Старик проснулся среди ночи. С улицы в комнату тёк странный белый свет, совсем не похожий на лунный. Он, кряхтя, поднялся с кровати, взял палочку у изголовья и, шаркая старенькими тапками, подошёл к окну.
В парке тихо падал снег. Пушистые хлопья мягко ложились на землю, успев за несколько часов скрыть лужи и палую почерневшую за ноябрь листву. С заснеженной ветки сорвалась неизвестная чёрная птица, и бесшумно взмахивая крыльями, улетела, лавируя между высокими могучими тополями.
Старик прислонил к обшарпанному подоконнику свою палочку, трясущимися руками отодвинул разболтанный шпингалет, распахнул створки.
В комнату потянуло свежим запахом мокрого снега. Несколько крупных снежинок, кружась, залетели внутрь, упали на серое лицо старика, сморщенное как печёное яблоко. Прошло несколько минут, а он всё также неподвижно стоял, глядя слезящимися, в красных прожилках глазами на белый парк. Снег продолжал падать.
Кровь, вяло бегущая по склеротическим жилам, уже не грела его одряхлевшее тело и скоро свалявшиеся седые волосы, плечи покрылись невесомым хрустящим пухом. И даже лохматые брови стали похожи на заснеженные мелкие кустики.
Старик знал, что это его последняя зима, предчувствие ещё никогда не подводило. Смерти он не страшился. Не далее, как вчера «костлявая» вновь напомнила о себе, по ошибке забрав соседа по комнате — интеллигентного вида суетливого старичка в очках с треснутым стеклом. Они любили перед сном поговорить о прошлой жизни. Теперь кровать у окна пустовала, жутко отсвечивая в ночи голыми ржавыми пружинами.
Старик видел, как это будет происходить: он лежит в простеньком тесном гробу, худой с пожелтевшим высохшим лицом, с ввалившимися глазницами и заострённым носом. Несколько ходячих старушек обязательно приплетутся из любопытства, вроде как попрощаться. На самом деле никому до него нет нужды. Ну, может вдруг и случится, что какая-нибудь слабохарактерная старушонка уронит нечаянную слезу. Но маловероятно. Далее его отвезут на старенькой громыхающей машине «скорая помощь» на местное кладбище и закопают. На этом его земной путь завершится окончательно.
Умирать вдали от дома и уж тем более лежать на чужом кладбище старику не хотелось.
Дом престарелых располагался в бывшей барской усадьбе с толстыми кирпичными стенами, арочными окнами и пристройкой под столовую. При советах здесь лечили жителей окрестных деревень, принимали роды и оперировали. Двадцать лет назад больницу закрыли. Со временем кровля обветшала, местами обвалилась. Когда в стране стало не хватать домов престарелых, вспомнили о заброшенном здании, на скорую руку починили и отдали под богадельню.
Глубокой осенью подули промозглые ветры, зарядили дожди. Старик занемог, — отказывали ходить ноги, бестолково кружилась голова, с трудом вырывалось из тщедушной груди хриплое дыхание. Тогда сердобольный сосед отвёз его в районную больницу за сорок километров. Там престарелого пациента немного подлатали и свезли сюда, как негодную отжившую своё вещь. Старик давно жил один, — старуха умерла, дети не казали глаз со времени развала страны, затерявшись где-то на севере, ходить за ним было некому.
В комнату заглянула сиделка. Увидев старика возле открытого окна, принялась вполголоса ругаться:
— Ты чего это удумал, старый? Никак забелеть захотел? А я смотрю, чего это холодом тянет, а тут оказывается окна нараспашку, будто лето наступило. Мне не с руки тут с вами возиться, — она подошла, бесцеремонно развернула его и подтолкнула в спину. — Убирайся потом за тобой.
Забыв про свою палочку, старик покорно поплёлся к кровати, держась, где за стены, где за прикроватную тумбу. Сиделку тоже понять можно, — за лежачими беспомощными пациентами нужен особый уход. А кому хочется возиться в дерьме? В синей полосатой пижаме, старик был похож на арестанта. Обслуживающий персонал между собой так их с усмешкой и звал: «Наши арестанты».
Сиделка закрыла окно опять на шпингалет, вернулась к старику, присевшему передохнуть, и насильно уложила в кровать.
— Не рыпайся, старый, — сердитым голосом приказала она, — не то разговор будет короткий. Ты меня знаешь.
За месяц пребывания здесь, старик действительно успел узнать эту дородную тётку с непростым характером. Со своими подопечными она особо не церемонилась, и он от греха притих, свернувшись под одеялом в трогательный комочек.
Зима в этом году выдалась морозная, с пронизывающими ветрами. Окна утеплили клейкой лентой, от которой не было никакого проку. Старик постоянно зяб и почти всё время проводил в своей комнате, впрочем, как и другие «арестанты». Зато когда наступила долгожданная весна, и солнце стало заметно пригревать сквозь блёклые ещё по-зимнему облака, «арестанты» потянулись на прогулку в парк. С крыши капало. Старик осторожно садился на скамейку, и скорбно сгорбившись, принимался задумчиво ковырять концом своей палочки сырой песок. В таком состоянии он мог находиться весь день.
— Старый, — приводил его в чувство сердитый зычный голос сиделки, — хавать будешь или как?
Дни шли своим чередом: на ветках могучих тополей появились нежные почки, потом вылезли первые клейкие листики. Солнце уже грело по-настоящему. Обитатели дома престарелых оживились, и лишь старик всё также оставался угрюмым. Его стали сторониться.
Однажды здесь появился молодой рослый мужчина в синей ветровке. В руке у него был внушительных размеров пакет. Увидев одинокого старика на скамейке в глубине парка, он уверенно направился в его сторону.
Старик всё также продолжал невозмутимо сидеть, не поднимая глаз, привычно ковыряясь палочкой в песке, когда мужчина остановился рядом. Некоторое время он с сочувствием смотрел на его согбенную узкую спину, потом басом произнёс:
— Здорово, дед!
Старик весь как-то встрепенулся, поднял глаза, уголки бесцветных губ дрогнули, — он уже и не помнил, когда последний раз улыбался, — от этого его тёмное лицо как будто посветлело.
— Сёмка, сосед?! Вот шельма, ты зачем сюда?
— Тебя проведать, — ответил Сёмка, радостно ощерив крепкие жёлтые зубы. — Гостинцев из деревни привёз. — Он легко приподнял пакет, повертел в воздухе. — Видал?
— За гостинцы тебе будет отдельная благодарность, — пообещал старик и, оглянувшись, поманил пальцем. — Слухай, свози в деревню. Охота мне дома побывать.
— Дед, ну ты и сказанул, — Сёмка озадаченно поскрёб тугой затылок. — Как-то всё заковыристо выходит. Тут увольнительная требуется.
— Сём, Христом богом прошу, — проникновенно заговорил старик, шмыгая носом от волнения. — Чего тебе стоит? Мы туда и обратно зараз обернёмся. Бензин я тебе оплачу. Могёшь не сумлеваться.
— Бензин ту вовсе не при чём, — обиделся сосед. — Дело тут в другом, ну-к за тебя привлекут?
— Соскучился я по дому, — глаза у старика повлажнели. — Он мне уже сниться по ночам. Не на себе же везти.
— А-а, — Сёмка отчаянно махнул широкой пятернёй, — была, не была!
— Вот спасибочки, — засуетился обрадованно старик, — уважил.
Сёмка широкими шагами направился к машине, делая вид, что он сам по себе. Старик, — откуда и силы взялись, — семенил рядом, опираясь на палочку, сбоку заглядывая в глаза соседу, переживая, чтобы не передумал.
Дорогой старик всё больше молчал, глядя пустыми глазами перед собой. Голова у него безвольно болталась.
«Зря мы это всё затеяли», — думал Сёмка, с жалостью поглядывая на уставшего старика.
Асфальт закончился, далее шла просёлочная дорога с колдобинами, наполненными грязной водой. Колёса то и дело пробуксовывали. Прошло не менее двух часов, прежде чем подержанные жигули остановились у небольшого палисадника с несколькими свежими штакетниками. В прошлом году Сёмка сам их и подправлял. Выматывающая душу езда закончилась.
Пока старик плёлся от калитки до своего крыльца, Сёмка успел смотаться домой, принести ключ, который находился у них с женой на хранении. Между подгнившими досками ступенек проросла трава — кукушкины слёзы.
— Сёма, милок, ступай к себе, — сказал устало старик. — Один хочу побыть. И особливо не торопись, успеем возвернуться.
Сосед ушёл. Старик с усилием отомкнул навесной, успевший за полгода заржаветь, замок и переступил порог. От неухоженного вида заброшенной маленькой избы, где пыль толстым слоем лежала буквально на всём и спёртого, затхлого воздуха, он горько заплакал.
— Без хозяина и дом сирота, — пробормотал старик и вытер рукавом мокрое лицо. — Надо отписать его Сёмке.
Он прошёл к старенькому комоду, стал на колени, с трудом выдвинул нижний ящик. Там у него хранился смертный узел с одеждой. Потом направился в красный угол, где за иконами, которыми в стародавние времена благословили его с женой их родители, держал похоронные деньги.
— Помилуй мя, Господи, — прошептал старик, и неловко перекрестившись, извлёк из тайника несвежую тряпицу, густо опутанную липкой паутиной. В паутине валялись кверху ногами несколько высохших дохлых мух. Напуганный паук пробежал по руке и скрылся в своём тёмном убежище. — От ведь как, — невесело усмехнулся старик, — каждая тварь домой стремится.
Сёмка вернулся часа через три, чтобы при свете успеть отвезти беспокойного соседа. Старик лежал одетый на кровати поверх одеяла: голубенькая рубашка, пиджак, брюки и почему-то в тапках. Его строгий вид со сложенными на груди корявыми руками и закрытые глаза не сулили ничего хорошего. Сёмке стало не по себе.
— Дед, — позвал он, — ты чего?
Потом несмело подошёл, взял из его пальцев, начинавших уже коченеть, мятый клочок бумаги от тетрадного листа, непонятно каким образом, оказавшийся в доме. На нём карандашом были неумело выведены старческие каракули.
«Не ругай меня Сёмка, — начал он про себя читать сквозь слезливую муть в глазах, — отжил я своё. Всё боялся, что помру в том многострадальном доме и похоронят на чужбине, теперь дюже рад. Похорони меня в могилку к супруге, что находится возле могилок папани и мамани. Будем лежать вместе, всё веселее. Денег я скопил достаточно, хватит на похороны и помянуть. Ежели, какие останутся, возьми себе, вы молодые, пригодятся. Дом я тоже отписываю тебе, как ты и твоя семья мне есть любезные соседи, а ты ещё и приходишься лучшим другом. Прости меня Сёмка».
Сосед запустил пятерню в свои волосы, собрал их в горсть, подёргал до боли, чтобы успокоиться.
— Перехитрил ты меня, однако, дед, — сказал он, будто старик мог его услышать. — Что я теперь скажу людям, как оправдываться буду?
Сёмка сутуло опустил широкие плечи, тяжело ступая, пошёл к выходу, — надо было сказать жене, чтобы готовилась к похоронам.
В доме престарелых лишь поздним вечером спохватились, что пропал старик.
