Вы нас видели?
Хелена и Роза сидят на ковре у Розы в комнате и беседуют. Над ними на стенке висит плакат с Дэниелом Рэдклифом. Роза его любит. Точнее, она любит Гарри, которого играет Дэниел Рэдклиф. Очень странно, думает Хелена, любить Гарри — он ведь ненастоящий. Она косится на плакат неодобрительно, и Роза замечает ее взгляд.
— Кто тебе больше нравится, — спрашивает Роза, — Рон или Гарри?
— Рон, — отвечает Хелена. И добавляет важно: — Он значительно больше похож на описанного автором персонажа.
“Очень странно, — думает Роза, — так говорить про Гарри и Рона, словно они ненастоящие. Персонаж!”
— А ты бы хотела, — спрашивает она вкрадчиво, — с ним познакомиться? С Роном.
“Во дает”, — раздраженно думает Хелена. Она дергает плечом и замечает резонно:
— Роза, ты что? Ему было одиннадцать, когда нам было шесть! О чем с ним говорить?
— А все-таки, — упорствует Роза. — Если бы можно было? Познакомилась бы? Или тоже струсила бы? Как в прошлый вторник на танцах…
— Понятия не имею, — снова дергает плечом Хелена.
— А вот я бы… — мечтательно начинает Роза.
— Он тебя на голову ниже, — Хелена наносит удар ниже пояса, но раскаивается, увидев Розино лицо. — Хотя нет! Ему уже семнадцать! Он наверняка высокий!
* * *
Хелена хлопает входной дверью, роняет сумку на пол, на ходу снимает кроссовки, кидает на журнальный столик почту. Дома никого нет. Она делает себе бутерброд и наливает соку. “Сейчас немного посижу — и пойду делать уроки, хотя страшно не хочется”, — думает Хелена, сидя на диване и разглядывая почту. Счет за электричество. Реклама постельного белья. Реклама туалетной бумаги. Реклама зубного врача. Счет за газ. Четыре письма из кредитных компаний. Листок поиска пропавших детей....
Листок приходит раз в три дня. Это маленькая бумажка с надписью “Вы нас видели?” и парой размытых фотографий. Хелене не хочется жить в мире, где куда-то деваются дети, поэтому она старается его не видеть. Обычно она прячет листок между страницами рекламного буклета и как можно быстрее выкидывает буклет в мусоропровод. Но уроки делать не хочется, а почта кончилась, и Хелена берется разглядывать листок.
На одной из фотографий — мексиканская девочка с челкой. Эстебания Родригес, пять лет. Пропала в городе Эмеривилль в 2003 году. Фотография обработана в соответствии с возрастом ребенка. Мама с папой ждут свою Эстебанию и плачут. А ее все нет и нет, и каждый год им по почте приходит фотография. И на каждой фотографии Эстебания чуть старше, ведь фото обрабатывают в соответствии с возрастом ребенка.
На второй фотографии — мальчик, взлохмаченный и курносый. Рональд Ховерли, тринадцать лет. Пропал в городе Пало-Альто в 2004 году. Даже на черно-белом фото видно, что пропавший мальчик — рыжий, с зелеными глазами. И с веснушками. “Ого, — думает Хелена, — вот это да! Мальчик очень, просто ужасно похож на Рона Уизли. То есть на актера Руперта Гринта, — поправляет себя Хелена. — Фотография, — снова читает она мелкий шрифт, — обработана в соответствии с возрастом… Вот это — настоящий Рон, — думает Хелена. — Когда-нибудь он найдется, и мы познакомимся”.
Хелена ныряет в постель и смотрит на стенку рядом с подушкой. К стенке пришпилена коллекция брелков, мамины рисунки, открытки из Киева, Рима и Нью-Йорка. Между ними — фотография Рона, вырезанная из объявления. Мысли в голове текут плавно и сонно. “Может быть, он убежал из дома. Поселился в каких-нибудь развалинах… да хоть у нас в парке. Если спуститься между скал, то там есть пещеры, можно жить хоть всю жизнь. У него есть домашний енот, а зовут его Анубис. По ночам они с Анубисом жгут костер и пьют чай из жестяных банок...”
* * *
Хелена просыпается от звуков собственного имени.
— Хелена! — кричит кто-то невидимый за окном. На тротуаре стоит Рон, у его ног — Анубис.
— Не кричи,— шепчет она, — весь дом перебудишь. Сейчас я выйду.
Она одевается и выбегает на улицу. В свете фонарей Рон выглядит очень худым, бледным и каким-то черно-белым, словно на фотографии. Но веселым.
— Привет, — говорит Рон. — Пойдем, я покажу тебе пещеру.
Они спускаются в парк. Пещера cпрятана меж двух отвесных скал, с дорожки ее совсем не видно. Попасть в пещеру можно только по воде.
— Обними меня за шею, — шепчет Рон.
Он подхватывает Хелену на руки. “Какой он сильный”, — думает Хелена и просыпается от восторга.
Каждую ночь они бродят по ночному парку, а потом пьют чай у костра и смотрят на свет маяка. Хелене очень хочется поцеловать Рона, но ей неловко.
— Слушай, — говорит она, — как получается, что я всегда просыпаюсь дома?
Рон пожимает плечами.
— Я хочу увидеть тебя днем, — говорит Хелена.
— Для этого, — серьезно отвечает Рон, — нужна цветная фотография. А у нас только черно-белая.
В свете костра волосы у него светятся тусклым золотом.
Из каждой почты Хелена тщательно выбирает листки с фотографиями пропавших детей. Через полгода ей снова попадается фотография Рона. Хелена вешает ее рядом с предыдущей и поражается разнице. Фотография, думает она, обработана в соответствии с возрастом. Надо же, как он вырос за эти полгода!
Она закрывает глаза и засыпает.
— Как ты вырос! — говорит она Рону.
— Ты только сейчас заметила? — удивляется Рон. — Ну ты даешь!
“Каждые полгода, — думает Хелена, — они будут присылать мне его фотографию. Сначала он будет расти, потом станет взрослым. Мы всегда будем вместе”.
* * *
— Мам, — говорит Хелена, — я пойду погуляю?
— Иди, — говорит мама, — но на скалы не лезь. Там обвал вчера был.
“Обвал и обвал”, — пожимает плечами Хелена, решительно сворачивая к заливу. Обвалившийся склон сполз точно между скал, где вход в пещеру. Хелена осторожно спускается к морю и подходит к завалу.
— Ро-он! — кричит она. — Рон!
Потом садится на землю и ждет темноты. Рон подходит и садится рядом.
— Ты чего? — спрашивает он удивленно. — Чего ты тут торчишь?
— Я хочу тебя увидеть днем, — отчеканивает Хелена. — И вообще.
— Понимаешь, — говорит Рон, — я ведь довольно давно умер. В 2004 году.
— Понимаю, — говорит Хелена. — Мне это не нравится.
— Черри-Лейн, пятнадцать — восемьдесят три, Западный Окленд, — говорит Рон. — Задавили спьяну. На заднем дворе, справа, за мусорными баками.
— Фотографии будут приходить каждый год, — возражает Хелена.
— Всегда черно-белые, — очень тихо отвечает Рон.
— Я тебя люблю, — всхлипывает Хелена и тыкается Рону губами куда-то в ухо.
* * *
Хелена хлопает дверью, роняет на пол сумку, вынимает из почты листок.
“Вы нас видели?” — спрашивает листок.
Хелена вздыхает. Откладывает листок в сторону. Пьет сок. Снова берет листок. Решившись, набирает номер телефона.
— Рональд Ховерли, — говорит она трубке. — Он умер. Да. Черри-Лейн, пятнадцать — восемьдесят три, Западный Окленд. На заднем дворе, справа за мусорными баками.
“Фотографий больше не будет, — думает Хелена. — Ни цветных, ни черно-белых”.
В эту ночь ей ничего не снится.
Хэллоуин
Последний раз, говорит себе Хелена, поворачиваясь к зеркалу боком. Отражение тоже поворачивается боком и смотрит на нее вызывающе и несколько укоризненно.
Сюда, думает Хелена, вполне поместится целый велосипед. И еще место останется. Хелена включает музыку и начинает танцевать, посматривая в зеркало. Отражение тоже танцует; в утреннем солнце оно немного пыльное, словно давно лежало на каком-нибудь чердаке в большом белом доме. Когда его хозяйка умерла — совсем молодой, сто лет назад, — старая черная служанка, тетя Джемайма, бережно сложила ее отражение, такое юное и нежное, и убрала в сундук, а сундук задвинула в самый дальний угол чердака. А потом отменили рабство. Джемайма была уже совсем старенькой, а вот трое ее сыновей — скажем, Джордж, Эндрю и Филипп — получили паспорта, каждый взял себе фамилию покрасивее, и все разъехались по городам. Филипп, думает Хелена, был бастардом, сыном хозяина. Поэтому, когда он женился, у него родился белый мальчик. И он убил свою жену Мэри. Решил, что она ему изменяет — и убил. Зарезал.
Ужас какой, думает Хелена. Бедная Мэри. Вот скотина какая, весь в своего папашу!.. Нет, не убил, а ранил. Мэри поняла, в чем дело, убежала и вернулась в белый дом на холме, вместе с малышом. Хозяевам наврала, что она его кормилица… Да, вот так. А этот дурацкий Филипп всю жизнь ее искал и хотел попросить прощения.
Хелена надевает полосатые чулки — широкая черная полоска, тонкая белая. Уже май, думает она. Пора выбирать шляпку. До Хэллоуина осталось всего ничего. Если сегодня выберет, успеет посмотреться в зеркало.
В магазине “Сундучок Джейс Уотерсон” Хелена выбирает плоскую черную бархатную шляпку. Сама Джейс Уотерсон шебуршит где-то в дальнем углу магазина, тихая и настойчивая, как мышь, начавшая грызть большую голову сыра.
— Мисс Джейс, — зовет Хелена.
— Да, доченька, — воркует из своего угла мисс Джейс, — тебе примерить?
— Сколько стоит эта шляпка?
— Три доллара, Хеленочка.
Три доллара у нее есть. Даже почти пять. Она решительно выбирает из кучи тряпья драную черную юбку.
— А это?
— Доллар пятьдесят.
— Я примерю? — не дождавшись ответа, Хелена толкает низкие, словно в техасском салуне, створки примерочной кабинки, влетает внутрь, закрывает створки и задергивает толстую выцветшую занавеску. В зеркале примерочной плавает такая же золотая пыль, как в Хеленином зеркале — это зеркало тоже старое, как и все в магазине мисс Джейс Уотерсон. Зеркало с отвращением отражает краснощекую курносую Хелену в джинсовой юбке, кедах и лоскутной куртке с гномьим капюшоном.
Хелена сдергивает куртку, натягивает на плечи юбку, словно это шаль, и надевает шляпку. Потом втягивает щеки и наклоняет голову. Не, не то. Хелена надевает юбку как положено, выглядывает из кабинки и выцепляет со стоящей рядом вешалки пыльно-черный шелковый платок. За уголок зеркала заткнута скверного качества распечатка старой фотографии — две дамы в перьях и перчатках улыбаются в камеру, нежно и чуть напряженно. Хелена приподнимает уголки рта, наклоняет голову влево и изгибает правую руку, словно держа на отлете невидимый цветок. Черную розу, например, как у Мортиции. Или, наоборот, белую камелию. В зеркале она отчетливо видит и черную розу, и перчатки в сеточку (высокие, до локтя), и уложенные вверх волосы (либо черные, либо белые, но никак не ее радостная солома), и черные чулки в тонкую белую полосочку, и черное платье с оборванным подолом и лямочками вместо рукавов. Отражение оправляет платье; теперь видно, что это и есть юбка за полтора доллара, натянутая повыше.
“Вау, — думает Хелена. — Роза, перчатки, туфли, шелковая сумочка и еще шрам на шее. И краску для волос, черную. Еще только май, я все успею. И лямочки пришью”.
* * *
— Все, Хеленка, — говорит мама и гладит зеркало, пытаясь стереть пыль со стекла. Пыль не стирается, она с другой стороны. — Убери-ка вещи с пола, мы сейчас его вынесем.
— Жалко, — говорит Хелена без выражения.
— Жалко, — подтверждает мама. — Но… как это… суббота для человека, не человек для субботы. Велосипед ставить некуда. И потом — зачем нам такое зеркало? А какой-нибудь коллекционер его обязательно найдет, отреставрирует и поставит у себя во дворце, в прихожей.
Хелена вздыхает и начинает подбирать с пола игрушки и книжки. При чем тут суббота, удивляется она про себя…
Перед сном она вдруг вспоминает о юбке и шляпке, быстро переодевается, подбоченивается, — но зеркала нет, вместо него большой кусок пушистого синего пола и белая стена со следами гвоздиков. Она садится на постель и начинает реветь.
— Хеленка, что случилось?
— Зеркало жалко, — всхлипывает Хелена, заливаясь слезами и кашлем.
Мама трогает ей лоб и мрачнеет.
— Ну-ка, открой рот, — велит она и направляет настольную лампочку прямо Хелене в рот.
Назавтра у Хелены сильная ангина, она сидит в постели и смотрит на перекресток. На этом перекрестке соседи оставляют вещи, которые им не нужны. Это запрещено, но все равно все так делают. Зеркало еще стоит. Хелене очень хочется еще раз посмотреться, но сил нет. Она падает на кровать и засыпает. Когда она просыпается, уже темно, в доме напротив светятся окна, а из кухни слышны голоса родителей. На перекрестке горит оранжевый фонарь, зеркало все еще там. В оранжевом свете оно кажется декорацией, словно Хелена смотрит в окно на театральную сцену.
Завтра погляжусь, думает Хелена и снова проваливается в сон. Назавтра зеркала на перекрестке нет.
* * *
— Давненько тебя не было видно, — говорит мисс Джейс, — совсем меня забыла?
— Я уезжала, — смущенно бормочет Хелена, — к бабушке.
— А где бабушка живет?
— В Брно, — честно говорит Хелена, внутренне зажмуриваясь: вот сейчас начнется.
— Бр… что? — переспрашивает мисс Джейс
— Б-р-н-о! — говорит Хелена очень членораздельно, думая, почему бы бабушке не жить в Париже… Ведь было бы настолько проще!
И добавляет уныло:
— Это в Чехии. Страна такая. В Европе.
— О, в Европе! — курлыкает мисс Джеймс. — Тогда конечно! Это я знаю! У меня племянник ездил в Европу в прошлом месяце. В Португалию. Это ведь недалеко?
— Недалеко, — говорит Хелена несчастным голосом, — рядом совсем.
Мисс Джейс кивает головой удовлетворенно, советует Хелене посмотреть, что нового появилось за то время, пока она гостила у бабушки, и удаляется вглубь магазина — видимо, догрызать ту головку сыра, что начала еще в мае. Хелена выковыривает из кучи тряпья несколько пар перчаток и три сумочки. Все не то, думает она расстроенно. А уже август. Осталось два месяца — и все.
Чтобы поднять настроение, она берет на примерку сиреневое платье с рукавами-буфф. Но в зеркале примерочной вместо золотой пыли клубится какой-то невнятный туман, Хелена отражается в нем неуклюжей и косолапой. А на лбу у нее, оказывается, прыщ. Хелена вешает платье обратно на вешалку и, не простившись с мисс Джейс, выходит из магазина.
* * *
— У меня есть шаровары, — хвастается Жанна, — и кофта вот с такими рукавами и золотыми цепочками. Еще с Пурима остались. А на голову мне бабушка чадру сшить обещала.
— А я куплю, — категорически отрезает Айрин, — у меня уже двадцать долларов есть. Я на ибее видела костюм черта за сорок пять, успею накопить. Копыта настоящие!
— Купить — неспортивно, — ворчит Хелена. — Купить всякий может. А потом выйдешь на улицу, а там все в таких копытах.
— Да-да-да, — кивает Жанна, — и даже какие-нибудь мамки толстожопые.
— Плевать, — говорит Айрин, — все равно это все на один вечер. Мама мне вчера сказала, что мы уже слишком большие, чтобы идти за конфетами. Она говорит, что, мол, лучше приходите к нам, бабушка пирог испечет. С тыквой. А вечером у нас будут танцы на улице, Мак-Фаррены заявку подали. Куда лучше, чем эти конфеты, по-моему. А потом будем до утра страшилки рассказывать.
— Так это с ночевкой? — одновременно спрашивают Хелена и Жанна.
— А то, — задирает нос Айрин, — с ночевкой, конечно. А конфеты — ну их. Мы уже большие.
— И ириски я не люблю, — поддакивает Хелена.
— А я очень люблю, — говорит Жанна, — но мы и правда уже большие. Моя мама тоже говорит, что, мол, такие лошади, а собираются по домам ходить — как малыши. Даже как-то неудобно…
* * *
— Смотри, — говорит мама, — вот очень подходящие перчаточки. Берем?
— Да мне, наверное, не надо, — говорит Хелена. — Мы вообще-то уже большие для этого всего. Наденем что-нибудь символическое…
— Хм, — недовольно фыркает мама, — символическое. Хм...
— Тебе не кажется, что мы уже слишком большие для того, чтобы ходить собирать конфеты? — вкрадчиво спрашивает Хелена. — Или все-таки еще не очень большие?
— Мне ничего не кажется, — отрезает мама. — Захотите — пойдете. А перчатки я все равно куплю. И вот эту косметичку.
— Тогда еще розочку, — просит Хелена, — а туфли не надо, я в сапогах пойду. В твоих. Если можно, конечно. Если ты не возражаешь, в смысле.
— Черт с тобой, — говорит мама. — Поломаешь каблук — убью. Какую розочку?
— Черненькую, — говорит Хелена. — А ты себе ничего не купишь?
— Да как-то… — запинается мама. — Как-то я насчет маскарадов не очень. И потом — у меня есть цыганская шаль и серьги-кольца… если вдруг понадобятся.
Но черных тряпичных роз в магазине нет, только красные и белые. Хелена категорически отклоняет предложение покрасить розочку. Все криво, думает она. Все не так: это не та сумка, перчатки совершенно не годятся — они коротенькие, а мои должны быть до локтя. А еще и розочку красить… Нет уж! Либо что-то найдется, либо я, и правда, уже большая лошадь, а для игры шляпы вполне достаточно.
Вечером 30 октября она вдруг вспоминает, что у нее нет черной краски для волос. Маскарадные магазины еще открыты; Хелена бросает недоделанную математику и бежит на автобус, пять остановок до центра. В кассе длинная очередь — кажется, полгорода в последний момент вспомнило о том, что карнавал уже завтра. Она хватает последнюю бутылочку черного лака для волос и, немного помявшись, добавляет к ней белую бумажную розу. Ну и ладно, думает она. Все равно это все не по-настоящему. Покрашу.
* * *
— Мама, а нарисуй мне шрам на шее, вот тут, — просит Хелена, — и немножко крови.
Лицо у нее вымазано белым гримом, вокруг глаз синие тени.
— А кем, — мама тщательно примеривается и проводит тонкую черную линию по шее и вверх, по щеке, — кем, собственно, ты будешь?
— Невинной девушкой, вернувшейся домой с собственных похорон, — мрачно бубнит Хелена. — Похоже?
— Похоже, — соглашается мама. — Обязательно возьми с собой черный платок, — не май месяц. Проснешься — сразу позвони. А мы в бар пойдем, раз так. Будем тут без тебя пьянствовать и безобразничать.
Хелена в ответ молчит. Она не любит пьяных, они ей физически неприятны. Они с девчонками уже давно решили, что когда вырастут — ни за что не будут пить. И вино тоже. У родителей такой глупо-счастливый вид делается, когда они выпьют, даже у папы. А особенно противно, когда пьют бабушкины гости. Такие старые, они должны быть мудрыми, — а как напьются, начинают орать дурацкие песни и рассказывать истории про свою молодость. Чаще всего — неприличные. Или просто глупые. А наутро жалуются, что голова болит.
* * *
— Идиоты, — говорит Жанна. — Ненавижу, когда пьют.
— Да ну, перестань. А какие у них в жизни радости? И, скажем, ирландцы — они непременно должны пить, — примирительно говорит Айрин. — Помоги мне копыто докрасить, а?
— Зачем ты их красишь? — Хелена рассматривает копыто, наполовину ярко-зеленое.
— Ну… — Айрин мнется, — я решила, что как-то это по-дурацки будет: выйдем мы на улицу, а там какая-нибудь корова в таком же костюме, как у меня. Я покрасила все в зелененький. Ирландским чертом буду!
— А может… — говорит Хелена, — может, сходим все-таки за конфетами?
— Последний раз, а? — поддерживает ее Жанна.
— Да я и сама хотела предложить, — Айрин краснеет, — последний раз. Не съедят же нас. В худшем случае конфет не дадут.
Они выходят на улицу и идут в горку, по направлению к Кастро. Викторианские особняки по сторонам и днем-то выглядят как жилище Адамсов, а сейчас ночь, и тыквы скалятся у каждого подъезда. Стены и лестницы украшены паутиной, из-за углов торчат бледные скелеты, а навстречу попадаются компании из разнокалиберных привидений, суперменов, трупов и драконов с принцессами. Большой и толстый граф Дракула тащит на спине совсем крошечного вампирчика. Вампирчик крепко спит и улыбается во сне, предвкушая конфеты. Некрупный зомби отделяется от одной из компаний и, неловко переступая, направляется в сторону девчонок, подвывая.
— У-у! — говорит зомби. — Хэппи Хэллоуин!
— У-у! — говорит Хелена. — Здравствуй, жених мой, я пришла за тобой!
— Э-э… — смущается зомби.
— Хэппи Хэллоуин! — вопит Айрин. — Вот ты и попался, нечестивый грешник! Где моя большая сковородка?
— Смотрите, — говорит Жанна, — вон там тыква горит. Зайдем?..
* * *
— Вау, — говорит Хелена, — нифига себе! Три полных мешка!
— Пойдем, — говорит Жанна. — Я замерзла. Пошли конфеты есть! И танцы скоро будут.
У самого подъезда сидит, прислонившись к стене и низко опустив голову, бездомный. Он резко вскидывает голову — вместо лица у него белая маска с пустыми глазницами. Девицы вскрикивают от неожиданности.
— Трик-о-трит! Давайте сюда ваши конфеты! — хрипло хохочет бездомный.
— Не отдам, — говорит Хелена. — Сам собирай.
— Нет так нет. А может, вы мне бутерброд принесете? — вполне мирно спрашивает бомж. — Праздник все же. С колбаской, а?..
— Ладно, — ни с того ни с сего говорит Жанна. — Забирай. Нам все равно вредно.
И отдает весь мешок. И Айрин тоже отдает. Хелене ужасно жаль конфет, но бродягу почему-то жальче, хотя он и сам наверняка виноват. А особенно жалко Жанну, она ириски любит. Хелена молча сует мешок бродяге и сухо говорит:
— Хэппи Хэллоуин. Пойдем, девочки.
— А я вам подарочек, — шамкает бомж. Маску он не снимает, поэтому голос звучит глухо, как из-под земли. Хелене вдруг становится очень страшно, она взвизгивает, разворачивается и взбегает по деревянной лестнице.
— Что случилось? — Элизабет, мама Айрин, стоит в дверях в луче желтого света. Она наряжена ведьмой — рыжие волосы уложены в хитрое воронье гнездо и заколоты булавками, длинная юбка с лисьим хвостом, драная шаль, руки разрисованы кельтскими узорами. — Девочки, вы в порядке? Мешки где? Вас кто-то обидел?..
Она протягивает к Хелене руку. На руке вместо ногтей — желтые когти, а глаза у Элизабет черные, без зрачков. Хелена снова взвизгивает и отдергивает руку.
— Накладные же! — смеется Элизабет. — И линзы. Ты чего? Вас испугал кто-то? Таких больших лошадок?
— Нам подарок дали, — говорит бесстрашная Айрин и протягивает вперед ладонь. На ладони лежит большой стеклянный шарик. — Мы его на конфеты сменяли.
— Ну и хорошо, ну и слава богу, — рассеянно отвечает Элизабет. — Пирог готов, идите кушать. Конфет у нас и так полный дом.
— Хеленка, ты что, испугалась? — ржет за спиной Жанна. — Это же просто маска резиновая! И ногти накладные, в маскарадных магазинах такие десять баксов стоят.
— Нет, конечно, — говорит Хелена — я просто так, выделываюсь. Покажите шарик-то.
— Сейчас, — говорит Айрин, — покажу. Пошли во мне в комнату.
Они заходят в темную комнату, Айрин, не зажигая свет, проходит к постели и садится.
— Не зажигай, — предупреждает она Хелену. — Идите сюда. Смотрите.
Она держит на ладонях стеклянный шарик. В полутьме кажется, что он слегка светится. С одной стороны в глубине стекла черная воронка. Кажется, что воронка значительно больше шарика, во много раз больше. Что она уходит куда-то в бесконечность. Черная-черная. Как черная дыра.
— Я в Тибуроне такие шарики видела, — говорит Хелена, — в галерее авторского стекла. Они триста долларов стоят.
— Украл где-то, — пожимает плечами Жанна. — Красивый шарик. Как делить будем?
— Он сказал… — медленно и неохотно говорит Айрин, — он сказал… Только не смейтесь, ладно?
— Не будем.
— Обещаете?
— Ну-у…
— Нет, обещайте! Я дурацкое сейчас скажу.
— Обещаем, — маминым тоном говорит Хелена. — Что ты хотела сказать?
— Короче, это не просто шарик. У каждого из нас по желанию, надо глядеть вот сюда, в черную дыру, и можно сказать про себя, необязательно вслух.
— И загадать до полуночи, — фыркает Хелена.
— Откуда ты знаешь?
— А то он в тыкву превратится, — подхватывает Жанна.
— Да ну вас! — Айрин прячет шарик в кулак. — Как хотите, я сама загадаю.
— Не-е. А вдруг правда? — говорит Жанна. — Я уже придумала, что просить.
— Надо одновременно, — говорит Айрин, — а то не исполнится. Раз, два, три, загадываем!
“Хочу мое старое зеркало!” — неожиданно для себя думает Хелена.
— Тьфу! А перезагадать можно?
— Можно попробовать… — с сомнением говорит Айрин. — Раз, два…
— Хочу мир во всем мире! — думает Хелена изо всех сил.
— Ну все? — Айрин прячет шарик. — Пойдемте пирог есть…
* * *
Хорошо, что Хэллоуин выпал на пятницу. В утреннем автобусе едут рассеянные помятые вампиры, усталые ведьмы, паяцы с расплывшимся гримом, драконы, несущие в руках оторванный в суматохе хвост… Они понимающе улыбаются друг другу и Хелене. Белый грим на щеках у нее стерся, шрам уже не виден, зато тени под глазами размазались на пол-лица, на полосатом чулке стрелка, в руках — идиотский оранжевый мешок с конфетами. Элизабет сказала, что они умнички и добрые девочки, но с Хэллоуина надо приходить с конфетами, иначе неправильно. И сунула ей пакет, как Хелена ни отнекивалась.
Она выуживает из пакета шоколадку. Вообще-то вкусно, думает Хелена. И погуляли вчера отлично, весело было. И потанцевали. И пирог был вкусный. И все спрашивали, кто она. А она всем отвечала, загробно так: “Я юная невинная девушка, вернувшаяся с собственных похоро-о-он…” Смешно было.
Хелена выходит из автобуса, добредает до перекрестка. На перекрестке, прислоненное к фонарному столбу, стоит огромное зеркало в зеленой деревянной раме. На стекло падает утренний свет, и от этого кажется, что внутри него пляшет золотая пыль. Хелена ставит пакет на землю, приподнимается на цыпочки, разворачивается немного боком. Поправляет шляпку. Поводит плечами, романтично закатывает глаза и видит, что на зеркальной раме, сверху, лежит черная бумажная роза. Хелена изгибает спину, протягивает руку, берет розу и милостиво кивает отражению. Отражение кивает в ответ, — и тут звонит телефон. Тьфу!
— Хеленка, ты домой собираешься?
— Пап, я внизу. Я нашла зеркало. Помоги мне его поднять наверх, а?
Трубка вздыхает.
— Можно подумать, у нас дома мало мусора. Большое?
— Ну… Оно плоское совсем. Большое, да.
— Ладно, — говорит трубка. — Сейчас, погоди. Я выйду, посмотрю.
— Ага, — говорит Хелена, — спасибо. Извини, мне звонят… Чего, Жанна?
— Хеленка! — кричит в трубку Жанна. — Ты ни за что не поверишь! Мы сейчас в зоомагазине, выбираем мне настоящую игуану! Они согласились!
— Вау! — уважительно говорит Хелена. — Ничего себе, поздравляю.
* * *
Мэри, думает она, глядя в зеркало в ожидании папы, осталась в господском доме служанкой. И вот однажды она перебирала вещи, оставшиеся еще с мирных времен, и нашла в самом дальнем сундуке аккуратно сложенное и пересыпанное нафталином отражение. И отпустила его обратно в зеркало... Интересно, а Айрин что захотела?..
Остров сокровищ
Сверху они похожи на крестики среди зеленой травы. Словно кто-то отметил двумя крестиками место, где зарыты эти самые сокровища.
— Страшно было? — спрашивает Хеленка
— А чего страшного, — Пол дергает плечом, — делов-то.
— Там ведь надо было перестроиться, и джип этот тебя чуть не подрезал... — говорит Хеленка с уважением.
— Ерунда, не первый день вожу.
— Ага, пятнадцатый.
— Я никогда здесь не был, — говорит Пол. — Знаешь, с предками каждый раз только проезжаешь мимо. Или в Икею, или в Беркли гулять... Иногда мама скажет, мол, вот ведь название — Остров Сокровищ!.. И все.
— А я была, — отвечает Хеленка, — с предками. Им не понравилось. Ну-у… маме-то понравилось, наверное... Но им страшно было.
— А тебе?
— А мне писать хотелось. И мороженого. Мне тогда лет шесть было.
“Шесть лет, — думает Хелена. — Мисс Кларк, рассеянная, со спущенными колготками... Нет, мисс Хо, старая сука с указкой”. Хелена мотает головой.
— А как тебя в школе называют?
— Никак.
— Жа-алко... — тянет Хеленка. — Я бы тебя дразнила... А меня вот называют Суши.
— Почему?
— Потому что Елена Сухарева. А мама меня Ленкой зовет.
— А меня — Пашечкой, — признается Пол.
— О! Я тоже буду, можно? — радуется Хелена. — Удивительно дурацкое имя!
— Зови. Но только не очень громко, ладно? В школе лучше все-таки не надо.
— В школе не буду.
Хелена переворачивается на другой бок, запрокидывает голову — и вдруг застывает.
— Смотри! — шипит она Полу в ухо. — Смотри кака-а-ая...
Огромная тропическая бабочка, оранжевая с золотым и черным, важно подплывает по воздуху поближе и, покружившись немного у них над головами — Хелена зажмуривается от восторга, — садится на ее голую коричневую коленку.
— Белоснежка и семь гномов. Сейчас олени набегут и енотики, какая прелесть, — цинично, но очень тихо бормочет Хелена.
— У деда моего, — шепотом говорит Пол, — была такая в коллекции. Он сам ловил, на Амазонке. Она очень редкая... Здесь таких нет... У нас есть коробка от завтрака...
Он продолжает лежать на спине, закинув руки за голову, но весь подбирается, как кот.
— Обалдел, что ли?! — громко говорит Хелена и дергает ногой.
Бабочка все так же лениво и не спеша перелетает на стебель травы и оттуда, как кажется Хелене, внимательно их рассматривает.
— Я пошутил! — поспешно говорит Пол. — Я пошутил, честное слово! Даже нет! Я подумал — тебе приятно будет, если у тебя будет такая бабочка... Будешь на нее смотреть. К занавеске приделаешь...
— Замолчи.
— Молчу.
Хелена вздыхает, поворачивается на живот и очень осторожно гладит его по щеке.
— Песня такая есть, — говорит она ни к селу ни к городу. — Знаешь такую песню? На русском.
— Я не воспринимаю на русском, — облегченно вздыхает Пол. — Про что песня-то?
— Про бабочку... — рассеянно говорит Хелена. — “Если все же стоит объяснять”… довольно глупая песня, романтическая. Аж зубы сводит… Я вспомнила: за вот этими развалинами есть выход на другую сторону залива. И там, когда мы сюда приезжали, было кладбище диванов. Много-много диванов, прикинь! Все — целые. Можно лежать и смотреть на залив. Пошли, да?
Диваны оказываются на месте, их даже вроде прибавилось с прошлого раза. Диваны самые разные — совсем рассыпающиеся от ветхости и дождя и почти новые, с пуфами, и кожаные, на гнутых изящных ножках, и модерновые, квадратные. Был даже один совершенно круглый диван. Хелена кладет куртку под голову и с удовольствием плюхается на грязный мягкий матрас.
— Так вот, — говорит Пол, — у нас был с собой завтрак!
— Какой такой завтрак?
— А такой, в коробочке, — не сдается Пол, — в синенькой такой!
— Ах, этот... — Хелена вытаскивает из рюкзака синий контейнер.
— Только они уже остыли, — извиняющимся тоном говорит она. — Ты как относишься к холодным равиолям?
— Очень хорошо! — радуется Пол и садится поудобнее. — Давай их скорее сюда.
Равиоли были очень вкусные. И кетчуп на них был вкусный. И огурец тоже, и яблоки. Не в равиолях, а так, рядом.
— А хочешь, — спрашивает Хеленка с набитым ртом, — хочешь, я расскажу тебе, почему ты ешь эти равиоли?
— Потому что ты очень заботливая? Хотя и кажешься холодной неэмоциональной сукой… — резонно предполагает Пол.
— Нет, я совсем не заботливая, — Хелена фыркает, — и я действительно холодная неэмоциональная сука. Но, — она поднимает палец, — нам повезло! У моего папы есть подруга.
— О, да, вот уж нам повезло, — соглашается Пол, — исключительно!
— И у нее, — продолжает Хеленка, — тоже есть папа. Не мой, а ее собственный.
— Та-ак... Нам везет все больше...
— Ну вот… И у этого папы есть племянница, у которой есть маленький сын. И этот сын, его Элайджа зовут, ему три года и он рыжий-рыжий...
— Не отвлекайся! — строго говорит Пол. — При чем тут сын племянницы папы подруги твоего папы?
— Как это при чем?! — возмущается Хеленка. — Очень даже при чем. Он нас интересует вот почему…
— Можно я доем? — перебивает ее Пол. — Всего две штучки осталось. И они слиплись!
— Ладно уж, но не перебивай меня больше. Ну так вот... Элайджа очень капризный и плохо ест. И его мама купила эти равиоли — в надежде на то, что он их будет есть. А он не стал. Выплюнул, да еще и разревелся.
— Дурак какой-то, — неодобрительно замечает Пол.
— Зато, — Хелена опять поднимает палец, — эта девушка, племянница, мама этого мальчика, а ее зовут Лайла, она наполовину арабка, а наполовину кореянка… красивая очень, между прочим...
— Ты опять отвлекаешься.
— Да… Так вот. Она все время на диете, сама она эти равиоли есть не станет. А ее муж, отец Элайджи, как раз недавно получил контракт в Техасе, на нефтеразработках. И уехал на три месяца. Представляешь, бедная, живет одна...
— Да-а, — пригорюнивается Пол, — бедная женщина. — Он несколько сбит с толку.
— Но она, — продолжает Хеленка, — отнесла равиоли своему дяде, он же папа подруги моего папы. Его Дэвидом зовут. А Дэвид как раз уезжал на следующий день в Ванкувер на неделю и отдал всякие вкусные остатки еды своей дочке. А его дочка, ее зовут Карен, она ничего, только зануда ужасная и дура, а работает она системным администратором в музее современного искусства, можешь себе представить?
— Э-э... — говорит Пол.
— Вот! Мой папа пришел к Карен в гости, а она ему и говорит: “Алекс, забери-ка ты эту мужскую еду, вкусно же, а я и так толстая!” Она и правда толстая. Не то чтобы очень, но совсем не худая. И у нее, представляешь, лифчик размера 36 DD! Это много, — поясняет Хелена на всякий случай. — Ну вот… Он забрал, а утром я их сварила. И теперь ты их ешь.
Пол прожевал последний пельмень, вытер губы и блаженно откинулся назад.
— Скажи, — начинает он осторожно, — а это имеет какое-то отношение к нашей бабочке? Все эти люди…
— Не думаю, — отвечает Хелена. — Бабочки совершенно непохожи на пельмени.
— Вот и мне так кажется, — говорит Пол. — Это хорошо.
— Просто отлично, — соглашается Хелена.
Настоящее лето
— И я тебя ужасно рада видеть, Пашечка! Я столько готовилась, — говорит Хелена, — я сейчас тебе все тут покажу!
— Это ж я тут живу, — вяло возражает Пол, — я думал, хоть разочек я сам тебе буду показывать. А то вечно…
— Да ты весь год только и делал, что формулы писал и ныл, как тебе тут то жарко, то холодно. Ты в порту-то был хоть раз? А на островах?..
— Да как-то… — Пол пожимает плечами, — одному-то…
— Ну вот, я поэтому все прочитала. И у папы выспросила. И все тебе расскажу. Как будто это я тут живу, а ты в гости приехал.
— Вот ты всегда так… — начинает Пол, но Хелена его перебивает:
— Вот здесь отец жил, когда учился, — говорит она, заглянув в телефонную карту, густо усеянную разноцветными булавками, — видишь овальное приплюснутое окошечко?
— Как будто было круглое, но на него кто-то сел?
— Ага.
— Надо же, почти что в Симфони-холле!
— Он говорил — слышно было, как они там глотку драли по вечерам. То есть пели. А по пятницам полиция приезжала и всех арестовывала.
— В Симфони-холле?!
— Нет, тут, по соседству. Здесь везде студенты живут, это только кажется, что это богатый район. А на самом деле в каждой квартире по пять студентов. Все пьют и веселятся.
Пол вздыхает.
— В общежитии почти то же самое! — успокаивает его Хелена. — Посмотри на меня, я вообще с родителями живу. Второй курс уже. А ты один, сам себе хозяин! И в таком городе… Я та-ак тебе завидую! Я тоже так хочу, я бы перевелась… Но они рогами уперлись — мол, до третьего курса никаких переводов.
— Ты дома живешь, — опять вздыхает Пол, — а я... Знаешь, как задолбали гении эти?
— Я смотрела “Теорию большого взрыва”, — хихикает Хелена, — как раз про Эм-Ай-Ти. Что, у вас действительно такие придурки учатся?
— Хуже, — горестно качает головой Пол, — никакого в них командного духа, понимаешь?
Хелена молчит.
— Хотя… да, — Пол ухмыляется, — ты ж у нас холодная неэмоциональная сука, тебе бы тут понравилось.
— Только я физику с математикой не знаю… А так — да! — Хелена тоже почему-то улыбается, хотя надо бы обидеться.
— Они учатся, учатся, — жалуется Пол, — все время! А ночью мрачно пьют. Геев почти нет, знакомиться не с кем...
— Так оно и к лучшему, — ядовито замечает Хелена, — Дэвид твой, поди, тоже не особо знакомится.
— Он сам хотел, — отрезает Пол, — ты ж помнишь, его не отговорить было. Эгоист потому что.
— Так пошел бы и ты в армию, сейчас бы тоже развлекался. Пострелял бы, убил, может, кого! — рявкает Хелена, но, посмотрев на Пола, начинает поспешно щебетать: — Ой, Пашечка, ну ты что?! Не реви только! Я вчера прочитала всеамериканский рейтинг кондитерских. Говорят, что на Норд Энде — самые лучшие пирожные в городе! И вид на гавань. И недалеко совсем… И в фонтане искупаемся! Здесь, представляешь, такие странные фонтаны, они прямо из земли растут, в них люди купаются! И их четыре штуки в городе. Один — такой огромный, даже не верится, что не фотошоп! Вот! — она сует Полу в нос телефон с какими-то фотографиями.
— Нифига себе, — бурчит Пол.
— Неплохо устроились, да? Летом у них лето, зимой зима! А зимой, представляешь, Дэвид приедет! Будете в снежки играть!
— В задницу снежки, — отрезает Пол зло, — и зиму тоже! Я вообще не понимаю, зачем…
* * *
— Вот первый! — торжественно заявляет Хелена. — Слышишь, дети орут? Это наверняка он!
Они скидывают сандалии, вбегают в круглый, хлещущий прямо из мостовой фонтан. Рядом пляшут разноцветные дети, вокруг мамочки с колясками терпеливо ждут.
* * *
— Я, — говорит Хелена, — когда маленькая была, могла весь день в фонтане купаться! У нас в Петродворце были такие фонтаны — закачаешься!
— Там еще со львом есть, — Пол морщит лоб, — и горка такая, как в аквапарке… Эти?
— Н-ну… в этих, по-моему, нельзя купаться. Они, по-моему, как музей. Я не знаю… Зато там есть Гриб! Такой огромный гриб, а со шляпки у него льется вода, просто потоком. Вот там точно можно! А еще были Камушки. По ним бежишь, и иногда на тебя брызгает. А иногда нет.
— А какая зависимость? Ты выяснила?
Хелена хихикает.
— Я целое лето выясняла. Думала, что надо на камушки наступать в определенной последовательности. Помечала их даже. А потом оказалось, что за углом, на скамеечке, дядька сидит, а в руке у него незаметный кран. И он его включает и выключает, когда ему в голову взбредет.
— Мои гениальные соседи с ума бы посходили, — ухмыляется Пол, — оттого что не могут логическую закономерность найти… Далеко еще? Может, посидим? Съедим что-нибудь? Булочку, кофе… Старбакс рядом… Вот тут, на скамеечке?
— Давай дальше пройдем, я не могу здесь есть, — Хелена оглядывается. Прямо на нее смотрит бронзовая женщина в крайней степени истощения, прижимающая к груди иссохшего младенца.
— Нифига себе… украшение, — ежится Пол.
— Памятник великому голоду в Ирландии, — шепчет Хелена. — Я, когда маленькая была, очень боялась этой фотографии. У отца очень много фотографий, я их смотрела тысячу раз, он все-все здесь сфотографировал. И так странно… Например, я знаю, что за углом всегда продают лимонад. И кажется, что он будет черно-белый…
— Как это — черно-белый?
— Как на фотографиях. А он цветной! И вообще, тут все цветное. Я никак привыкнуть не могу.
* * *
Хелена поспешно заворачивает за угол и еще раз оглядывается — убедиться, что голодная женщина осталась сидеть у себя на постаменте. За углом и вправду смуглая девушка торгует лимонадом. Она давит его из желтых лимонов, лежащих горкой на тележке, добавляет в стакан ледяную крошку, газировку, листочек мяты, протягивает Полу большой стакан и две соломинки.
— Вау!
— Вот видишь, а ты домой хотел, — наставительно говорит Хелена. — Нам туда. Видишь прудик?
Прудик посреди парка очень странный: у него бетонные берега, а глубиной он примерно по колено. И из центра пруда…
— А-а-а!..
Лавина воды хлещет с небес настоящим водопадом. Они прыгают, орут, танцуют под холодными струями… Потом напор слабеет, фонтан становится ниже, еще ниже. Потом снова растет громадным зонтиком, снова опадает, снова растет…
* * *
— Ух! — говорит Хелена. — Отдыхаем.
— Здорово! — говорит Пол. — Замечательно просто! Как будто лето! Ленка, ты молодец!
— Почему “как будто”? Нормальное лето! У меня майка уже сохнуть начала, не меньше тридцати.
Пол закрывает глаза.
— Настоящее лето, — говорит он, — не такое. То есть… это тоже ничего, но вот у нас, на юге… Все жужжит и пахнет. Сухой травой, пылью, железной дорогой… Когда идешь с моря, например. У нас самое красивое море на свете.
— Где это — у вас? — недоверчиво спрашивает Хелена.
— В Одессе. В Одессе все не так…
— Ах, в Одессе, — Хелена пожимает плечами, — опять в Одессе. Тебя послушать, в Одессе твоей прямо рай. А лимонада там такого нет, зуб даю. И фонтана такого нет! Ты вечно…
— Чего?
— Чуть что хорошее, ты сразу: а в Одессе лу-учше…
Пол сидит на скамейке и рисует на песчаной дорожке большим пальцем ноги букву “d”.
— Знаешь что? — говорит он, помолчав. — Я тебе покажу!
— Покажи-и-и, — тянет Хелена, доставая телефон. — Какой URL?
— Я тебе на самом деле покажу. Я не хотел никому показывать, даже тебе. Я думал, вот он приедет, мы сходим… Чтобы это было только наше, понимаешь… Но…
— Что? — тихо говорит Хелена. — Что “но”?
— Я боюсь, — еще тише отвечает Пол. — Я боюсь, что он не увидит. А ты точно увидишь. Пошли скорее!
— Куда? — Хелена уже успела лечь на скамейку и теперь совершенно не желает никуда идти. — Это далеко вообще?
— Это рядом с институтом. Вставай быстрее! — Пол тянет Хелену за руку. — Вот корова ленивая!
— Сейчас вообще никуда не пойду, — лениво бормочет Хелена, нащупывая ногами сандалии, — будешь обзываться…
— По мосту пройдем, там яхты, — говорит Пол голосом опытного соблазнителя.
— Яхты, шмяхты… — она тяжко вздыхает. — Ладно уж. Но потом мы пойдем фотографировать кривой дом около твоего института. И ты не будешь ныть, что я долго вожусь.
— Не буду.
* * *
Когда они проходят мимо имперского серого здания института, Хелена снова уважительно смотрит на Пола.
— Я и не знала, что ты такой умный… — говорит она неохотно. — Когда ты поступил, я даже не поверила. Я думала, что ты так… А ты — гений!
— Да какой я гений, — хмыкает Пол и весь расцветает, — фигня!
— Я всем знакомым уже похвасталась. Небрежно так: вот мой друг, он в Эм-Ай-Ти… Все сразу отпадают!
— Да ну, какая ерунда, — Пол краснеет до ушей. — Закрывай глаза. Я поведу тебя за руку.
Хелена крепко зажмуривается и протягивает руку. Они идут дальше по Массачусетс-авеню, пахнущей бензином, шумной и в этом месте особенно гадкой. За ней город внезапно обрывается, это очень странно, — но Хелена этого не видит.
— Можно смотреть?
— Нет еще.
Они проходят мимо низких и побитых погодой ангаров, каких-то убогих складов.
— Осторожно, подними ногу… Перешагни… Вот так.
— Это что?
— Рельсы. Мы пойдем вдоль железной дороги.
— Откуда здесь железная дорога? Здесь странно пахнет…
Пол не отвечает. Он медленно ведет Хелену еще пару сотен метров, потом отпускает руку.
— Открывай.
* * *
Очень жарко и сухо. Под ногами у них сыпучие камешки насыпи, черные от креозота. Пахнет сухой травой, железной дорогой, немного — далеким теплым морем. Рельсы тихо звенят, ломкие кусты по краям насыпи тоже звенят, там кружится всякая насекомая мелочь.
— Ох! — говорит Хелена. — Настоящее лето!
— Пойдем. Там за поворотом — шелковица.
— Что такое шелковица?
— Это такое дерево. Огромное дерево, а на нем черные сладкие ягоды. Знаешь, как их собирают?
— Не-ет…
— Берут большую простыню, стелют под деревом. Кто-нибудь из мальчишек залезает наверх и трясет ветки. Некоторые ягоды такие спелые, что разбиваются, когда падают. А внутри они красные… как кровь.
— А дальше, за шелковицей?
— Дальше будет степь, недолго. А потом — Черное море.
— Далеко?
— Километра три.
— Пошли! — Ленка решительно ступает на рельс. — Это меньше часа, близко совсем. Надо же проверить — может, оно и правда самое красивое на свете, твое Черное море.
— Самое красивое, — говорит Паша.
— Верю! — кивает Ленка. — Тогда тем более — пойдем, искупаемся.
