Жене дали в церкви бесплатный продуктовый набор, куда входил и пакет чечевицы, похожей на мелкую оранжевую фасоль. Жена выбрала в ютюбе рецепт и сделала из чечевицы жидкое пюре, а, по мнению Николая Ивановича, нечто, напоминавшее «детскую неожиданность».
- Чечевичная похлебка, в натуре, - сказал Николай Иванович миролюбиво.
- Лопай что дают, - сказала Наталья.
Вообще-то дома, в Житомире, Полищуки чечевицу не покупали, а предпочитали горох. Но сейчас они были беженцы в Финляндии и кушали что было.
Николай Иванович, которому было глубоко индифферентно, что жрать, попробовал эту похлебку и пришел к выводу, что в ней чего-то не хватает, а именно, картошки.
Он отварил себе пару картошек, положил на тарелку, размял и сверху полил чечевицей. Попробовав, Николай Иванович остался доволен вкусовой гаммой:
- Слышь, Натансон, - сказал он, - если будут давать еще, не брыкайся, бери, толковая жрачка.
- Тебя забыли спросить, - сказала жена.
Николай Иванович продолжил вкушать картофанчик под чечевичной подливкой, заедая это квашеной капустой с оливковым маслом.
Олия*, гораздо более привычная и вкусная, в Финляндии не продавалась. Не хватало вообще многого. Не было сала. Не было селедки с халвой. Не было даже семечек. Но надо было отдать финнам должное, картошка у них была вкусная, желтая и быстро варящаяся, при этом не развариваясь. А капуста из супермаркета «Токмани» квасилась так бурно, что куда там браться домашней с Житнего рынка. Вообще, чувствовалось, что нитраты и нитриты, не говоря о других ядах, у финнов соответствовали ГОСТу.
Николай Иванович кушал, думая, что рюмочка сейчас бы не помешала. Но Наталья за эту рюмочку вырвала бы ему наружные половые органы, так как пособия были по триста евро на рыло, а пол-литра «Финляндии» стоили двадцать пять. Виски стоило дешевле, и они брали на Пасху чекушку за восемь евро, но от нее остались одни воспоминания. И то спасибо, что жинка давала деньги на эстонский «Кент» по шесть евро за пачку и разрешала курить две сигареты в день.
«Н-да-с, - уныло думал Николай Иванович. - Время пить и время нюхать розы.»
- Ну что, не удавился, сожрал? - сказала Наталья, моя посуду.
- Между прочим, Натаниэль, - сказал Николай Иванович, - чечевица это древний продукт, воспетый в Библии.
- Ой, - сказала Натка, - не морочи мне мозг.
- Зуб даю, - сказал Николай Иванович. - В Книге Бытия.
- Брехло собачье, - сказала Натка и пошла собираться.
Жена уже третий раз заканчивала языковые курсы, но пока результатами похвастаться не могла. Финский язык оставался для нее так же непостижим, как этрусское письмо, и недостижим, как дно Марианской впадины.
Николай же Иванович даже не собирался его учить, утверждая, что достаточно знать всего одну фразу: «Тулен украйнаста» - «Я с Украины, здрасьте». Не говоря о том, что в телефоне был «переводчик».
Наталья ушла на учебу, а Николай Иванович доел чечевицу с квашеной капустой, прилег на диван и отдался меланхолическому послеобеденному метеоризму, который здесь, то ли из-за свежего лесного воздуха, то ли из-за финской воды, которую можно было пить прямо из-под крана, необычайно обострился.
«Да уж, - думал он, время от времени выпуская газы, - вот вам и чечевичная похлебка. И из-за таких вшивых бобов Исав потерял первородство. Вот дурак! - и Николай Иванович издал особенно громкий звук, похожий на заводской гудок в фильме «Юность Максима». - А может и нет. Не очень-то Иаков кайфанул от всей этой движухи. Разве что в историю вошел как состругатель двенадцати колен израилевых, а так, по-жизни, заработал сплошной геморрой. Одна Рахиль чего стоила, пахал за нее десять лет, как каторжанин, или пятнадцать. В Месопотамию пришлось тикать, чтобы братуха не пришил. Пятнистых баранов разводил. Ногу ему кто-то ночью сломал. Вообще, жил как в аду. То сынок Иуда быканет, кого-то зарежет, то Иосифа в рабство продадут братишки. Ну, расплодился избранный народ - и шо? Всю жизнь этих евреев душат да гнобят**, а сейчас, говорят, осталось только два колена, а где остальные десять, один Иегова знает. Жил бы Яша скромно, не высовывался, и все бы было чики-пики, пусть бы старшой, Исав, расхлебывал с этим первородством. Может, колен было бы поменьше, да толку побольше. Жили б жидки в своем Ханаане, горя не знали, без Христов, Холокостов и бешеных арабов...»
Николай Иванович зевнул, чуть не порвав пасть.
Звуки машин доносились как шум прибоя. В шторе путалось солнце. Финские чайки устроили под окном птичий базар: одни кудахтали, как куры, другие тявкали собачонками, третьи изображали пилораму.
Николай Иванович встал с дивана, высунулся в окно и крикнул: «Киш!»
Он начал слушать новости с фронтов, но глаза его склеились, и какое-то время он видел рыжего Исава с автоматом Калашникова. Николай Иванович пробормотал: «Чечевичная…», - причмокнул и заснул.
*Олия /укр./ - подсолнечное масло.
**Гнобят /укр./ - угнетают.
ЛЕМЮЭЛЬ
Борис Николаевич Деревянко лежал и читал в телефоне «Путешествия Гулливера».
Можно было бы читать «Гулливера» и так, в бумажном формате, но Борис Николаевич подсознательно этого избегал. Старый, пожелтевший и уже начавший истлевать, томик Свифта напоминал ему о его более чем шестидесятилетнем возрасте, о тлене бытия, о тщете усилий и о других предгробных вещах. Эту книгу сыктывкарского издательства он читал, перечитывал, почитывал и просто перелистывал лет с тринадцати, если не с двенадцати, то есть сорок девятый год.
Когда-то, в тревожную пору отрочества, отягощенную бурным половым созреванием, Боря на зимних каникулах взял почитать «Путешествия Гулливера» у одноклассницы Лены Вайнштейн, не по годам развитой и похожей полными бедрами на девушку с банки индийского кофе.
Хотя, учитывая прошедшее время и начинающийся склероз Бориса Николаевича, это могло произойти и на каникулах летних, а книгу могла дать почитать губастенькая и грудастенькая Нинель Вилинская, а не Лена. Впрочем, и та и другая давным-давно жили в Израиле, были старыми еврейками и вряд ли помогли бы Борису Николаевичу с этим вопросом.
Трофейный же «Гулливер» с выпавшими и вклеенными листами и обложкой, держащейся исключительно за счет скотча, так и стоял в книжном шкафу, дожидаясь, когда Борис Николаевич помрет от старости, и новый хозяин квартиры отвезет его вместе с другими любимыми книгами Бориса Николаевича в пункт приема литературы. А то просто вынесет стопки книг во двор и оставит у мусорных баков, а там уже с ними разберутся хозяйственные бомжи.
Борис же Николаевич тем временем читает о похождениях Гулливера в телефоне, тем более, что и картинок в нем больше, они цветные и гораздо лучшие, чем в сыктывкарской книге.
В свое время Борис Николаевич читал все четыре части «Путешествий» подряд, без пропусков. Но в последние лет двадцать-двадцать пять вкусы его определились, и Борис Николаевич полюбил перечитывать только третью часть, называемую «Путешествие в Лапуту, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобдриб и Японию».
Почему он любил читать именно эту часть гулливеровых «Путешествий», Борис Николаевич не знал и над этим не задумывался. Может быть ему нравились названия городов и островов, придуманные Свифтом для третьей части: «Лагадо», «Мальдонада», «Линдалино», а может быть совсем по другой причине, которую невозможно установить.
Тем более, что человеком Борис Николаевич был тонким, эстетически восприимчивым и читывал за свою жизнь не только «Путешествия Гулливера», но и кое-что посерьезнее, например, «В августе 44-го», «Клинок бухарского эмира», «Алхимика» Коэльо и многие другие классические книги, вплоть до Стивена Кинга и Александра Бушкова.
Нет сомнения, что такую прославленную, рекомендуемую для внеклассного чтения, книгу, как «Путешествия Гулливера», красной нитью проходящую через духовную жизнь любого культурного человека, читали все. Но на всякий случай, можно напомнить, что после посещения Лилипутии и страны великанов Бробдингнега в первых двух частях, в третьей Лемюэль Гулливер отправился в другое место. То есть не отправился, а был высажен взбунтовавшейся командой на пустынный берег. В-принципе, все приключения Гулливера были вынужденными, потому что начинались либо из-за бури, разбившей корабль, либо из-за бунта команды. Он же ничего подобного не желал и хотел одного, спокойно доплыть до Ост-Индии и вернуться назад в Англию к жене и детям.
Но тут все пошло по накатанной дороге, и Лемюэль опять оказался высаженным на пустынном берегу посреди Тихого океана. Но не успел он оглядеться, как его уже замечают и поднимают на борт летающего острова Лапута. Потом Лемюэля по его просьбе опять ссаживают вниз, и судьба бросает его в разные концы этого неведомого континента, пока он не оказывается в Японии на приеме у императора. А надо сказать, что Япония в те времена была для европейцев не более реальна, чем Лилипутия, или земля Бальнибарби.
Борис Николаевич дочитал до летающего острова Лапуты, сбегал на кухню, принес оттуда блюдечко с баночными маслинами, несколько ломтиков брынзы, пару веганских сосисок жены, небольшой бутерброд с салом и, поставив поднос на голую грудь, углубился в чтение.
Смеркалось, когда Борис Николаевич отлепил от груди пустой поднос, поставил телефон на зарядку и протер усталые глаза. За потемневшей шторой носились и кричали стрижи, но уже тише, по-вечернему. В гостиной у жены лопотал телевизор, и Борис Николаевич даже не помнил, была ли сегодня воздушная тревога и сколько раз звучала на улице сирена. Он лежал на своем верном диване, классически продавленном в районе таза, и неясные думы охватывали его.
Хотя Борис Николаевич жил в бурную, наполненную захватывающими событиями, эпоху, ему все равно казалось, что он доживает жизнь скучно и вяло. Возможно, это было возрастным явлением, которому подвержены старые люди с минимальной пенсией.
Неясная «тоска по Несбывшемуся», о которой писал Грин в «Бегущей по волнам», оказалась настоящей, а не выдуманной. Желание чего-то эдакого то охватывало Бориса Николаевича, особенно когда он немного выпивал, то отступало до следующего раза. С другой стороны, Борис Николаевич совершенно не мечтал оказаться на войне, чтобы ежедневно там играть жизнью и смертью и этим заполнить свою душевную пустоту.
Зато Борис Николаевич завидовал таким людям, каким был некий Майкл, о котором рассказывал ютуб. Майкл, фамилию которого Борис Николаевич к сожалению не запомнил, попал в авиакатастрофу с туристическим самолетом и оказался единственным, кто выжил в дебрях Амазонки. Но стоило ему вернуться домой и выйти на работу, а работал Майкл ловцом омаров, как он был случайно проглочен китом и лишь чудом выплюнут. И Майкл, и кит отделались легким испугом с повреждением мягких тканей - у Майкла задницы и боков, у кита глотки.
В другой передаче рассказывалось о нетривиальной, полной романтики, жизни народов Крайнего Севера - чукчей, эвенков, нанайцев и хантов. От передачи так и несло Зовом Предков, описанным Джеком Лондоном.
В передаче рассказывалось и частично показывалось, как моются, справляют нужду и рожают народы Заполярья, этого края торосов и айсбергов. Но на Крайний Север Борис Николаевич не хотел, так как у него даже в жару мерзли большие пальцы ног из-за проблем с сердечным выбросом.
В комнате сгустилась ночь. Птицы за окном примолкли. Медленно, нехотя, как бы устало, через два дома начала реветь, все громче и противнее, сирена воздушной тревоги.
Борис Николаевич слегка приоткрыл окно на случай взрывной волны, свернулся на диване калачиком и укрылся с головой. Он уже давно не бегал в бомбоубежище, положась на волю Господню, о которой читал в Библии. И Людмила тоже не бегала, и никто из подъезда, а только у кого дети.
Борис Николаевич, ощущая вой сирены как зубную боль, свернул уголок одеяла в маленькую подушечку, нагрел дыханием и приложил к щеке. Под сомкнутыми веждами плавали разноцветные круги, черные точечки и неясные фигуры.
Вдруг Борис Николаевич понял, что он не Борис Николаевич, а Лемюэль Гулливер, что уже месяц живет в портовом городе Мальдонада королевства Бальнибарби, что лежит на диване в гостинице «Фландона Фландргдал» в ожиданье попутного корабля.
Борис Николаевич, то есть Лемюэль, поплывет из Мальдонады в Лаггнег. В столице Тральдрегдабе подаст прошение и добьется аудиенции у короля. Главное, на забыть сказать: «Флорт дрин клерик дуольдам прастред мирпуш». Он вымолит у Его Величества письмо к японскому императору, а уже из Нагасаки на голландском корабле «Амбоина» прибудет в Амстердам 10 апреля 1710 года. 16-го апреля Борис Николаевич бросит якорь в Даунсе, отправится прямо в Редриф, прибудет туда в два часа пополудни и застанет жену и детей в добром здоровье.
Сирена стихает. Борис Николаевич всхрапывает и отправляется в путь.
Зельдин Сергей, родился в 1962 г. в станице Ярославская Краснодарского края, Россия. С 1972 проживаю в городе Житомир, Украина. Закончил школу, служил в армии, работал стеклодувом, инкассатором,был бизнесменом, сторожем и даже политиком. Публиковался в журналах «Радуга» (Украина), «Крещатик» (Германия), «Волга» (Россия), «Слово\Word»(США), «Новый берег» (Дания).
