Скажем честно: если бы не дисциплина травелога (приехал домой – доложи никуда не ездившим!), не въевшаяся за годы привычка скрупулезно складывать каждый фрагмент путешествия бусинка к бусинке, не отложенная войной мечта собрать всю Латинскую Америку под одну обложку, я никогда не стала бы писать об этом малоприятном случае, который вообще не имеет отношения к Картагене. Всё это могло бы произойти в любой точке. Но кто станет читать рассказ "Чрево п.г.т. Васильки"? Нет, всем Картагену подавай. Ладно, ловите.
И вот вам признание: Я не умею быть краткой. Начинаю всегда издалека и потом, где-то к середине своей истории, вообще съезжаю с главной дороги. Что неправильно: рассказчик не должен увлекаться больше, чем слушатель. Один (бывший) знакомый так вообще где-то к первому завитку моего сюжета начинал суфлировать: "Компактнее..." Также мне недостает светского оживляжа и лёгкости в разговоре. Дама неприятная во всех отношениях. Когда я трудилась на малооплачиваемой работе в сфере обслуживания, хозяин заведения, слушая мои телефонные разговоры с заказчиками, нервно дирижировал перед моим носом, напевая зловещим полушёпотом: "Приятнее! Ещё приятнее!"
В общем, вы уже всё поняли. Расстанемся здесь. Дочитывать до начала не обязательно.
Кроме того, история эта — "я в Картагене", а не "Картагена во мне". Абсолютно частная ситуация, без обид.
Ладно, те, кто дочитал до этого абзаца, готовы практически ко всему, а потому приступаю к отступлению.
***
Гуди, гопота!
Горит Богота.
Из недописанного стихотворения
До Картагены много чего было. В частности, несостоявшийся рейс Богота-Манизалес. Так никто и не понял, почему его отменили. То ли ливень показался слишком проливным, то ли самолёт не заполнился, то ли у пилота настроение испортилось. В Колумбии так бывает. В общем, без объяснения причин нам сказали приходить завтра, и мы с дорогой подругой поехали назад в отель. Но как только отъехали, заартачился таксист. Заявил, что ехать в город далеко и невыгодно из-за пробок, а потому он отвезёт нас в очень хороший отель прямо здесь рядом. Дорогая же подруга, невзирая на мои протесты и владея одним лишь словом “si” и ассортиментом интернациональных жестов, так горячо поддержала его идею, что через несколько десятков метров он свернул с магистрали на просёлочную. Причём ни одно телефонное приложение на близость какого бы то ни было отеля не указывало. Тут я завопила, изо всех сил отказываясь от выгодного предложения. Эта хохмочка мне знакома по Индии и Турции, таксист в лучшем случае на комиссионных у какого-то заведения, в худшем — у придорожных грабителей. Видала я такие отели, как же. С горечью в голосе водитель подытожил: “Значит, вы хотите провести вечер в пробке".
— Да, очень хочу! — это я.
— А нет ли какого-то отеля вдоль главной дороги? — скрепя сердце согласилась на компромисс дорогая подруга, явно не разделяющая моих опасений. С этого момента почему-то он начал понимать английский и тут же припарковался у какого-то отельчика.
"Экспресс -шмэкспресс", или как там этa ночлежка называлась, моё приложение "увидело", но тут же сообщило, что мест здесь нет.
— Будут, будут места! — водитель воспрял духом, когда я, втайне надеясь, что мест всё же нет, согласилась-таки войти вовнутрь. Но двойная бухгалтерия одержала победу, и за наличные нашлась комната. Правда, к конторке пришлось буквально проталкиваться: вестибюль был плотно упакован странного вида народом. Походили все тусующиеся на байкеров. Жёсткие плечи, чёрные майки, лодыжки в драконах. Уже пробившись к конторке, мы увидели прибитое к столу полотнище "Десятый съезд татуировщиков". Тату-мундиаль, одним словом. Вечер предстоял весёлый.
—Донде ес эль хабитасьон?
Пока я формулировала вопрос, давясь собственным испанским, из-за плеча услышала баритон:
—Ключ от триста десятого давай!
Меня при этом поразило, что консьерж понимает сказанное достаточно для того, чтобы придвинуть Пизанскую башню с ключами к обладателю баритона. Парень, выбрав нужное, направился к лифту, я припустила за ним. Человек явно только что прибыл из русскоязычного мира, раз считает, что русский — это язык, пригодный для международного общения.
Обращаюсь к нему на русском же:
—Вам, судя по ключу, на третий, а для меня нажмите, пожалуйста, шестой. Откуда приехали?
Парень быстро бормочет:
—Я из Новгорода через Хельсинки. Утром прилетел. А вы как выбирались? А вы?
А я… я внезапно вижу возникающий в его руках автомат, какую-то неживую бедность, как будто это колышется в воздухе викторианский призрак, удушивший три столетия назад собственного дедушку. Он бежал от мобилизации и чувствует себя героем. Я же чувствую, как меня накрывает флешбэк. Слишком много времени на связи с беженцами, слишком живы в памяти рассказы об оккупантах. Он придерживает дверь лифта, я вынужденно поворачиваюсь к нему спиной. Всеми мышцами жду толчка прикладом в спину. Тьфу на мое воспалённое воображение.
—А мы через Нью-Йорк, — это дорогая подруга нагнала нас к концу фразы.
Он смотрит непонимающе. Ему сейчас кажется, что весь мир бежит.
А тату-артисты оказались как раз очень милыми, с удовольствием позировали рядом с нами и даже ночью не очень шумели. Только война во мне ныла всю ночь, как порез.
Наутро мы улетели-таки в Манизалес, город в горах, о котором никто ещё не писал травелоги, ну и я не стану. А через неделю переехали в славную Картагену.
***
Золотые окна Картагены, Стукачи, мошенники, принцессы.
Из недописанного стихотворения
Снятый нами апартамент (именно, что апартамент, вальяжный, как колода тузов) находится в самом центре, в двух кварталах от главного собора. Мы присоединяемся к прилетевшему ещё утром мужу. Для облегчения ориентации он уже скинул фото нашей двери с роскошной колотушкой в форме рыбьей головы. Тук-тук, открывайте глухо задраенную, без наличников дверь, мы будем здесь жить!
Вечное лето, долгое утро, небо с испанским акцентом, дождь на кончиках ресниц. Поднимешь голову — там сумятица карнизов, водостоков, пальмовых листьев, бесшабашно крутых лесенок, черепицы и эбеновогo деревa…
С утра, налюбовавшись крышами в ослепительных лучах, выходим из нашего Edificio Ayos прямо в Старый Город, и уже через два квартала оказываемся на чудесной площади, точнее в скверике, который и есть площадь. Бывшая площадь Инквизиции, ныне площадь Боливара, с обязательной статуей конного либертадора в центре.
Неужели снова об архитектуре? Или... можно так? “Картагена, жемчужина. Картагена, испанский рай на американском берегу. Картагена, пиратская пристань. Глупышка-Тик-Токерша недавно, наделав шуму, поблагодарила испанцев за доставленную в наше полушарие цивилизацию. Да уж, спасибо большое за колонизаторов и инквизиторов, за "мыпришлидатьвам (нужное подчеркнуть)" фанатиков и сифилитиков, за рабство и унижение.”
Но площадь, площадь прелестна, древние деревья отбрасывают такую ценную здесь тень. Повернувшись спиной к слегка перекошенному, против всех правил выстроенному собору, мы подходим к Музею инквизиции: пропустить такое невозможно!
В прохладном, даром, что полдень, внутреннем дворике стоит гильотина — ну как же разобраться в проблемах колонии без гильотины?! Уж не знаю, использовалась ли она когда-нибудь, или ограничивались надёжной виселицей, которая находится тут же, среди тропической зелени, в тени старинных стен.
Если бы не "твёрдая рука", кто знает, что произошло бы с этой страной. Ей просто необходима была "твёрдая рука". Не зря улица Инквизиции и замощена лучше других, и вообще самая широкая в городе. Ведь ко дворцу, денно и нощно принимающему анонимки от бдительных картагенцев, должен был быть беспрепятственный подъезд.
*** Не ходи под балконами.
Одесская присказка
Юнеско-не Юнеско, а сохранить Старый Город непросто. Всё замощено, конечно, фасады гармонируют по цвету, но вот, например, прекрасные балконы далеко не везде восстановлены до колониального своего состояния. Некоторые напоминают пузатые, набитые всяким старьём чемоданы, из которых торчат хлястики и ошметки тряпья. Проблема в том, что под ними гуляют туристы. Как и в Одессе, некоторые держатся за счёт раскорячившихся по тротуару деревянных подпорок. Некоторым зданиям повезло больше, некоторым меньше, но безусловно, Старый Город — не совсем уж манекен для разглядывания. Всё-таки живой, всё-таки настоящий. Но мне мало. Хочется города чавкающего и поющего, танцующего и погружающегося в транс, наполненного мистикой и обрядами, в общем, маркесовской Колумбии. Ведь сохранилась же она где-то? А иначе моему воображению останется довольствоваться беседами с назойливыми продавщицами массажа и прочих, ещё более сенсуальных радостей, а также с городскими попрошайками и с продавцами шляпок и китайских поделок.
Гид, из серии бесплатных гидов, за десятку денег показывающий достопримечательности и рассказывающий занимательные истории об обычаях (может, половину он и вовсе придумал сам, но звучит симпатично), соглашается, что в Старом Городе традиционных ремёсел и сантерий всяческих не сыщешь ни за какие блага, и настойчиво рекомендует сходить на рынок, Mercado de Bazurto.
Наконец-то! Хватит о красотах, давайте об обещанном чреве. “Чрево” — это, естественно, рынок, иначе зачем же ассоциации с Виктором Гюго. В каждом путешествии влекли и радовали своей неподдельностью рынки: Стэнли Маркет в Гонконге и Рынок Цукидзи в Токио, деревенские базары в Португалии, карибские соломенные рынки и меркадо по всей Латинской Америке. Меркадо мы обожаем особо! Вот где найдёшь культуру, поделки, дух места, подсмотренные обычаи и непридуманные сценки, вкуснейшую уличную еду.
Когда он открыт? С шести утра до одиннадцати вечера, но лучше идти с утра, конечно, когда со всей страны сюда привозят свежие фрукты и рыбу. Соблазнительно. Спрашиваю осторожно про травы, горшки и кружева для сантерии: а такое продаётся? И где-то недалеко отсюда используется? А в городе есть места, где можно найти и посмотреть обряды сантерии?
Ш-ш, об этом не говорят. Но на Базурто возможно всё.
—Но только идите туда с местными, иначе... — он закатывает глаза.
—Небезопасно?
—-Нет, просто... ничего не увидите.
Он дал телефон Уэйна, я позвонила и договорилась на четырехчасовую экскурсию. На следующий день с самого утра пришли на уже хорошо знакомую площадь около старой городской стены, у памятника несчастной аборигенке, принцессе Каталине, дочери местного вождя. Она была похищена в 1509 году испанским конкистадором Диего де Никуэса из деревни Замба-о-Галеразамба и привезена в монастырь Санто-Доминго, где выучила испанский язык достаточно для того, чтобы стать личной переводчицей (и наложницей) Педро де Эредиа при завоевании Колумбии. Она умерла в Картахене-де-Индиас 11 мая 1538 года. «Индейская Каталина» называли её, а прежнее имя совсем затерялось, как и золото вождя, как и детство её, родня и дом. Взамен она получила сомнительное бессмертие как первая колумбийская испанка, этакий золоченый идол, символ каламарийско-испанской дружбы.
Длиннющий и худющий Уэйн, лоснящийся то ли от быстрой ходьбы, то ли от солнцезащитного крема, уже размахивал зонтиком с надписью "Бесплатные туры". Хотя мы договорились совсем не за бесплатно.
***
"Надел земли и строительные участки для скотобоен, рыбных хозяйств, кожевенных заводов и других предприятий, производящих грязь, должны быть размещены таким образом, чтобы грязь можно было легко утилизировать"
Leyes de las Indias, 1533 (свод законов, на основании которых была спланирована образцовая колония Картагена).
Мы выходим за ворота Старого Города, садимся в Transcaribe, гибрид трамвая и электрички. Это новая система, с гордостью сообщает Уэйн. По длинной, бесконечной, как история завоеваний Педро де Ередиа, улице его имени, мы отъезжаем прочь от очарования Старого Города. Кончается крепостная стена, начинаются домишки и мастерские. Потом появляются постройки повыше. Мы приближаемся к Базурто, проталкивайтесь к выходу, да следите за карманами и телефонами.
Вот и он, идеальный рассадник Нового Мирового Порядка, год выпуска 1533-ий. Широкая, но какая-то тесная, запруженная лотками и заблокировавшими тротуар минивэнами улица напоминает нечто среднее между грязноватым шумным центром Манизалеса и переулками, окружающими одесский Привоз времён моей ранней юности. Я тогда работала в деревенской школе, на шестнадцатом километре, и ездила туда пригородным автобусиком. Я ненавидела автобус за невообразимый запах. Здесь тоже превалирует некий запах. На шкале от аромата до вони такого нет.
Мы проходим через крытую часть, где за пластиковыми "стеклами" свалено обязательное китайское барахло, и выходим во внутреннюю часть. Текут ручьи грязи, хотя дождя точно не было. Моют они тут всё, что ли, хотя выглядит всё равно довольно-таки грязным. Черная жижа вытекает из-под каждого прилавка, и это мы ещё не дошли до рыбы. Нет, постойте, вот же диковинные розовые гады, похожие на гигантских кальмаров, прямо рядом с фруктами. Здесь нет порядка и классификации, в отличие от всех виденных мною рынков.
Зато здесь есть обещанное обилие видов и многообразие формы. Уэйн радостно прыгает через лужи, от экземпляра к экземпляру, и разламывает круглое и шершавое, шишковатое и продолговатое, и раздаёт каждому из нас по образчику для дегустации. Он лучится гордостью. Так, наверное, гордился Бог в конце каждого дня творения: Здорово он придумал! Нет, не фрукты, а маршрут через рынок. Но лучится так, как будто и фрукты— он.
Гранадийя, маракуйя, луло, куруба, араза, бороджо, чонтадуро, черимойя, курубо, пиньуела и корозо — я не слышала ни об одном, кроме маракуйи. Кислое и пронзительное, пряное и ароматное, мягкое и слезящееся, здесь ты ешь мякоть, а там косточки, осторожнее, колючки, осторожнее, почки, потенция... Мировой центр экспорта экзотических фруктов — вот что такое Базурто. Тропические фрукты навалены горами, сердитые люди командуют разгрузкой. Покупателей немного. Похоже, оптовики и закупщики от ресторанов уже ушли, а картагенским хозяйкам этот товар не особо нужен.
— А вот здесь (шепотом) находится бойня экзотических животных. Зайдём? Осторожно, не вступите.
Тут есть, во что вступить.
Я внезапно узнала запах. Когда-то мою собаку, когда она ещё была щенком, искусала овчарка. Мы с сыном с трудом вырвали её из зубов этой злобной твари, а потом я несла её на руках домой, где-то с полкилометра по пыльной жаре. Меня поразила незнакомая назойливая вонь, которая исходила от неё. Тогда я подумала, что это запах слюны чужой собаки, но запах оставался ещё очень долго. И вот я столкнулась с ним опять. Запах смертельного ужаса, очевидно.
Жар от солнца, от полопавшегося асфальта, от медленно плывущих в парах выхлопов грузовиков и пикапов поднимается к солнцу, смешивается с его жаром. Как сказал кто-то вчера, в Картагене есть два времени года, два времени дня, "жарко и ещё жарче". Здесь и сейчас — ещё жарче. За что гибнут прямо тут рядом пугливые броненосцы, дрожащие от холода ленивцы, нежные обезьянки тамарины? Когда-то я видела броненосца, резво перемещающегося по аргентинской пампе. Но даже не в этом дело. Можно нейтрально сказать "тушки". Тушки себе и тушки, даже возникает приятная гастрономическая ассоциация с тушением (мяса). А можно "трупики", но это уже совсем другое. Пожалуй, я не стану смотреть ни на трупики, ни на трупы, уж тем более не стану есть умерших в страхе животных. Быстрее отсюда.
Уэйн немного огорчён нашей реакцией, но впереди нас ждёт вкусный обед и дегустация экзотических соков. Мы проходим через темные деревянные коридоры между рядами, где поспевает, настаивается в огромных ёмкостях севиче, где Hormigas Culonas, большезадые муравьи, со щёлканьем жарятся на огромной жаровне, где колумбийская версия сосисок с картошкой, салчипапа, наполняет огромные сковородки, где гигантские раки и лобстеры кидаются в кипяток, а что-то неведомое булькает и шкворчит. Несколько человек, все по виду местные, подставляют бумажные тарелки. На распадающиеся эти тарелки, почти что в руки, вываливаются гигантские шматы диковинной еды, от которой слезятся глаза.
Жар нестерпим, а главное, запах — и тут запах. Зачем Картагена, зачем это вечное лето, зачем чужие обряды и диковинные оттенки вкуса? Зачем страна, где человеческая жизнь, и та стоит совсем ничего, где можно убить только для того, чтобы потом получить пособие на убитого или, если убивать в больших количествах, занять соответствующую политическую платформу? Где погибшие (затерявшиеся, выманенные из деревень и городов, обманутые “los falsos positivos”) исчисляются сотнями тысяч?
Нет, я не готова обедать. A спутники мои просят сократить прогулку по рынку:
— А можно без обеда? Лучше заедем на обратном пути в Гетсемани. “Медиа Луна” там, клуб "Гавана", следы Клинтонов...
Уэйн разочарован и обижен:
— Но соки и смузи?!.
Да, соки и смузи, конечно. Их вкус неподражаем, и от них совсем не тошнит, даже наоборот, a около их продавца не крутится такое огромное количество местных собак, как в рядах готовой еды.
Зачем мы тут, что ищем? Макондо? Жар чужой веры, страсти, озарения? Но кто обещал, что Макондо откроется ленивому взгляду стороннего наблюдателя, туриста? Макондо — это колумбийская Шамбала, понятие не географическое, а спиритуальное, и бесполезным будет путешествие в деревню, рекомендованную Уэйном. В деревне будет то же самое, что на Базурто. Дегустация. Дегустация Колумбии, не оставляющая ничего, кроме несварения. И даже с гидом ничего не увидеть. Может, для этого он и приставлен. Хранитель секретов, гид навыворот. И мы едем в туристский Гетсемани поглощать бездарную кормёжку в столовке для местных. Пусть так.
Для тех, кто не понял: "турист" — это ругательство. Туристом быть стыдно. Вуайерист, лентяй, чистоплюй и грязнуля — вот что такое турист.
Пусть так.
***
"Катер "Крыжановка" отправляется в Лузановку".
Из объявлений на одесском пляже
Ничего удивительного в том, что Картагена похожа на Гавану. Типовой испанский проект, Третья улица Строителей третьего мира. Но, пожалуй, Картагена отличается отсутствием— гаванских интеллектуалов, гаванского нервотичного ритма, непричёсанного, шального гаванского темперамента. Спонтанного веселья не увидишь. Танцуют только за деньги.
Из недостатков— как и в Гаване, в Картагене так просто не выкупаешься, хотя, казалось бы, море прямо тут, в нескольких кварталах. Извольте плыть на острова. Во-он там продаются билетики. В стоимость входят катер, лежаки, обед и гостеприимство местных предпринимателей. Не входит спиртное, каяки и массаж.
Дорогая подруга долго пытается убедить девушек и тётенек в растянувшихся вдоль причала кассах компаний-конкурентов, что нам не нужны их лежаки и гостеприимство, оставьте в наборе катер, ну, максимум, обед, но, увы, торг здесь неуместен. Не хотите гостеприимства, оставайтесь без океанских купаний.
Так что в конце концов мы отдаёмся комплексному комфорту и покупаем весь набор курортных услуг.
В Колумбии любят проверять билеты, поэтому одну пачку проверяют перед входом на пристань и тут же обменивают на другую пачку картонок, на которыx выбито название катерка, а потом уже за турникетом проверяют и картонки, которые тоже обменивают, на этот раз на синий резиновый браслетик. Слуховая память подсказывает: "Катер "Крыжановка" отправляется в Лузановку," — но здесь отдыхающих зазывают на более ранних этапах, а перед самой посадкой внезапно становятся неразговорчивы, мрачно-серьёзны, и даже настаивают на спасательных жилетах. Подумаешь, всего-то рейса 45 минут. Океан здесь похож на жидкое зеркало. Катерок вплывает в собственное своё отражение и даже не поднимает брызги. Он скользит по поверхности, не нарушая отражений крепости, маяка, суперотелей и супернебоскребов на дальнем берегу, где обитает "выше-высшего" свет, седьмая страта, верхушка колумбийского небедного общества.
На острове нас встречают холодненьким соком папайи, возможно, даже свежевыжатым, хотя куда ему до вчерашнего смузи. Плюхаемся на лежаки... нет, бежим скорее в воду! Буйки обозначают очертания рифа, школы серебристых рыбок щекочут лодыжки. Всё во благо туристов, всё на службе среднего класса. Даже гамаки привешены в полуметре от берега, качайся себе над несуществующей, приглаженной волной. Я прихватываю огромный, наполненный ромом кокос, коктейль "Coco-Loco", и отправляюсь качаться. Спутники мои разбредаются по острову.
До обеда солнце жарит вовсю, а потом с той стороны горизонта, где осталась Картагена, начинают формироваться нехорошие тучи. Постепенно они съедают бoльшую часть неба, но здесь всё по плану: не успели мы почувствовать на себе первые капельки начинающегося дождя, как пришло время сворачивать манатки и садиться в отходящий по расписанию катер. Я спрыгиваю на палубу, и за правым глазом подпрыгивает маленькая знакомая болька. Кажется, таблетка от мигрени в другой сумке, той, что у мужа, но он уже сел на последнее оставшееся на носу место, а я умостилась на длинном сидении ближе к корме. Ничего, приму через 45 минут, как вернёмся в Картагену.
Мы отчаливаем — в тёмно-синее и лохматое. Утреннее зеркало превратилось в горы осколков, и катер прыгает с горки на горку, при этом впрессованных в сидения пассажиров обдает с ног до головы.
Первым внезапно и резко всплывает на поверхность “Coco-Loco”. За ним следуют обед и, через крохотную паузу, экзотические соки с рынка. Потом что-то ещё более отдаленное по времени, превратившееся в меня, с хрустом отрывается и тоже— на спасательный жилет, на колени, в шлёпанцы. Сначала я сопротивляюсь этой противофазе (как только суденышко проваливается вниз, содержимое желудка подскакивает вверх). Потом уже, когда наступает такая блаженная слабость, что я не могу даже извиняться, и салфетки кончились не только у меня, но и у всех соседей, наконец наступает пора сойти на берег. Я стараюсь не опираться на добрые крепкие руки услужливых матросов... "Вот я и списана на берег,” — тут я умудряюсь вслух рассмеяться. Боже, идиотка какая.
От смеха всколыхнулись новые внутренние волны, и тут же резко покинули порт приписки и вчерашний запах смерти, и давешний белобрысый с невидимым автоматом, и (вот тут — к сожалению!) поза-позавчерашнее превосходнейшее севиче.
И настало очищение. Состояние серебристой рыбки. Так отвратительно, что даже радостно. Дорогая подруга придерживает меня под отвратительный мой локоть. Я кое-как втолкнула себя в такси, доехала до Edificio Ayos и проспала три часа. Граждане, соблюдайте сиесту.
***
Пожалуй, я неправильно объяснила в начале, о чем пойдёт речь. А это просто рассказ о нехороших предчувствиях.
***
Картаген должен быть разрушен, но при чем тут Картахена?!
Из горестных размышлений
Самолёт улетает вечером, времени предостаточно. Сезон дождей открывается без объявления ливнем а-ля Маркес. Такой маленький подарочек последнего дня. От колумбийской реальности кукольному туристическому опыту с теплым приветом.
Перебежками добираемся от Калле де Колизео до Калле San Augustin Chiquita, Малоавгустинской, можно сказать, улицы, позавтракать потрясающей выпечкой. Точнее, здесь-то прыгать необязательно, лужи здесь как лужи. Вот ближе к старой городской стене вся улица затоплена, по мостовой вообще вплавь. Да и там — прыгают и пытаются выбраться сухими из воды лишь туристы. Местным это привычно, они не боятся замочить ножки. То же самое в Боготе: центр города в дождь становится неглубоким, но зато очень широким озером. Но центр Боготы (не эксклюзивная Зона Роза, а именно исторический центр) — место не совсем туристско-прогулочное и даже местами опасное для чужаков. А вот старый центр Картагены, существующий если не для туристов, то определенно за счет туристов... Но такие уж тут дожди, совершенно библейские. Близость экватора сказывается, очевидно.
Пока перебираемся на другой берег гигантской, затопившей весь перекрёсток лужи, вспоминается советское бездорожье. Теперь мы не только отсыревшие, но и перепачканные. Но всё равно бродим вдоль знакомых уже улиц; на площади Санто Доминго ещё раз фотографируемся на фоне голых ляжек ботеровской Ла Горда Гертрудис; поворачивая налево и шлёпая вдоль крепостной стены, доходим до площади, где памятник святому Петру Клаверу, иезуиту, окрестившему около трехсот тысяч туземцев, и одной из его подопечных (туземка, в отличие от ботеровской толстухи, прикрыта чем-то монашески обтекаемым— и здесь всё навыворот!); поворачиваем на улицу ремесленников и поделок, в последний раз проходим по Калле San Augustin Chiquita и к обеду забиваемся в японский ресторан.
Церемония омакасе предполагает, что вы никуда не спешите. А мы и не спешим. Самолёт только вечером, мы нагулялись до колик, город покорён, рассмотрен и покорен. Остаётся поглощать порцию за порцией микроскопические закуски и вполне взрослые по размерам супы, салаты и суши, и наслаждаться. Наслаждаемся и рассматриваем всё ещё залитую дождевой водой до краев тротуара улицу, плывущих по ней прохожих, редкие машины — улицы Старого Города не очень приспособлены к транспорту.
Звонит муж:
— Я уже на посадку иду! А вы сейчас где?
Ответить не успеваю: вырубается свет, начинается суета, вылезают откуда-то официанты, повар и поварята, масса народу, оказывается, обслуживала нашу трапезу. Ну, на улице-то светло, день ведь, это в ресторане без электричества темень. Снаружи доносится грохот, крики. Я тоже вылезаю на свет, посмотреть, что там и как. Как будто что-то в мире могло измениться с переходом на естественное освещение. В полуквартале от дверей нашего ресторана, почти уже на углу с Primera De Badillo, собралась толпа, жужжит какая-то штуковина, видимо, пытаются разобрать завал. Решают проблему. Да, там обвалилось что-то, отсюда не видать, народ тянет шеи.
Из-за спин, в пробелах, среди щебня и щепок, среди театрально белой пыли наконец разглядываю кучу на мостовой, над которой хлопочут мужчины. Я понимаю, что там под обломками лежит человек. Человек!
Я не хочу, но поневоле вглядываюсь в припорошённые плечи, в макушку под кепкой. Остальное мне не видно.
Вот лежит на асфальте чужой убитый человек, и смотрят прохожие. Не в силах оторваться, смотрим и мы. Он слабо приподнимает руку, рассыпая вокруг белое, по толпе проходит шорох — облегчения, разочарования ли? Всё-таки не совсем раздавлен. Не совсем мёртв.
Мы возвращаемся в теперь уже совсем пустой, но зато снова освещённый ресторан и доедаем.
Мы возвращаемся и доедаем!
Это же омакасе, там много перемен, бывает по девять, но мы заказали семь. Не съесть—обидеть повара. Тем более, что последние блюда он вообще готовил при свете зажигалок столпившейся вокруг обслуги. Старался.
Дорогая подруга, правда, не справляется с последним блюдом и просит завернуть с собой.
Ну, и где тут послесловие? Вот зачем было это рассказывать? Особенно последний случай? Это из духа противоречия? Или чтобы всем настроение, да? Тебе плохо, когда всем хорошо, да?
Придётся теперь переименовывать рассказ. "Тошно в Картагене" — нормально?
А если серьёзно, то вот уже два месяца после возвращения наблюдаю в зеркале собственную физиономию в каких-то красных точках. Так бывает, когда сосуды полопаются. Или пищевая аллергия. На омакасе, например. Или татуировка. Нормально, да?
Так что зря вы остались, абсолютно нечего слушать.
Галина Ицкович - уроженка Одессы, живёт в Нью-Йорке с 1991 года. Получила звание магистра социальной работы в 1998 г. Психотерапевт, эксперт по вопросам детского развития и психологической травмы, клинический консультант института ICDL, международный лектор, автор профессиональных статей, радиожурналист. Среди публикаций последнего времени — «Точка.зрения», «ROAR», «Времена», «East-West Literary Forum», «Слово\Word», «Среда», «Западное Побережье», «Радуга», альманахи «Дерибасовская-Ришельевская», «Южное зияние», «День зарубежной русской поэзии», «Год поэзии-2022», многочисленные публикации в англоязычных журналах и альманахах (Punctured Lines, Asymptote, Russian Life, Harpy Hybrid Review, Unlikely Stories). Автор книги стихов «Примерка счастья». Стихи переведены на английский, украинский, испанский.
