СТРАШНАЯ ИСТОРИЯ про Виктора Авилова и Марка Валерия Марциала, с участием Аллы Пугачёвой и Леонида Ильича Брежнева, лично.
Объяснительная Записка:
Этот текст является литературным произведением – несколько неопределённого жанра, однако – к мемуарам он не относится точно. Хотя и основан на реальных событиях. В значительной степени. Поэтому сразу заявляю, что никаких претензий по «бессовестному вранью» я не принимаю. Всё враньё – в мемуарах. А в художественной литературе это назывется творческой фантазией. Или художественной правдой.
Второе: всякие разговоры, типа «если ты рассказал про меня эту историю, то почему ты не рассказал про себя ту историю? Ранний склероз?» – все эти вопросы тоже мимо. Потому что в мемуаре – да, любая деталь существенная. А в литературно-художественном произведении – там есть сюжет. Его нельзя разрывать. И ещё там есть стилистическая ткань рассказа, а её – нельзя перегружать. Поэтому, если я какие-то детали там опустил – это для сохранения художественной целостности, и ранний склероз тут ни при чём.
Третье: в процессе написания история несколько разрослась и стала напоминать сценарий. Так что теперь правильнее назвать бы её так:
СТРАШНАЯ ИСТОРИЯ про Виктора Авилова и Марка Валерия Марциала, в семи картинах, с объяснительной запиской, прологом и эпилогом (а Пугачёва с Леонидом Ильичом – они там так, сбоку)
Но снова лезть в фотошоп и переделывать картинку мне лень. Тем более, что на самом деле – это просто ещё одна история про Люську.
И последнее: следует уточнить, что в тексте ниже «я» - это не я, а рассказчик. И Сашка – это тоже не я, а лирический герой. А если кому-то не нравится быть лирической героиней – тут я уже ничем помочь не могу. Раньше надо было думать.
Действующие лица и исполнители
В театр на Юго-Западе первыми сходили Сашкины родители – мама очень любила театр и всегда была в курсе театральных новостей. Поэтому они попали туда, когда называлось это не театром, а студией, и была она не на Юго-Западе, а вообще в подвале. Но спектакль им понравился, Сашкин папа даже сказал, что Белякович – замечательный режиссёр, а Виктор Авилов – актёр гениальный. Оценка Сашкиной мамы была несколько сдержаннее, у мамы были высокие стандарты.
– Спектакль, конечно, прекрасный. Но, Илюша, ты должен согласиться – им ещё есть куда расти как театру, – сказала Сашкина мама.
Папа согласился. Он никогда не спорил с женой по мелочам. Впрочем, и по не-мелочам – тоже.
В общем, другая пара билетов – на другой спектакль студии Беляковича – досталась Люське с Сашкой.
Люська и Сашка тоже не были новичками в театре – они уже видели «Доброго Человека» и «Гамлета» на Таганке, а в Современнике – «Фантазии Фарятьева» и «Двенадцатую Ночь».
ПРОЛОГ
Кстати, про «Двенадцатую Ночь» – Люська и Сашка ходили на премьеру, и с самым звёздным составом: Вертинская, Неёлова, Табаков, Кваша, Райкин... Вообще-то, идти тогда собирались Сашкины родители, но папу задержали в командировке. А мама обязательно хотела посмотреть спектакль с папой вместе, и потому билеты отдала Люське с Сашкой. Потом Сашкина мама спросила Люську – правду ли говорят, что там «юмор на грани фола»? И наряды, говорят, – тоже? Люська сказала, что нет там никакого фола. Ну, вообще-то, декольте у Оливии действительно глубокое – ниже пояса. Но поскольку оно на спине, то спереди – всё прилично. И с юмором там всё в порядке. То есть, местами – да, немного неприлично, зато очень остроумно. Правда, Сашка – он в этих местах так ржал – что пару раз ей было немножко неловко. Даже, пожалуй, не немножко. В сцене с Мальволио и сэром Эндрю – Люська была готова сквозь землю провалиться, на них все оглядывались!
Сашкина мама сказала, что ничего страшного, это легко исправить. Она дала Люське контрамарку в Сатиру, на два лица (не знаю на какой спектакль, но с Пельцер, Папановым и Ширвиндтом), и посоветовала взять с собой кого-нибудь из Люськиных ухажёров из Дворца Спорта. А Сашке сказать, что с ним она ходить не будет, пока он не научится вести себя в театре – как следует.
Люська послушалась совета. Правда, кого она пригласила – я не знаю, но это не так уж важно. Важно, что мама оказалась права, Сашка научился быстро.
С одного раза.
Ну, это я отвлёкся, прошу прощения.
Речь-то не про Современник и не про Сатиру, а про Театр на Юго-Западе.
Но вообще-то, пролог – он всегда не по делу.
Тут, по-моему, главное – чтоб он был короткий.
Картина ПЕРВАЯ («Франция – это я!»)
Сашке с Люськой Театр на Юго-Западе понравился, сразу и без оговорок. Возможно потому, что попали они – на «Мольера». Это был очень хороший спектакль. Больше ничего я говорить о нём не буду, я не Писарев и не Белинский. Я даже не буду лазить в «Очерки о русской театральной критике» под редакцией Альтшуллера – за именами тех, кто ещё я НЕ.
Спектакль был очень хороший. И очень грустный. Всё.
После спектакля они вышли на улицу, Сашка раскрыл зонт, Люська взяла его под руку и сказала:
– Химик, миленький, давай помолчим...
И они шли молча по лужам под ночным осенним дождиком, и потом молча ехали в пустом вагоне метро, и молчать им было легко.
...
Кстати, именно тогда у Люськи и появилась эта формула: на вопрос «почему?» она теперь иногда отвечала:
«Потому что Франция – это я!»
В смысле – спорить бесполезно. Как с королём Людовиком Четырнадцатым.
В тот раз Людовика играл сам Белякович, и играл он прекрасно.
Эту фразу он говорил небрежно, но убедительно.
У Люськи получалось точно так же.
Картина ВТОРАЯ (Волшебная Сила Искусства)
Потом они посмотрели на Юго-Западе Дракона по Шварцу, потом – Эскориала, а потом попали на спектакль, который назывался «Театр Аллы Пугачёвой». Это был не совсем спектакль, а скорее студенческий капустник. Так тогда на капустниках делали – включали на магнитофоне какую-нибудь популярную песенку, а не сцене – с деревянными микрофонами и картонными гитарами – под неё выпендривались, кто во что горазд. Да, но вот только в этом спектакле – они выпендривались не «кто во что», а в строгом соответствии с замыслом режиссера, и с отличной актёрской техникой. И детали они смешно обыгрывали. Например, в песенке «Старинные Часы», где Пугачёва внятно и отчётливо пела: «Жизнь НИвозможно повернуть назад, и время НЕ на миг НИ остановишь» – тут на сцену из темноты кулис медленно выплывал черный призрак в мантии и черной полумаске, с огромным черным фолиантом в руках. И с надписью на обложке – «РОЗЕНТАЛЬ»...
Но главное, они на самом деле не выпендривались, а изобразали Пугачёву – все до одного – в ватнике с граблями или в балетной пачке и тапочках-пуантах, в строительной каске и стоптаных кирзачах или в солидном костюме с протокольным портфелем – то по очереди, то хором, то наперебой – но все они играли одну и ту же роль. В общем, Сашка, когда он въехал в этот замысел – он уже разогнуться не мог, и, хоть Люська его и толкала локотком в бок, – ржал во всё горло. К счастью, там фонограмма была громкая. Да и весь остальной зал – просто катался от смеха.
Ну, они очень прикольно изображали разные лица – многоликой Пугачёвой.
Правда, Сашкин папа потом сказал, что это не совсем точно – актеры там представляют не лица, а грани. Творческие грани – многогранной души певицы. (Сашкин папа был профессором в Архитектурном Институте, и умел формулировать точно и строго.) Сашкина мама поинтересовалась – а какую же «творческую грань» души Пугачёвой представляет Авилов – в тельняшке, сапогах и в драных тренировочных? – «Конечно, эзотерическую!» – ответил папа.
Когда все отсмеялись, Сашка проворчал, что стоит ему рассмеяться немножко громко, так на него сразу катят бочку – вести себя не умеешь. А тут некоторые с табурета на пол валятся от хохота, и хоть бы хны – никто им замечаний не делает. «Тяжёлая женская доля...» – сказала Люська, потирая ушибленную попу.
Да, но этот разговор был потом, где-то через неделю. А тогда Сашка с Люськой вернулись домой после «Театра Пугачёвой», и Сашкина мама спросила встревоженно: «Люсенька, что у тебя с глазами? Ты плакала?» – и подозрительно посмотрела на Сашку.
– Ираида Ивановна, я смеялась до слёз! – ответила Люська, – мы смотрели такой весёлый спектакль – у меня до сих пор живот болит!
Сашка стал рассказывать, как там было смешно, как остроумно протягивали Пугачёвские пошлости, как тонко...
– Подожди, Химик, – сказала Люська. – Илья Моисеевич, Ираида Ивановна, там был милиционер. Он на виолончели играл, в песне «Миллион алых роз». А в последнем куплете, на словах «встреча была коротка» – он заплакал! И сразу свет на сцене погас, никого не видно, только он в луче софита стоит, играет на виолончели – и плачет!
Пугачиха из динамиков надрывается, что в её жизни была – песня безумная роз – а он играет и плачет!
В фуражке милицейской. Я думала, я сдохну от смеха!!
Сашкин папа посмотрел на маму и сказал:
– Ириш, может я позвоню Рыжему, насчёт билетов?
– Конечно, – сказала мама, – милиционер с виолончелью – это надо посмотреть.
Вскоре Сашкины родители сходили на этот спектакль. И хотя потом вернулись они домой поздно, но Сашка с Люськой их дождались, чтобы узнать – понравилось? Свет на кухне в тот вечер горел за полночь – они пили чай, вспоминали спектакль и смеялись...
Картина ТРЕТЬЯ (Московская кухня в Неопалимовском переулке)
...Сашкин папа сказал, что Люська с Сашкой молодцы – вытащили их на такой спектакль. «Тем более, что долго он не протянет!» – добавила мама. Как только Пугачиха узнает и разозлится – спектакль закроют.
– Закроют? – изумилась Люська, – Из-за Пугачихи??
– Люсенька, – сказала Сашкина мама, – Пугачиха – это любимая певица Леонида Ильича.
– Лично Леонида Ильича, – поправил Сашкин папа. – И «Любимая Певица» пишется тут с большой буквы.
– Но почему? За что закроют?! – Люська совсем расстроилась. – Там же нет никакой политики! Они высмеивают пошлость и безвкусие!
– Люсенька, – сказал Сашкин папа, – много-много лет назад один поэт – Марк Валерий Марциал – был изгнан из Рима императором Траяном вовсе не за политические эпиграммы, которых, заметим в скобках, у Марка Валерия было изрядно. Истинной причиной, по свидетельству Плиния, была эпиграмма на императорскую фаворитку. Эпиграмма высмеивала её вкус, а сама фаворитка рифмовалась там с коровой. Никаких государственных устоев Марциал в той эпиграмме не трогал...
Люська испуганно моргала глазами. Сашка тоже испугался – он вспомнил, что в одной из песен Авилов изображал Пугачиху в монтажном комбинезоне с надписью на попе «Спартак – чемпион». А Брежнев болел за Спартак, это все знали. Авилова было особенно жалко.
Сашкин папа помолчал и добавил, что если Пугачиха разозлится по-настоящему, то не только спектакль – Театр закроют. Может ещё и посадят кого-нибудь...
– Илюша! – воскликнула Сашкина мама, – Что ты несешь? Сейчас не тридцать седьмой! Ну какая Колыма?
– А я и не говорю про Колыму, – сказал папа, – посадить можно и в Белые Столбы...
– Илья, прекрати! – строго сказала мама, – Что за ужасы на ночь глядя! Перестань пугать детей!
Вообще-то, Сашка с Люськой тогда уже вышли из детского возраста.
Но Сашкина мама иногда ещё называла их детьми.
И обычно это означало, что она – кем-то недовольна.
Картина ЧЕТВЁРТАЯ, Древне-Римская
В общем, обсуждение спектакля на этом закончилось. На следующий день Люська отправила Сашку на Юго-Запад – списать афишу Театра. Она хотела всё у них посмотреть, пока не закрыли. А в субботу они вдвоём с утра пораньше поехали в Библиотеку Гуманитарных Факультетов, разбираться с изгнанием Марциала и императором Траяном. Сашкин читательский действовал во всех библиотеках Университета, хотя, конечно, заведующая библиотекой удивилась – зачем это химикам понадобился Марциал? Но потом, поговорив с Люськой, заведующая стала им помогать. Люська всегда производила впечатление серьёзной и воспитанной девочки. Если хотела.
Заведующая сразу сказала, что нужные им эпиграммы не стоит искать в переводах Фета – политика не очень занимала Афанасия Афанасьевича. У Шатерникова – тем более. Не то было время, чтоб такие эпиграммы переводить. Лучше начать с Помяловского – при Александре Третьем цензура латинистами не интересовалась. И действительно, в «Эпиграфических Этюдах» профессора римской словесности быстро нашлась интересная деталь про Марциала: пресловутую эпиграмму с коровой и фавориткой Помяловский считал лишь поводом, причиной же опалы, по его мнению, была эпиграмма на смерть императора Марка, предшественника Траяна. А точнее, на пышные похороны Марка, Траяном организованные, – их Марциал называл «всенародным прощанием». Вот только полного текста эпиграммы в Этюдах не было. Но и тут помогла заведующая: она порекомендовала книжку американской латинистки Илоны Леки, поскольку там был тройной указатель – предметный, именной и хронологический. Правда, переводы там были по-английски. Да и весь остальной текст – тоже, кроме латинских оригиналов. Так что Люська с Сашкой просидели весь день, обложившись словарями. Это понравилось заведующей, и вечером она разрешила им обе книжки – Леки и Помяловского – взять на вынос, несмотря на штампы «Читальный Зал» в формулярах. Люська всегда производила впечатление серьёзной и ответственной девочки. Впрочем, кажется я это уже говорил.
Теперь у Сашки с Люськой все вечера были заняты – они либо ходили на Юго-Запад, либо занима-лись Марциалом. Особое мнение профессора Помяловского оказа-лось резонным. Эпиграмма на фаво-ритку была, конечно, обидной, но всенародное прощание с импера-тором Марком Марциал ещё назвал долгожданным и организованным. Что могло звучать несколько дву-смысленно для Траяна. Кроме того, там и императору Марку от Мар-циала досталась пара ласковых слов – таких, что у Траяна вполне мог появиться вопрос: «А что он скажет про меня? Впоследствии?» То есть, с теми двумя эпиграммами они разобрались. Но и дальше оказалось много интересного – и в переводах Илоны Леки, и в коментариях Ивана Васильевича Помяловского.
А главное – эпиграммы, несмотря на древне-римский возраст, – как-то они не сильно постарели...
Картина ПЯТАЯ, Телевизионная,
то есть – с кадрами крупным планом.
Вообще-то, телевизор в Сашкиной семье включали редко, но Кинопанораму смотрели всегда. В тот вечер гостем передачи была как раз Алла Борисовна, с новой песней «Когда я буду бабушкой». Вот Рязанов и спросил её – как, мол, она решилась отредактировать текст?
– А чо такого? – простодушно удивилась Пугачиха (крупным планом).
– Ну, это всё же стихи Цветаевой, – пояснил Эльдар Александрович.
– Но песня-то – моя! – ответила Любимая Певица.
А потом добавила, что вообще-то здесь для этой Цветаевой – одна сплошная польза. Её ведь все давно забыли. А теперь вот вспомнили. И всё благодаря ей, Пугачихе (крупным планом).
Тут Люська мрачно заявила, что такую фаворитку надо бы рифмовать не с коровой, а со ...
– Люсенька, – перебил Сашкин папа, – оставьте домашних животных. Здесь лучше матом. И можно без рифмы.
Разрешением Люська немедленно воспользовалась.
Крупным планом.
Картина ШЕСТАЯ – Симфоническая,
потому что буквально через неделю после той Кинопанорамы по всем программам телевизора и по всем радиостанциям Советского Союза заиграла печальная музыка. Музыка звучала весь день, и на следующий день – тоже.
Вечером этого второго дня Сашкин папа пришёл домой немного позже обычного, разделся, помыл руки и прошёл на кухню. Все смотрели на него.
– Да! – сказал Сашкин папа и сел за стол.
– Так это слухи? – спросила мама, – Или?..
– Или. – Сказал папа. – Приезжал представитель Горкома – завтра с утра все занятия отменяются. Будет траурный митинг...
– Ой, – Люська поставила чашку на стол, – Илья Моисеевич, это что же, значит... Брежнев умер?
– Да, Люсенька, умер, – сказал Сашкин папа. – Лично.
Люська разулыбалась, набрала в грудь побольше воздуха и...
– Лю-ся! – сказала Сашкина мама.
– Ну, Ираида Ивановна, ведь раз Брежнев умер, то Пугачиха – больше не Любимая Певица, и Театр теперь – не закроют! Ну я совсем тихонечко, шёпотом – можно?
– Можно, – разрешила мама, посмотрела на Сашку и сказала, – а ты – молчи!
– Урааа! – сказала Люська шёпотом, повернулась к Сашке и показала язык.
Сашкин папа улыбнулся и сказал:
– Ириш, завари мне чаю покрепче, башка разболелась... Два часа сидели в деканате, накурили – топор вешай.
– Почему так долго? – удивилась мама, – Что, этот горкомовский – доклад делал два часа?
– Доклад! – усмехнулся папа. – Он опоздал на два часа. Три академика и девять профессоров – два часа его ждали. Даже не подумал извиниться – «Вы же должны понимать!»
– Так важная шишка, наверное, – сказала мама.
– Какая там шишка – четвёртый помошник пятого зама. Называется – представитель. Но преисполнен сознания ответственности – он организует всенародное прощание...
Тут Сашка вскочил и со словами «подождите, я сейчас...» убежал. Он вернулся с книжкой Илоны Леки, полистал страницы и закричал:
– Во, нашёл! Тут тоже – про всенародное прощание! Это эпиграмма Марциала, про императора Марка Антонина! Я сейчас переведу... На смерть... ой, Люськ, я опять забыл – sovereign – это как?
– «Властелин», чучело! – сказала Люська, – и не «совЕрн», а «сОврин».
Сашка, запинаясь и хихикая, перевел эпиграмму. Сашкина мама посмотрела на Люську и покачала головой.
– Люсенька, что ты наделала?! – сказала Сашкина мама, – Зачем ты дала ему такую книжку? Ведь завтра этот обормот будет носиться с Марциалом по всему Факультету!
Люська строго посмотрела на Сашку и сказала:
– Химик. Имей в виду. Я не декабристка. Ни в Сибирь, ни в Белые Столбы я за тобой не поеду! Но самое главное – если ты завтра на траурном митинге что-нибудь такое отколешь из Марциала – мне перед Ираидой Ивановной будет ОЧЕНЬ стыдно!
Сашкин папа ничего не сказал – он просто отобрал книжку.
– Пап, это библиотечная! – сказал Сашка.
– Хорошо, – сказал папа, – я не буду страницы вырывать.
Он надел очки, перечитал эпиграмму и улыбнулся. Потом он заложил страницу визитной карточкой и убрал книжку в свой портфель.
И сказал Сашке:
– Кончится всенародный траур – отдам.
Картина СЕДЬМАЯ – Траурный Финал.
Митинг на Химическом Факультете прошёл без происшествий, строго по плану. А вот в Архитектурном Институте – там имел место неприятный инцидент.
В вестибюле второго этажа, при входе в актовый зал, с давних времён (с 1896 года) стояла копия статуи Микельанджело – «Раб, Разрывающий Путы» – подарок Московскому Училищу Живописи, Ваяния и Зодчества от князя Алексея Львова. Так вот, перед началом траурного митинга, на шее у Раба обнаружилась табличка с переводом эпиграммы Марциала «На смерть императора Марка Нерва, первого из Династии Антонинов». Правда, без указания автора и названия, только сам текст. Надпись была сделана на куске макетного картона, плакатным пером №3, крупным чертёжным шрифтом – то есть, даже на расстоянии читалась она легко.
Представителю Горкома КПСС текст очень не понравился. Особенно – в контексте. Скандал был тихий, но вкрадчивый. Представитель категорически запретил убирать табличку – даже трогать её – до прибытия бригады криминалистов для проведения дактилоскопии и графологической экспертизы. Поэтому вестибюль заблокировали, а начало митинга перенесли на час. Это было ошибкой – полностью закрыть доступ в вестибюль было сложно – туда выходили две лестницы и три коридора, кроме того, туда же открывалась баллюстрада бельэтажа. Говорят, что студенты тогда забирались в студию бельэтажа по пожарной лестнице, оттуда по-пластунски ползли к перилам и читали надпись с помощью театрального бинокля. Ну, вообще-то, маршрут по пожарной лестнице представляется непростым, а наличие бинокля и вовсе сомнительно. Но это неважно – дело в том, что в тот же вестибюль, прямо напротив Раба, выходили окошечки бухгалтерии и профкома. И профком, и бухгалтерия имели отдельные входы, помимо вестибюля – из коридора северного крыла.
Так что к началу митинга абсолютно все в МАрхИ знали текст крамольной таблички – ну целый час же народ мариновали! Тем более, что такую рекламу организовали – только ленивый в профком не заглянул. А насчёт криминалистов и экспертов: приехали они в конце концов или нет, сколько их было и что они анализировали – тут разные легенды друг другу противоречат, но это тоже неважно. У советского макетного картона фактура была грубая, и оставить на нем отпечаток пальца было трудно, даже очень постаравшись. Что же касается «почерка» – черчение и технический рисунок преподавались в МАрхИ в те годы очень строго, так что уже к концу первого курса абсолютно все студенты могли писать чертёжным шрифтом – без разметки – идеально ровно и совершенно одинаково. Что делало графологическую экспертизу – в данном случае – неэффективной.
Короче, преступника найти не удалось, табличку с эпиграммой отправили в партийный архив, а Представитель Горкома КПСС объявил ректору МАрхИ, что это безобразие ляжет несмываемым пятном на репутацию института.
Тут следует отметить – к чести Института – что таких пятен было немало.
И последняя деталь: я считаю, что не следует увязывать эти два факта – книжку Илоны Леки и табличку на шее раба – в одну цепочку. В Архитектурном институте была своя – причём прекрасная – библиотека. Древнеримская литература была там представлена очень хорошо, и в хороших переводах. И вообще, даже у Окуджавы была тогда песенка – «Римская Империя времени упадка» – помните? Так что и материал был, и идея – витала в воздухе (пардон за штамп, но она же и вправду – витала).
Театральный ЭПИЛОГ
Когда траур закончился, Сашкины родители сходили в Театр на Юго-Западе ещё раз, вместе с Сашкой и Люськой, все вчетвером. Правда, у них было только два билета, но Сашку с Люськой пустили тогда просто так. Им дали такие подушки-сидушки, и они сидели перед первым рядом на полу, поджимая ноги – чтобы не мешать актёрам. Но в самом конце один актёр всё-таки споткнулся о люськину ногу и чуть не упал. Правда, он там играл пионера – нескладного и неуклюжего – так что получилось вполне в тему. Зал очень смеялся. Люська после спектакля пошла извиняться, но он сказал что ничего страшного. Даже напротив – о такие ножки спотыкаться – одно сплошное удовольствие. Приходите, девушка, к нам почаще! Вы позвоните мне, я вам контрамарку оставлю. Или лучше, давайте-ка я ваш телефон запишу.
Вот так, с пол-оборота, прямо в пионерском галстуке!
Но это уже никакого отношения ни к Пугачёвой, ни к Марциалу не имеет. Я это упомянул только чтобы показать, что склероз не прогрессирует. Так что, если я в рассказе какие-то детали опустил – это исключительно из соображений художественной целостности.
Впрочем, я об этом уже говорил.
Смоляр Михаил Ильич. Химик, геохимик и даже космохимик, поскольку объекты исследования обычно были неземные – метеориты, например. Родился очень давно, и рос балованым ребёнком в семье двух архитекторов. Учился в замечательной школе – 20-й английской, у замечательных учителей. Потом учился в замечательном МГУ, на Химфаке. Ещё учился в аспирантуре американского (тоже замечательного) University of Maryland, где и защитил диссертацию. Работал потом в самых разных местах, тоже очень интересных, напримеи в Harvard University. Что касается литературной деятельности – этим я вовсе не занимался, я рассказывал сказки для своей дочери Сони. А так получилось, что Соня хотела от меня совсем новых сказок, таких, которых нет в книжках. Потому что книжки её могут бабушки почитать. А потом, когда Соня немного подросла, она спросила – а почему я не стал писателем? Вопрос был вполне серьёзным, поскольку Соня была уверена, что если бы я стал писателем – я был бы знаменитым писателем. А она тогда была бы дочерью знаменитого писателя. Так вот – почему? Пришлось писать объяснительную записку – «Почему я не стал писателем»...
