Из цикла "Шальные рифмованиия"
Современная теория креативного общества, как ни странно,
сталкивается с проблемой определения ключевых понятий
и категорий собственного предметного поля, что постоянно
находится в поле зрения научных занятий.
В силу своей фигуральной природы одни метафоры отсылают
к другим, не выходя за рамки магического круга
поэтико-риторического мышления и так поступают,
поддерживая и развивая друг друга.
Предмет вышеназванного исследования настолько эфемерен,
что любое руководство по его прояснению напоминало бы
(как бы его объём ни был безмерен)
учебник по этикету (что бы за эти определением ни стояло).
Но чем больше пытаешься постичь принципы воспитания
galanterie и bel esprit, тем нагляднее становится тривиальность
самого подхода к территории пристального внимания,
обозначаемой в светском обществе категорией le je-ne-sais-quoi.
Непосредственно вчитываясь в комплекс программ
развития креативного во всех видах временных палимпсестов,
осознаёшь фигуры мысли в глубинах осмысленных пентаграмм
которые раскрываются в драме их жестов.
Вместо утраченной культуры жеста современность
предлагает освоить культуру стиля, изучить историю
модных трендов, чтобы обозначить гетерогенность
креативных акторов и всего остального в теории.
Повороту науки к эстетической рефлексивности
способствовал её отказ от категориальных
схем логики и выбор на полях интенсивности
в пользу языка риторических фигур номинальных.
Природа социальных теорий такова,
что они не могут обойтись без метафор,
да и вся история социологии всегда была
для них своего рода катализатор.
Возрождение той эстетической проблематики,
которая была всегда была здравым смыслом
(sensus communis) систематики
сохраняет свой статус, подвластный иногда даже числам.
Ощущение присутствия вещи превращается в указующий жест,
который выносит зрителя из истории в вечность,
и в вещи обостряется чувствительность мест
бега времени, чуда явления нового и его бесконечность.
Понятие жеста становится обозначением
палитры оттенков неизъяснимого и неприкосновенного,
очаровывающего разум в ситуации захождения
в область откровенного и первостепенного.
Хорошо, когда такт и смысл раскрывают
сущностную черту всего социального
и тем самым обогащают
все пути исследования регулярного.
Чувствительность к нюансам, оттенкам и полутонам,
такт, благородный ум и галантность,
окажутся экспонатами в музее, если он будет им дан
после сведения всего к эстетическому – как инвариантность.
Фигура речи пытается занять место жеста,
из которого она произошла,
интуитивно нащупывая путь на своё место, –
и этим любому исследователю всегда мила.
Но путь этот тот же, по которому мы пришли сюда
от греческой σχῆμα к римской figura,
обозначавшей и оборот речи, и жест тела,
и наконец, от figura к gestus, – вот такая структура.
Молчание встраивают в логику креатива.
но бывает, что оно не укладывается в ἀποσιώπησις (апозиопезис).
Несмотря на утверждения о вырождении культуры мира,
жест не может изжить себя при бессилии слов. Таков генезис.
Его повторяемость обеспечивала случайному высказыванию,
в которое было вовлечено человеческое тело,
возможность приобрести статус сказывания (φάσις).
В этом-то и всё дело.
Такой подход фиксирует неуловимую сущность жеста –
сказываться, не высказываясь
ни на своём месте, ни вместо места,
то есть, никак не показываясь.
Исходя из жеста такой трактовки,
контуры креативного общества опознаются
лишь в той мере, в какой мы ловки
после момента, когда разночтения вдруг столкнутся.
Именно жест обнажает беспомощность высказывания
в стремлении достичь то нераспознаваемое взором,
что раскрывается слухом в пространстве сказывания
и эстетического опыта во взаимодействии с кругозором.
Так вся история идёт по кругу, сопровождая свою идею,
и периодически разрывается, чтобы дать возможность
«крылатой колеснице» узреть алетейю
и продемонстрировать действия непреложность.
