
- Ой-щ-щ…
- Вот тебе и ой-щ-щ! Как бы дала сейчас этими ботами по морде! - женщина бросила ботинки в мужа. Тот вяло увернулся. Правый попал каблуком в подбородок, левый ботинок угодил в голову.
- Чё ты, бля?!
Нина повесила куртку:
- Лучше заткнись. Слышать не хочу тебя.
- Я картину эту хочу.
- Правильно, ребенок побоку, конечно, какая-то задрипанная картина важнее! Правильно! А то, что столько пережили, по хрену. Вспомни, как сам плакал, когда выкидыш был, помнишь?!
- Твои проблемы.
- Что?! Что?! Мои?! - Нина едва не задыхалась от переполнявшего её гнева, - мои?!
- Мне картину надо. Это моё всё! Моя жизнь! Поняла! ВСЁ!!!
- Не ори, сволочь! Протрезвеешь, я тебе всё припомню.
- Ой, испугался.
- Ещё испугаешься, подожди.
- Отвали.
- Сам пошел в жопу! Нажрался, как скотина!
- Помоги мне картину эту купить!
- Чё, дурак уже совсем?! Мало тебе этих репродукций. Сорок штук. Со - рок! Сколько ты на них потратил денег?! Десять тысяч?! Двадцать?! Когда ты мне подарки делал?! Полгода назад?! А долги когда возвращать будем за твои ненормальные поездки?! Кому уже только не должны! Соседка баба Шура заявление на нас писать собирается участковому!
- Пошла ты! Я о картине говорю! Бестолковая!
- А я о нас говорю! О долгах! О… О нашем ребенке! Я ведь могу и аборт сделать, еще не поздно! Ты этого хочешь?! Этого?!
- Пошла ты! Где картина, где ребенок… Сравнила. О! - и Геннадий, насвистывая, покрутил пальцем у виска.
- Это вот ты такой, - сглатывая комок подкативших слез, произнесла женщина, - подожди, ещё пожалеешь. Я тебе картину твою ещё припомню. Отольются кошке мышкины слезки. Помяни моё слово.
Нина ушла готовить ужин. Гена, пробубнив ещё минут пять что-то себе под нос, заснул между свернутым половиком и ботинками.
Утром у мужчины болела голова, и он, конечно же, ничего не помнил. Вчерашние пьяные выходки теребили душу и мозг предательским чувством стыда, вперемешку с жутким похмельным чувством вины. Чтобы облегчить себе новый день, Геннадий купил банку пива и на последние деньги сделал сорок первую копию заветной репродукции.
Мечта всей жизни превыше всего, верил он. Мечта – это то, что делает нас, людей, равным богам.
Бесцельные шатания по городу, и на трамвай не было денег, окончились поздним вечером у незашторенного окна чей-то кухни. На кухне горел свет. На голой, покрашенной в синий цвет стене висел большой перекидной календарь двухгодичной давности, открытый на месяце «май».
Мужчина остановился у окна. На календаре была его картина. Геннадий всего лишь на мгновенье оторвал взгляд для того, чтобы посмотреть на темное, ни звездочки, небо:
- Спасибо, Господи, - произнес он, - я верил, что ты поможешь. Спасибо.
Геннадий поднялся на цыпочки и постучал в стекло. На кухне тут же появилась полная женщина в байковом халате:
- Нечего стучать, не швейцары, подъездную дверь не открою! Ходят тут всякие - то пьяницы, то наркоманы! Зла не хватает!
- Я к вам, женщина, - ответил на визг полной дамы Геннадий, - хочу купить у вас вот этот календарь на стене.
Женщина поперхнулась:
- Псих, да? - тише спросила она, присаживаясь за стол у окна. На столе, кроме зажигалки, пачки папирос «Беломорканал» и стеклянной, полной окурков пепельницы, ничего не было. А в глазах женщины, помимо притянутого за уши любопытства, горел халявный огонек наживы.
- Мне нужна эта картина на календаре, очень…
- Ну, раз очень, - она прикурила, - это моего сына календарь. Ему тоже нравятся всякие там картинки. Я в этом ни черта не понимаю, по мне все эти художники – лентяи и кайфаломщики. Намазюкают чё не понять и давай пичкать простой люд, шедевр мол. А приглядись – собачьи какашки, каракули, и только.
Она в несколько затяжек выкурила всю папиросу, взяла вторую:
- А много дадите за этот шедевр?
- Сколько попросите.
- Хе-хе, сынок мой не жмот, но из себя лоха делать тоже не станет, уж верьте мне. Я когда его родила, в мучениях, поняла, раз тяжело выбирался он на этот свет - легко из него не уйдет. Так и сказала акушерке своей. Запросто так в могилу мой сынка не ляжет. Биться будет до конца, как мамаша, рожавшая его. Во. Вы поэтому сразу цену свою скажите и посмотрите, чё он скажет. Костик его зовут. Только сейчас он где-то лазает, подождите, коль так хотите, вон там, на лавочке, как он появится, я вам свистну.
Женщина, докурив вторую папиросу, взяла третью. Геннадий, промямлив, что-то вроде: «ага, хорошо», пристроился на лавочке в пяти, как он сосчитал, метрах от окна и приблизительно в семи метрах от картины.
После двух часов ожидания опять разболелась голова. Желудок, издавая бесконечные фуги, требовал хоть какой пищи, ноги устали считать шаги от лавки до окна и обратно. Прошло ещё два часа. Геннадий несколько раз подходил к курящей женщине и спрашивал про сына:
- Часам к двум будет, - отвечала, выпуская дым кольцами, она, - он всегда так приходит. А вы чё, замерзли что ли?..
Костик появился в начале четвертого ночи.
Мужчина на лавочке спал, уткнувшись лицом в костлявые колени. Ему снилось детство.
- Эй, дядя, - услышал Гена сквозь сон, - проснись, замерзнешь.
Он сразу понял, кто перед ним.
Худощавый, бритый, в кожанке, с папиросой в зубах.
- Вы… Ты, ты Костя?
Мужчина поднялся. А во сне он бежал по берегу спокойного моря, солнце било в глаза, и навстречу ему бежала мама, и счастью не было конца…
- 17-й год как он самый. Костик, по-простому. Календарик, мамка палит, тебе приглянулся, - Костя смачно сплюнул себе под ноги, - дорогая бумаженция, скажу тебе. Лакированная бумага, плотный лист, краски какие хочешь. Мне его подарили недавно, в целлофане был, переливается весь. За пару тыщь отдам, возьмешь?..
- Да, да, я возьму, только это, у меня сейчас денег нет.
- С собой чё ли?..
- Вообще нет. Меня вчера уволили. Вчера.
- О, дядя, гибло дело.
- Давай не деньгами?..
- А чем, натурой, что ли, - усмехнулся юноша, выпуская в лицо мужчины струю вонючего дыма, - чё на хате есть?..
- У меня?
- Ну не у меня же, дядя? - снова сплюнул Костик.
- А что надо?..
- Центр музыкальный до усёру хочется, есть такой?!
Геннадий сел на лавку:
- Есть. Однодисковый, двухкассетный, - как заговоренный прошептал он.
- Чё, серьезно?!
- Ага…
- И чё, приволочешь за календарь?!
Ему понадобилось прожить тридцать три года, чтобы без дрожи в голосе и капли сожаления сказать:
- Конечно. Принесу.
- Ну, ты перец. Круто, дядя, - он похлопал мужчину по плечу, - когда?
- Давай только завтра поутру.
- Во скока? Где?
- Давай в десять, на этом месте.
- Завязано.
Костик схватил его за руку:
- Дай пять.
Геннадий дал.
Он спал в чужом подъезде до шести часов. Поспал бы еще больше, только его прогнала в морозное утро женщина с голосистым шнауцером, которому не терпелось сходить в кусты.
Гена побродил по теплым подъездам до восьми, в это время Нина уходит на работу, и в 8:15 смело вернулся домой.
На кухонном столе его ждала записка с одним только словом: «Аборт!» и пустой холодильник. Геннадий спрятал записку в карман помятых брюк.
- Заведем кота, - сказал он, глубоко вздыхая.
Дико хотелось спать и есть. Геннадий нашел в шкафу пачку старого печенья и с жадностью затолкал в рот. Запил скудный завтрак водой из-под крана, достал из кармана коротенькую записку, ещё раз почитал, смял, выбросил в раковину.
- Можно подумать.
В зале он разобрал центр. Снял колонки, скрутил шнуры… Упаковал всё в спортивную сумку и, не дожидаясь десяти часов, пошел пешком до назначенного места. Денег на трамвай не было.
Дождь пошел, когда Геннадий поставил сумку с музыкальным центром на лавочку. Кухонное окно со звоном распахнулось, раздался уже знакомый визгливый голос:
- Я бы вас пустила, только у нас воняет. Батька Коськин гниет, не сгниет всё никак, будь он проклят. Сын уже вышел к вам, сейчас… а вот и он, легок на помине.
Из подъезда с календарем, завернутым в целлофановый пакет, выбежал Костя:
- Думали, не придешь. Шарманка хоть рабочая? Или металлолом? - протараторил, заглядывая в сумку, парень. Дымящаяся папироса неизменно торчала в правом уголку губ.
- Ещё три месяца гарантии, там внутри все документы.
- Заметано. Сейчас опорожню и принесу сумку. Пять сек…
- Оставь.
Геннадий взял календарь, прижал к куртке, к груди, и, отвернувшись от дымившего Кости и торчащей в окне мамаши, быстро пошел. Наперерез, мимо детской площадки, гаражей, через дорогу… Он побежал, услышав за спиной: «Ты смотри ментам не стукни. Сам патефон притащил за календарик!», а дождь перешел в ливень. Синоптики сегодня обещали снег. Но пока был только дождь. Слёзы неба. Слёзы…
- «Картина «Атлантида» находится в частной коллекции В. Н. Прянова, известного искусствоведа, художника в городе Агарске, - прочитал вслух мужчина, - предположительно картина «Атлантида» попала на территорию России в послевоенные годы, и автором полотна, согласно заявлению господина Прянова, может быть никто иной, как Адольф Гитлер. Картина не выставлялась».
Геннадий закрыл лицо руками:
- Вот оно. Вот оно, - шептал он в серый сумрак зала, - след. Я вышел на след.
Он ходил по квартире, от окна в зале к кухонному окну, руки дрожали, в голове гудело одно по одному: Атлантида - Гитлер – Прянов – Атлантида – Гитлер – Прянов…
- Деньги, мне нужны деньги.
Перевернув все знакомые места заначек, Геннадий решился позвонить жене. На работе сказали, что Нина взяла отгул. Сотовый был временно отключен.
- Сучка, - бросил трубку мужчина, - это она специально. Ничего. Ничего.
Взгляд метался от телевизора к DVD-плееру, от золотого набора (кольцо, серьги, цепочка с кулоном) - его свадебного подарка Нине к хрустальному сервизу на двенадцать персон.
- Может, ковер кому загнать за тыщи три? - спрашивал себя Гена, продолжая метаться по квартире, - хотя бы на поезд, на плацкарту…
Неожиданно зазвонил телефон.
«И зачем я отдал свой сотик этой дуре?» - пронеслось в голове мужчины, пока он подносил трубку домашнего телефона к уху.
- Я была у врача. Ты звонил?! Что-то хотел?!
Голос Нины звучал будто из-под воды. Или она плакала?..
- Нет! Уже нет! - ответил Геннадий и вернул трубку на рычажки отбоя.
- Мне нужно с тобой… - услышал он, а потом наступила тишина.
Забрав золотой набор, упаковав DVD-плеер, мужчина написал жене записку и оставил её на кухонном столе. Записка – всего одно слово: «Атлантида!»
В ломбард он заложил не всё. За серьги, цепочку с кулоном и DVD ему дали шесть тысяч.
Билет до Агарска – города, рожденного Победой, стоил тысячу с копейками. Плацкартный вагон, скорый поезд 064. Трое суток в пути, и здравствуй, Атлантида!
Литровой бутылки водки ему хватило на два дня. Пил и спал без сновидений – вот всё, что он делал, порой даже не слезая с верхней полки. На третий день, попросив у соседей - молодой семейной пары с ребенком - воды, Геннадий узнал, что ехать ему ещё больше суток, принял решение - направился в вагон-ресторан, где заказал пол-литра водки и бутербродов.
- Будешь водку? - спросил он молодого человека, присаживаясь за столик рядом со спящим мальчиком, - я его не разбужу. Я тихонечко.
Мужчина посмотрел на жену, женщина улыбнулась:
- Тогда и мне чуток налейте.
- Сообразим на троих, - согласился Геннадий, разливая огненную воду по стаканам, - бутерброды? - предложил он.
- У нас запивон есть мировой, - женщина достала откуда-то из-под стола пластиковую бутылку с квасом.
- Ну, за знакомство. Я Геннадий.
- Володя, это моя жена Татьяна, а тот малыш - Кузьма.
- Вот и здорово.
Чокнулись стаканами. Выпили.
- Вы докуда, Геннадий? - спросила Татьяна.
- До Агарска.
- Мы дальше, - выдохнул Володя, - едем к черту на кулички.
- Это куда?..
- К моей маме, - вставила Таня, - Кузьме уже три года, а бабушка его ещё не видела.
- Понятно, - подмигнул Геннадий Володе и разлил водку, - как говорится, между первой…
- А у вас в Агарске дела? Я слышала, это такой криминальный город, одни тюрьмы вокруг. Город на костях зэков построен. У меня подруга оттуда, такие письма пишет, просто жуть. Конечно, город на мертвых тюремщиках стоит, понимаете, какая там энергия нехорошая.
- Ты что человека запугиваешь, Тань?!
- Всё нормально, я про этот город и не слышал, наоборот, интересно.
- У них там криминальные структуры правят. Убивают прямо посреди дня. Подруга писала, там у них каждую осень маньяк появляется. Появится, убьет несколько женщин, головы им отрубает, и исчезнет на год. А ещё у них там наркоманы кругом, поговаривают, сам мэр имеет от этого дела навар. Наркотики через него в город идут. Нарки такое вытворяют, однажды знакомого моей подруги на крыльце дома молотком до смерти забили…
- Ну, погнала, - перебил Вова, - давайте выпьем, что ли? Что греть?
- Дело, - сказал Геннадий и выпил.
- Я бы не хотела жить там. На костях возле тюрем. Там чуть побег – весь город на ушах. Вы осторожней там…
- Я на пару дней туда. Мне найти надо кое-кого.
- Хотите, дам телефон подруги? Она поможет, если что. Вы женаты? - Таня посмотрела на кольцо.
- Не совсем.
- Как это?
- Был.
- Всё понятно. Она тоже была. Она симпатичная. Я вам черкану телефон.
- О, сваха, чё пристала к Геннадию может он не хочет?!
- Ну, почему, а вдруг?!
- Правильно, а вдруг.
Пока женщина писала на салфетке телефон агарской подруги, Геннадий разливал. Володя тараторил что-то о сервисе в поездах и о том, как тяжело молодым строить совместную жизнь:
-… ни квартиры, ни льгот молодым семьям, ничего. Кредит толком не возьмешь без поручителей и трех домашних телефонов, бред и только…
- Вот возьмите, - Таня протянула исписанную синим карандашом для подводки глаз салфетку, - там её сотовый и рабочий, адрес я тоже на всякий случай написала. Она девушка стеснительная. Училась на филолога, работает на нефтехимическом комбинате лаборанткой.
- Спасибо, - мужчина взял салфетку, - про город ещё расскажите?
- Там трубы кругом дымят, у них даже санитарная зона есть, где выбросы от комбината постоянны. Там людям нельзя жить, а всё равно живут, бедолаги. А как выброс, дышать невозможно. Кто-то и в противогазах ходит, да-да, не смейтесь. Знаете, сколько там опасных предприятий. Там, если что взорвется, пол-России погибнет. Ещё там собираются утилизировать радиоактивные отходы со всей страны… А про трубу через Байкал слышали?..
- Так, Тань, чего растрепалась?!
- Но ведь…
- Нет, мне правда забавно, вроде столько живу, а про какой-то там Агарск и не слышал. А там жизнь-то кипит.
- Нежизнь - вы хотели сказать?! Нежизнь!
- Тань!
- Это правда, я ничего не выдумываю. Там дети двухголовые из-за климата рождаются, - женщина почти плакала, - у них разврат полнейший…
Третью выпили молча.
- Я еду туда за картиной.
- Вы коллекционер? - воодушевилась Таня, - клево.
- Мне нужна одна картина. Её, поговаривают, Гитлер нарисовал.
- Не может быть?!
- Есть предположение. Правды не знает никто. Называется вроде бы «Атлантида», но тоже не факт. Я как увидел её…
- Что? - вместе спросили муж и жена.
- Она околдовала меня.
- Да, в таком городе самое место такой картине.
- Таня?!
- Что?!
- Агарск – город, рожденный Победой.
- И картина Гитлера у кого-то в закромах. Здорово. Разве это не о чем не говорит?!
- О чём, дорогая?!
- Всё притягивается, вот что. К хорошему никогда плохое не притянется. Зло к злу. Это энергия там такая, вот и картина руки чудовища там.
- Это, может быть, и не Гитлер, - вставил Геннадий, - это только предположение…
- Вот именно, никто не предположил, что эту картину нарисовал, скажем, там да Винчи, потому что в этом городе нет места вечному, великому… Нет места возвышенному. Чистому! Да, точно – этот город притягивает к себе только плохое. И все города так…
- Может, сходим еще за бутылкой? - предложил Володя, - Таню что-то понесло, ей нужно добавить, чтобы уснула.
- Меня не понесло, я словно прозрела. Читал бы ты письма, какие мне Люба пишет, волосы дыбом. А города, правда, притягивают к себе людей и всё остальное. Если бы Атлантида не утонула, если бы её океан не притянул, кто знает, что бы тогда было?! И Агарск этот…
- Всё, пойдемте, Геннадий, пусть наш оратор остынет.
- Татьяна, - Геннадий встал, его слегка качнуло, он был пьян, но странным образом не сильно, - вы замечательная женщина.
- Вы согласны с моим мнением? С теорией?
- Поживем-увидим…
- Там всегда чувствуешь холод, дикий, ледяной, подводный холод, мне подруга писала…
В Агарск поезд прибыл без опоздания в 23 часа согласно расписанию.
Народу внутри вокзала было немного – человек десять. На улице у входа группа милиционеров с дубинками, куча круглосуточных киосков и штук тридцать маршрутных такси. Фонари горели через один и только у входа вокзала – дальше была темнота.
«Здесь действительно жутко холодно». Вспомнил Геннадий, поднимая воротник куртки.
«Теперь куда?»
Его слега мутило, несмотря на то, что весь день он спал. Прощались с соседями по плацкарте, Татьяна вдруг заплакала. Муж успокаивал:
- Нельзя перед расставанием плакать. Ты что, Тань?!
- Как волной накрыло что-то! - всхлипывала она, - вы осторожней там, сразу Любе позвоните, ещё не поздно, она мне письма по ночам пишет.
Геннадий обещал позвонить, обязательно.
- И сдалась вам эта картина, - на прощание сказала Татьяна. Проснулся и заплакал маленький Кузьма. Слезы… Человеческие слезы…
В городе уже лежал снег. Геннадий вернулся на вокзал. На втором этаже в окошке «справочная» за пятнадцать рублей можно получить нужную информацию. Женщина в шапке жует что-то, похожее на куриное крылышко:
- Ужин, - сказала она, увидев Геннадия.
- Я только что приехал, только с поезда. Мне узнать бы…
- Уже и поесть не дадут. Пятнадцать рублей, - она спрятала ужин в пол-литровую стеклянную банку, - только на батарее погрела.
- Извините.
- Да, ладно. Всё равно жир ещё не растаял.
- Я ищу дом коллекционера Прянова. В. Н. У него коллекция картин.
- Во дали, я могу по телефонному справочнику посмотреть, и всё. У нас, насколько я знаю, домов с коллекциями картин нет. А я старожилка. Всё знаю. Ну, чтобы кто коллекцию держал?.. И не мэр? Может, у мэра, где в частном секторе дома, что-нибудь есть?..
- Не… Нет. Это частная…
- Как вы сказали? Пря-а…
- Прянов. Фамилия Прянов. Инициалы. В. Н.
Застучали клавиши. Женщина хмыкнула:
- Хм, нет такого.
- Как?! - Геннадий почти сел на мраморный пол, - может… как? Как такое может быть?!
- Не расстраивайтесь. Сходите завтра в Художественный фонд, я дам вам адрес, и расспросите про своего этого Прянова. Если там не помогут, то… извиняйте – нету у нас такого. Может, вы город перепутали?..
Мужчина покачал головой:
- Нет. Там было написано…
- Так, может, опечатка?! Чего в жизни не бывает. Опечатка. У нас так в городе во всех газетах опечатка на опечатке. Уже и судов сколько из-за этого было. То фамилию не так напишут, то звание переврут, то ещё чего… Опечатки - это жизнь. Без них никак.
Геннадий сказал:
- Спасибо.
- Пятнадцать рублей я возьму. За потраченное на вас время. За адрес Худфонда не возьму, так уж и быть. Он вам нужен?..
Геннадий сказал:
- Нет.
- Ну, как хотите.
Он сел на железный стульчак, один в зале ожидания, и закрыл лицо руками.
- Зёма, рубль не найдется, два?
Бич стоял с протянутой рукой, грязный, вонючий. Геннадий молча отдал ему какие-то копейки из кармана.
- А закурить?
- Не курю.
- А может, ещё пятерку добавишь, на клоповник не хватает.
- Нет у меня.
- Ну, зёма, ну ты чё?! Я же видел, когда ты с этой у кассы рассчитывался…
- Я сказал нет! - крикнул Геннадий и встал.
Бич не отступил. Пары перегара, чего-то кислого, гнилого ударили в лицо мужчины.
- Пшёл.
- Чё-ты?! Чё-ты, зёма, мне всего пять рубликов не хватает?! Вот те крест.
Бич перекрестился. Геннадий сначала ударил его ботинком в колено, потом в живот. Бич упал с криком: «Мама, не надо!» и быстро пополз к лестнице. Геннадий ударил его в бок и каблуком по спине. Бич ударился лицом о мраморную плиту, окрашивая её красным.
- Ты чё, зёма?.. - захрипел он.
Геннадий пнул его ещё раз по ребрам.
- Что ты делаешь, сволочь?! - это закричала женщина из справочной, - совсем одичал. Я наряд вызвала.
Перепрыгнув через притихшего бича, Гена побежал вниз и на улицу. Прямо в руки доблестной милиции.
- «Вали его!» - услышал он, и что-то обрушилось ему на голову. Ударило по спине, животу, груди, ногам. И снова по голове, снова по спине, по животу, груди, ногам…
- Плохо, что не девка, так бы развлеклись… Ты посчитал, сколько у него денег?.. На четверых по тыще… Нормально… Приезжий?.. Выбросить бы его… Пусть замерзнет… Ты документы проверил? Паспорт?.. Обратный билет есть?.. Нет… Так чё вопрос, увезем его сейчас на бобике, и дело с концом… В отделение, что ли?.. Даун, за город. Выбросим где-нибудь в трубах, пущай полазит… В сторону комбината?.. На Ангару его давай… Утопить, что ли?.. Выбросить… Он ведь лица наши не видел... Он и транспортников от муниципальной ментуры не отличит… Ха-ха… Может, ботиночки с него снять? Да на х.. тебе его говнодавы?!. Думаешь?!. Паспорт оставить?.. Оставь… Родственники у него тут есть, интересно?.. Хули тебе интересно, бери за ноги и тащи его в бабос, задрал уже своим «интересно»… Ой, он, кажется, моргнул… Чё, приходит в себя?.. Похоже… Так врежь ему берцем промеж глаз… Я-а?.. Х.. на!..
Это было море из его детства. Оно запомнилось ему таким – огромным, лилово-синим. И солнце, которое пуляется в глаза сотней зайчиков, играя на волнах и начищенной до блеска гальке. Море не имело конца. Оно сливалось на горизонте с небом, становясь вечностью. Мама всегда была рядом. Она спешила навстречу ему, широко раскрыв объятья. Как птица, под крылами которой спокойно и безопасно.
- Мама! - кричит он и бежит по берегу моря навстречу, - мама! Мама!
И тут море выходит из берегов. Гигантской, невообразимой волной. Волной, которая нависает над солнечным берегом, над ним и мамой, и… обрушивается. Обрушивается вместе с рыбами, медузами, тиной, ракушками…
… Холод. Ледяной, подводный холод...
-Утонули, мы утонули, - шепчет разбитым ртом Геннадий и приходит в себя.
А вокруг него лес, связки толстенных труб, где-то поблизости шумит река. Раннее, серое утро.
Тело отказывается слушать мозг. Тело ноет, нет – тело кричит. Он без ботинок. Геннадий хватается за ветки какого-то дерева, кричит, встает. Внизу живота тут же вспыхивает огонь. Боль, словно тебе вырезают все внутренности, кишки, боль как во время…
«Аборт!»
Его тошнит, он выблевывает желчь и кровь… Из носа тут же потекло. Это была кровь. Холод вынуждает двигаться. Мозг посылает сигналы. Ноги не могут.
«Аборт!»
- Аборт! - кричит, как шепчет, Геннадий и делает шаг в сторону шума реки.
«Надо найти палку, чтобы опереться».
Он делает ещё один шаг и падает.
- А…
Он становится на колени и медленно ползет по грязной, покрытой листьями и иголками земле в неизвестность. Пролазит под трубами, и дальше к реке. Под стук собственных зубов и утреннюю долбежку дятла где-то над головой.
«Здравствуй, Атлантида!»
На берегу реки легче дышится, только в груди от вздохов хрип и режущая боль. Подполз к воде, зачерпнул ладонями ледяной воды, умылся. Руки от воды онемели. Пить - больно, глотать – ещё больней. Вода безымянной реки отрезвила.
Оглядевшись, Геннадий нашел палку, на первый взгляд достаточно крепкую.
- Выдержишь, нет? - спрашивал, подползая к находке он, - к тебе обращаюсь, выдержишь?!
Палка – сук, гладко «отполированный» течением и временем, выдержал. Поднявшись, Гена долго не решался сделать шаг. Шаг вперед и вниз по течению реки.
Город должен быть там. Внизу. Он смотрел на макушки деревьев, на небо без птиц… Ему нужно увидеть дым. Дым из труб. Где дым – там город.
Медленно пошел, опираясь на палку, про себя снова и снова повторяя:
«Ты должен идти! Ты должен найти! Она уже близко! Где-то там впереди! Атлантида!..»
Носки разодрались о камни, и к обеду висели на щиколотках грязными лохмотьями. Босиком стало трудней идти. Вросший ноготь на большом пальце правой ноги закровоточил и посинел. Гена часто останавливался, чтобы отдышатся и оглядеться. Река казалась бесконечной, как и лес, и трубы, и эта его дорога вниз по течению. Пейзаж на протяжении стольких часов не менялся.
«Будто топчешься на месте».
И стук дятла преследовал, не утихал ни на секунду. И всегда рядом, где-то над головой…
- Дьявол, - сказал и испуганно обернулся Геннадий. Показалось, что-то промелькнуло позади него, что-то в черном…
Тошнота горько-сладким комком подкатила к горлу.
- Господи, помоги, - сглотнул мужчина.
Снова в дорогу. Солнце показалось над макушками и сразу над головой. Время, словно подчиняясь неведомому закону этих мест, исказилось. За ним невозможно стало следить. Вот оно, солнце над головой, и вот уже оно сзади - серое пятно на сером фоне неба, готовящееся уступить место луне.
Неожиданно резко наступили сумерки, взяв в кольцо, а биологические часы организма Геннадия показывали, что сейчас не больше четырех часов дня.
Небо темнело. Тени из леса ожили, увеличились, проглатывая всё вокруг себя – и реку, и трубы, и чужестранца, и стук дятла… Дятел замолчал, как будто его и не было. Вместо него в лесу кто-то тоскливо завыл.
Геннадий успел увидеть корень упавшего дерева, выкорчеванный вместе с землей недалеко в лесу, там он и устроил себе ночлег. Засыпав ноги листьями и сосновыми ветками, которые смог оборвать с давшего ему укрытие дерева, мужчина укрылся с головой курткой и представил, что он на солнечном морском берегу из своего счастливого детства.
Проснулся от стука собственных зубов и от дикого желания отлить. Встал, скрепя зубами, хватаясь за корни дерева, с которых кусками сыпалась земля на лицо, в глаза, рот… Он одной рукой держался за дерево, другой… моча застыла где-то внизу живота. Она стала ледяной. Он потужился, сильней… Лезвие боли буквально разорвало мочевой пузырь в клочья. Геннадий закричал. Несколько капель упало в песок, и он потерял сознание до того, как из него хлынула моча вперемешку с кровью. Стало тепло, жарко, он опять был на берегу моря, и солнце било в глаза, и кто-то тоскливо завывал над головой…
Он понял: «Всё ещё ночь. Дождаться бы рассвета скорей и посмотреть, что там у меня».
Он боялся пощупать себя. В области паха и живота ныло и зудело. Он лежал в вязкой луже, если верить пальцам. Он думал: «Так мне и надо, придурку… А если у меня отказали ноги? Если меня парализовало?.. Три дня без еды, ну неделя, на воде, хорошо хоть вода близко, я ещё продержусь, а потом? А если у меня внутренние повреждения? Кровоизлияние?.. Что тогда?.. Захлебнусь кровью, и плакала моя Атлантида?! Чертовы пидарасы, мусора гребаные. Стрелять таких надо. Только ведь приехал. Что за город, бля?! Слушать надо было Татьяну. Права была, видно, девка. Что теперь?! Холодно-то как. Точно, простата накрылась. Импотент на сто процентов. Суки! Суки менты эти! Бич поганый тоже. Сказал же ему – отвали. Мрази. Все мрази! Столько пережил. И вот те… Нет, надо продолжать идти. Так всегда, когда у цели бываешь. Так всегда. Нинка эта тоже… Нет, чтобы поддержать… Аборт. Ну, хер с тобой. У меня тоже аборт случился. Ненавижу. Жена ещё. Не поняла, как мне это важно. Это ведь из детства моего. Что-то родное из детства. Думал, что не вернуть, а оказалось, что можно, что детство не потеряно… Никто ничего ни для кого не сделает, если узнает, что это кому-то принесет счастье. Так тоните все к чертовой матери! Сдохните все! Захлебнитесь! Суки!.. Ненавижу! Ненавижу…»
Он плачет. Геннадий плачет навзрыд. Нечто из лесу вторит ему. Так со слезами он и встречает новый серый рассвет.
Заледенелая розовая корка между ног - на неё он боится смотреть, тем более дотронуться. Есть уже не хочется. Желудок, Гена где-то читал или слышал, перестраивается в экстремальных ситуациях, начинает работать в экономном режиме. Да и поголодать полезно. Еще, признавал мужчина, он слышал, что, выпив весь желудочный сок, желудок начинает есть сам себя.
Пить Гена боялся. Что, если снова повторится ночной кошмар? А он боится взглянуть на покрытые инеем брюки. Вдруг теперь между ног у него дыра?!
Идти легко. Необъяснимая легкость, что, кажется, он справится без палки. Легко и в голове. Ни мысли. Слегка подташнивает, но и в животе, и в желудке легко. Ноги… Он идет, стараясь не оторваться от земли. Подпрыгни и полетишь.
О, эта невыносимая легкость бытия.
И хочется побежать, чтобы скорей достичь цели. Достичь Атлантиды. Но легкость может взять верх над телом и стать неконтролируемой. Может унести туда, куда совсем не надо. Уж лучше по земле, упираясь на палку, по зову души и велению глаз, чем слепой полет налегке в неизвестность. Так размышлял Геннадий, пока не полетел. Подпрыгнув. Добровольно оторвавшись от земли. Он выбросил палку и, не глядя на землю, на лес, реки, и трубы, устремился к солнцу, подобно Икару, рассекая небо раскинутыми, словно крылья, руками.
- Я лечу! - кричал он во всё горло, - лечу!
Атлантиду он не нашел. Он увидел дом прямо под собой. Дом у озера. На лужайке были люди, они наблюдали за его полетом. Потом прогрохотал выстрел. Геннадий почувствовал пронзающую боль в груди и начал быстро терять высоту:
- Надо махать руками! - кричал он себе, - махать руками, как крыльями! Земля приближалась. Или это небо стало ближе? Мужчина закричал и рухнул… в мягкие объятья кровати.
- Рад приветствовать вас в своем гнездышке, - произнес седой, высокий мужчина в очках. Он был в сером костюме без галстука, в руках у него был мундштук с дымящейся сигаретой, - курите?..
Геннадий выбрался из глубоких перин кровати:
- Нет, а?..
- Разрешите представиться: В. Н. Прянов. Искусствовед, коллекционер, художник. Да, чуть не забыл, ещё я любитель пострелять в перелетных птиц. Птичий грипп и всё такое, сами понимаете…
- Вы Прянов?! - Геннадий был готов расцеловать старика, - Боже, я знал, я знал. Я верил.
- Вы так возбуждены?! Что с вами?
- Вы не поверите, я так долго искал вас.
- Ну не лгите. Не меня вы искали, а картину.
- Вы знали?..
- Её все ищут, а меня никто. Се-ля-ви. В жизни так часто бывает – вещи становятся дороже людей. Обесценился человек, что уж тут говорить.
- Что верно – то верно. Меня вот, к примеру…
- Не надо примеров. Вся жизнь состоит из примеров. Сплошных примеров.
- Да, да, вы правы, не надо.
- А раньше человек – это звучало гордо! Но только не в ваши времена, молодой человек, не теперь.
- Да-да…
- Люди вымирают. Вымирают целыми городами. Тонут. Утопают в своем безразличии друг к другу, в своей ненависти, жестокости, сребролюбии… Но страшней всего, разрушительнее – это всё же безразличие. Обезличивание – вот удел нового человека. А потеря лица – ведет к преступлениям. К войнам. К погибели.
- Атлантида?!
- Вот именно. Атлантида. И кому повезет выбраться из неё?!
- Я про картину…
- Картину?
- Картину из вашей коллекции?..
- Я понимаю.
- Она у вас?
- Ну, конечно, она у меня. С чего только вы взяли, что она так называется?..
- А разве не так?
- Ну, почти…
- Вы знаете автора?..
- Нет, к сожалению. Меня всё чаще посещает мысль, что у этого произведения нет автора.
- Как?
- Нет, и всё.
- Но, но вы же заявляли, что автором может быть Гитлер?!
- Может быть, и Гитлер. А может быть, автор вы?! Я не знаю. А может быть, я?! Или Татьяна?! Или Николай Николаевич?! Или ваша Нина нарисовала эту картину?! Кстати, что о ней слышно? Она сделала аборт? Вы ведь оставили её без гроша в кармане…
- Я-а, вы запутали меня…
- Вы сами запутались.
- Допустим, её нарисовал неизвестный. Допустим, никто не рисовал. Можно, можно на неё взглянуть?
- И всего лишь?
- Я готов отдать вам свое обручальное кольцо и кольцо жены, только чтобы взглянуть.
- У вас нет колец.
Геннадий посмотрел на руки, руки в синяках и глубоких порезах:
- Ах, да. Меня милиционеры ограбили.
- Сочувствую.
- Мне ведь только взглянуть, одним глазком.
- Вы ведь были готовы выкрасть её у меня, была ведь такая мыслишка у вас, признайтесь?..
- Да. Была. Я был готов убить, только бы иметь эту картину.
- Она напомнила вам о чём-то хорошем? Вы ощутили счастье, увидев её?..
- Это было больше полгода назад, это была репродукция, это как сказка…
- Вы обманулись. Вы стали жертвой своей слепоты. Многие хотят видеть то, что хотят видеть. На что способны. Эту картину никто никогда не фотографировал. Нет не одной её репродукции.
- Вы врете!
- Вот и сейчас вы не хотите видеть то, что истинно на самом деле.
- Заткнись! - заорал Геннадии, схватив старика за горло, - заткнись! Я придушу тебя, если не скажешь, где картина! Я клянусь, придушу тебя! Где?! Говори, где?!
- Вот она, твоя картина, - зашипел старик, - вот твоя Атлантида! Получай!
Кровь хлынула изо рта Прянова. В. Н, и Геннадий, не успев закрыть рот, захлебнулся ею. Выплюнул. Кровь продолжала вливаться в него, и он не успевал сплевывать. Он закашлял. Его стошнило…
Геннадий перевернулся на спину, на бок, не прекращая сплевывать, его стошнило речной водой, он отдышался и наконец открыл глаза. Он лежал на берегу реки в нескольких десятках метров от ночного убежища. Палка валялась рядом. Где-то над головой в сером смоге утра стучал дятел.
- Нет, - процедил он, - только не это.
Захотелось закрыть глаза и вернуться в детство. Захотелось просто исчезнуть отсюда, из этого города, из этого мира. И Геннадий, может быть, так и сделал, но… он нащупал палку:
- Вот так…
Поднялся:
- Еще посмотрим…
Пошел вперед. Вниз по течению. К своей Атлантиде:
- Это не моя Атлантида, - твердил он, - не моя. Не моя. Не моя…
Его подобрали рыбаки несколькими днями позже.
- Сначала мы подумали это кукла такая, а глянем ближе - человек, - рассказывал один из рыбаков дежурному врачу «Скорой помощи», - избили его, видно, и бросили. Тут часто такое бывает. Все тайны хранят Ангара да Китой. Мафия так обычно в прорубь бросает или в ведро с цементом и в реку, а это хулиганье простое, нарки, может…
В палате их было четверо. Геннадий ни с кем не разговаривал. И никого не слушал. Он пытался вспомнить, кто он? Как здесь оказался? Что было? Как его зовут?.. И не мог вспомнить ничего. Совсем ничего. Неплохой шанс начать жизнь сначала?! Но отпечаток на пальце от обручального кольца маячком из прошлой жизни посылал сигналы. Было прошлое, и детство было, и юность, и любовь… Было. Многое было…
Его сфотографировали, и месяц показывали в новостях по всей Иркутской области. Геннадия никто не узнал. Выписали его в никуда через полтора месяца.
- Не держать же здорового, - ответила журналисту местной газеты главврач больницы.
Мужчина вышел, в потрепанной дубленке, которую ему принесла разносчица еды из столовой тетя Зина, в истоптанных сапогах «Алясках» от соседа по палате, и в собственных брюках, с которых так и не отстиралось пятно между ног. Он посмотрел на трубы, возвышающиеся над городом и беспрерывно дымящие… Дым больно кольнул сердце, что-то знакомое проскользнуло сквозь память и пропало…
«Дым. Всё – дым».
Он пошел, не зная куда. Пошел вперед. Сквозь чуждый ему город, сквозь чуждых ему людей… Пошел… Веря, что рано или поздно он найдет свое место на Земле. Найдет своё – потерянное… Забытое… Пошел… Первооткрыватель собственной Атлантиды. Пошел, не обращая внимания на дождь, который вдруг хлынул посреди зимы, что чуждо для этих краев. Пошел, где-то в глубине души зная, помня - мы часть тех, кого потеряли, и у каждого из нас своя… Атлантида.
