* * *
Стоярусная выросла ли высь,
Теснящаяся в сговоре тенистом, –
Иль давнего названья заждались,
Огни зажглись разрозненным монистом, –
Нет полночи смуглей в краях степных –
Целованная ветром не напрасно,
Изведала утех она земных
Всю невидаль – поэтому ль пристрастна?
Весь выпила неведомого яд
И забытьё, как мир, в себя вобрала,
Чтоб испытал огромный этот сад
Гнев рыцарей, чьи подняты забрала.
Меж замерших стволов, обнажена,
Уже ошеломляюще желанна,
Плечом поводит Дева-тишина,
Свечой в воде отражена нежданно.
Полны значения и тропки перевод
С издревле чтимого наречья,
И чуждый взгляд, что мёд пчелиный пьёт
Из чаши жреческой – в ней участь человечья.
Ты всё мне выскажешь – я весь внимать готов,
Запечатлеть свободно, без усилий,
И отпечатки лёгкие следов,
И слой фосфоресцирующих лилий.
И вся фантасмагория ветвей –
Не более, чем новая обитель,
И будешь ты из многих сыновей
Один в избранничестве житель.
Гляди внимательней – понять и мы должны:
Где голос трепетней и пламень своевольней?
Кто в том порукою, что близко до луны
И дверь туда не обернётся штольней?
И в числах циклопических светла ль
Улыбка дальновидного Египта,
Чтоб доли не разгадывала даль
И пряталась отшельницею крипта?
Поведай при свидетелях живых –
Мерещатся ль огни святого Эльма
На вежах и вратах сторожевых
Иль слепота обманывает, шельма.
Сумеешь ли, героям не в пример,
Нащупать нить и справиться с кошмаром,
Избавившись от власти грозных сфер,
Где мрак ревёт библейским Велиаром?
Нет знахарей, чтоб травы принесли, –
Магическое зеркало разбили –
И лишь осколки, брошены в пыли,
Оправдывают путаницу были.
Другая жизнь воскреснет на холмах –
Из недр её рубин с аквамарином
Гелиотропам, вспыхнувшим впотьмах,
Поведают о горле соловьином.
Там осени заоблачная весь,
Где ощутима в воздухе безлистом
Замазка мудрости – таинственная смесь,
Открытая Гермесом Трисмегистом.
* * *
Там светло от лампы полусонной,
С непривычки режущей зрачки,
Позабытой в гуще невесомой,
Чтобы сад заполнили сверчки.
Там темнот разбросана проказа –
И следит без отзвуков мольбы
Хризопраз прищуренного глаза
За капризом странницы-судьбы.
Там на хорах, эхом наделённых,
Отоспаться птахам не дано,
Потому что в шорохах зелёных
Им, пернатым, счастье суждено.
Позади оставлено былое,
Впереди забрезжило ещё,
Точно полночь вязкою смолою
Пропитала зябкое плечо.
В полумгле, расплёснутой угрюмо,
Окажусь – и, словно сам не свой,
Удивлюсь египетскому Хнуму,
Человеку с козьей головой.
Ты откуда взялся издалече,
Не истлевший образ божества?
Без тебя в заоблачье не легче,
А в заречье грезишься едва.
Ты ответь, запутаннее листьев,
Отчего, как руки ни тяни,
Бьётся сердце, горести исчислив,
И ненастье прячется в тени.
Ты открой папирусов сиротство
Над иссохшей схемою пустынь –
И, вкусив напиток превосходства.
В безысходной скорби не покинь.
И поверь, что в муках окаянных,
Где источник страсти не затих,
Будет запах лилий безымянных
Средоточьем таинств золотых.
И скажи мне – что такое слава –
И дождёшься ль в мире похвалы,
Если ветер жестом костоправа
Выпрямляет гибкие стволы?
Слышен хруст пред осенью, спешащей
На поруки искреннее взять,
Пронизавшей тропкою шуршащей
Голубого лада благодать.
Там тепло – на то и полыханье
В деревах, растущих у дорог,
Там светло – на то и осыпанье,
Чтобы свет дыханию помог.
* * *
Воздушный путь, и ты, Чумацкий Шлях,
И ты, дорога, вестница морская!
Видны вы мне из осени в степях,
Зовёте вы, ресниц не опуская.
Он жив ещё, сей тройственный союз,
И душу он смущать не перестанет –
Язык его ищи в сердцах у муз,
Иди к нему – тебя он не обманет.
А ты, луна, взгляни-ка на ладонь –
Откуда перепутья кочевые?
Пусть губ не жжёт прохладный твой огонь –
Его ты воскрешаешь не впервые.
Отважусь ли, как некогда желал,
Затронуть струны, с памятью не споря,
В стенах мирских, под гнётом звёздных жал,
Чтоб ты меня охватывало, море?
Чтоб ты меня окутывал, туман,
Клубящийся как лебедь пред рассветом,
Истаивая странностью времян,
Не думающих попросту об этом.
Что вижу там? – гаданье по огню?
Какую-то фигурку восковую? –
Ах, полно! – никого я не виню,
Завесу поднимая вековую.
Спадает ли обиды пелена
С очей моих, томимых ожиданьем, –
Тобою, море, даль напоена,
Страстям людским ты служишь оправданьем.
Нет соли, что была б твоей горчей,
И силы нет прозрачней и радушней,
И вновь не подобрать к тебе ключей
В глуши уединения послушной.
Попробуй-ка пространство отворить –
Кому оно покажется с овчинку? –
Лишь имя успеваешь повторить,
Смутясь, разбить протяжной влаги кринку.
И в раковине ясен мне порой
Укор неоспоримый кругозора,
Чтоб это оказалось не игрой,
Доступною для слуха и для взора.
Я вновь косноязычничаю – что ж!
На то и есть наитье и случайность,
Поэтому, наверное, и вхож
Туда, где изумит необычайность,
Чтоб, стольких бурь порывы укротив,
Душа желала света золотого, –
И уплывают греки, захватив
Огонь священный с алтаря родного.
* * *
Сухим ореховым листом
Упал под ветром час полдневный, –
Ты скажешь: в мире непростом
Есть некий глас, глухой и древний.
Его нельзя не прогневить
И не услышать невозможно,
Когда решишь благословить
Всё то, что в сердце столь тревожно.
В неизъяснимости дыша,
Едва восстав из сновидений,
Ещё препятствует душа
Наплыву новых впечатлений.
Когда ж решится приоткрыть
Неплотно запертые двери,
Уже смирится – так и быть –
С невозвратимостью потери.
Что это было? – что за звук,
Первоначальный и мгновенный? –
Как птица, вылетев из рук,
Он рвался к дали незабвенной.
Быть может, редкое письмо
От небожителей с Востока? –
А может – – пусть оно само
Расскажет, как нам одиноко.
Ушло, ушло оно – куда? –
Ведь так стенало и дышало! –
Ушло, исчезло без следа, –
Ищу – и нет его, пропало.
Так воды вешние сошли
Куда-то в глубь земли великой –
И рвы бурьяном поросли,
Увились стены повиликой.
Так, образуясь в тишине,
Под ветром тает одичалым,
Как очевидец в стороне,
Тепло над градом обветшалым.
Ещё немного – и уйдёт,
Смутит, стеснит, впадая в дрёму,
А там – ну кто его поймёт? –
И нет пристанища былому.
* * *
Лишь глоток – лишь воздуха глоток,
Да от ласки влажный локоток,
Да пора – царица полумира
Под звездой в надменной высоте
Тянет руки в бедной наготе
К двойнику античного кумира.
На лице – смирения печать,
Чтоб судьбу смелей обозначать, –
Подобрать бы камни к фероньеркам! –
С виноградом вместе зреет гром,
Чтобы дождь, поставленный ребром,
Удивил павлиньим фейерверком.
На ресницах – мраморная пыль,
Колосится высохший ковыль,
Да венком сплетается полынным
Эта степь, истекшая не зря
Горьковатым соком сентября,
С шепотком акаций по долинам.
Не найти заветного кольца,
Не поймать залётного птенца –
Улетит с другими он далёко, –
В розоватой раковине дня
Слышен гул подземного огня,
Ропот слеп, как гипсовое око.
Станут нити в иглы продевать,
Чтоб лоскутья времени сшивать,
Изумлять виденьем карнавала,
Где от масок тесно и пестро
И пристрастья лезвие остро,
А участья как и не бывало.
Полно вам печалиться о ней,
Круговой невнятице теней, –
Не объять причины увяданья –
И в тиши, растущей за стеной,
Дорогою куплено ценой
Отрешенье – символ оправданья.
* * *
На востоке грохочет гром,
Но дождя не видать покуда –
И закончится всё добром,
В том порукой преданий груда.
Небосвод то бездумно-сер,
То запретным сверкнёт топазом –
И являет собой пример
Нежелания жить приказом.
Наверху ветерок непрост –
Запорожскою веет Сечью,
Поднимается в полный рост
Состязание взора с речью.
Не торопится дождь пролить
Слёз ручьи, нашептавшись с ивой,
Что мечтает лета продлить,
Оставаясь лицом красивой.
Ива, ива, – ведь ты седа,
Собеседница арфы горней! –
И пройдёт по корням вода,
Чтоб ветвям ниспадать покорней.
В послушанье твоём звездам
Отрешённости нет в помине –
Ты стоишь на пути к садам
С перстнем царским в руке рабыни.
В подчиненье твоём судьбе
Обречённости нет и тени –
И зовёшь ты шагнуть к тебе,
Преклонить пред тобой колени.
А ступени к реке ведут,
А мосты половодьем смыты,
А деревья молчат и ждут,
Словно ищут у нас защиты.
* * *
1
Воспоминание томит меня опять,
Иглою в поры проникает,
Хребта касается, – и сколько можно спать? –
Душа к покою привыкает,
К жемчужной свежести, рассветной, дождевой,
А всё же вроде бы – что делать! – не на месте,
Не там, где следует, – и ветер гулевой
Ко мне врывается – и спутывает вести,
С разгону вяжет влажные узлы
Событий давешних, запутывает нити,
Сквозит по комнате – и в тёмные углы
С избытком придури и прыти
Разрозненные клочья прежних дней
От глаз подальше судорожно прячет,
И как понять, кому они нужней,
И что же всё же это значит? –
И вот, юродствуя, уходит от меня, –
И утро смотрится порукой круговою,
Тая видения и в отсветах огня
Венец признания подняв над головою, –
И что-то вроде бы струится за окном –
Не то растраченные попусту мгновенья,
Не то мерцание в тумане слюдяном
Полузабытого забвенья,
Не то вода проточная с горы,
Ещё лепечущая что-то о вершине,
Уже несущая ненужные дары, –
И нет минувшего в помине,
И нет возможности вернуться мне туда,
Где жил я в сумраке бездомном,
Покуда разные сменялись города
В чередовании огромном,
Безумном, обморочном, призрачном, хмельном,
Неудержимом и желанном,
Чтоб ныне думать мне в пристанище земном
О чём-то горестном и странном.
2
Страны разрушенной смятенные сыны,
Зачем вы стонете ночами,
Томимы призраками смутными войны,
С недогоревшими свечами
Уже входящие в немыслимый провал,
В такую бездну роковую,
Где чудом выживший, по счастью, не бывал, –
А ныне, в пору грозовую,
Она заманивает вас к себе, зовёт
Нутром распахнутым, предвестием обманным
Приюта странного, где спящий проплывёт
В челне отринутом по заводям туманным –
И нет ни встреч ему, ни редких огоньков,
Ни плеска лёгкого под вёслами тугими
Волны, направившейся к берегу, – таков
Сей путь, где вряд ли спросят имя,
Окликнут нехотя, устало приведут
К давно желанному ночлегу,
К теплу неловкому, – кого, скажите, ждут
Там, где раздолье только снегу,
Где только холоду бродить не привыкать
Да пустоту ловить рыбацкой рваной сетью,
Где на руинах лиху потакать
Негоже уходящему столетью?
3
Взглянуть успел и молча побрести
Куда-то к воинству густому
Листвы расплёснутой, – и некому нести
Свою постылую истому,
Сродни усталости, а может, и тоске,
По крайней мере – пребыванью
В краю, где звук уже висит на волоске, –
И нету, кажется, пристойного названья
Ни чувству этому, что тычется в туман
С неумолимостью слепою
Луча, выхватывая щебень да саман
Меж глиной сизою и порослью скупою,
Ни слову этому, что пробует привстать
И заглянуть в нутро глухое
Немого утра, коему под стать
Лишь обещание сухое
Каких-то дремлющих пока что перемен
В трясине тлена и обмана,
В пучине хаоса, – но что, скажи, взамен? –
Труха табачная, что разом из кармана
На камни вытряхнул я? стынущий чаёк?
Щепотка тающая соли?
Разруха рыхлая, свой каверзный паёк
От всех таящая? встающий поневоле
Вопрос растерянный: откуда? – и ответ:
Оттуда, где закончилась малина, –
И лето сгинуло, и рая больше нет,
Хоть серебрится дикая маслина
И хорохорится остывшая вода,
Неведомое празднуя везенье, –
Иду насупившись – наверное, туда,
Где есть участие – а может, и спасенье.
Владимир Дмитриевич Алейников, поэт, прозаик, переводчик, художник, родился 28 января 1946 года в Перми. Вырос на Украине, в Кривом Роге. Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. Работал в археологических экспедициях, в школе, в газете. Основатель и лидер легендарного литературного содружества СМОГ. С 1965 года стихи публиковались на Западе и широко распространялись в самиздате. Стихи переведены на различные языки. Лауреат премии Андрея Белого, Международной Отметины имени Давида Бурлюка, Бунинской премии и др. Книга "Пир" - лонг-лист премии Букера, книга "Голос и свет" - лонг-лист премии "Большая книга", книга "Тадзимас" - шорт-лист премии Дельвига и лонг-лист Бунинской премии. Член редколлегии журналов "Стрелец", "Крещатик", "Перформанс", "Дон", альманаха "Особняк". Член СП Москвы, Союза писателей 21 века и Высшего творческого совета этого Союза. Член ПЕН-клуба. Поэт года (2009). Человек года (2010). Живёт в Москве и Коктебеле.
