* * *
От острых восприятий — яркий луч,
он изнутри не посягает на окрестность,
несовершенство облаков и туч
на подсознанье диктовалось с детства.
За год до танков в Праге и конца весны,
пришедшей за полярной ночью,
мы у родителей случились,
образца тех, кто был уничтожен среди прочих.
Из первой памяти пришёл порезом Яр,
я и сейчас ищу ответ в его оврагах,
фантомный — пулевых отверстий жар
порой невыносим в своих зигзагах…
А в целом — генетический багаж
у нас такой — врагам бы не приснилось,
мы потому не замечаем мелких краж,
что вечно на дороге в Саласпилс.
Экватор не сменил ориентир,
слой облаков всегда лучу уступит,
и кто, кого, зачем и как простил.
Oтвет из области риторики поступит.
Мы всё же появились — вопреки,
с особым стержнем, ощущением надрыва,
и не изменим предначертанной строки,
чтоб всё у них не вышло с перерывом…
***
Поезд уходит в днепровские дали,
в киевском детстве хватило печали
светлой, несмелой, почти инородной,
ставшей истоком грусти свободной.
И без претензий на главенство истин,
во избежанье соблазна корысти,
в предощущенье иных аномалий,
поезд уходит в днепровские дали.
На пересадке, той, что в Перемышле,
дети и женщины, встали и вышли.
Поезд вернётся к родным в Украину,
туда - где разрывы, сирены и мины...
Таких возвращений становится больше,
на всех поездах из Молдовы и Польши,
пока ещё робко, совсем понемногу -
триває надія на Перемогу...
И потому, без упрека, едва ли -
поезд уходит в днепровские дали.
***
Представь, что одолжили у войны
немного мелочи, на мелкие расходы,
купили виноградную лозу,
и молодое старо-крымское вино.
Затем спустились к морю, в Коктебель,
и долго шли по тропам Карадага,
ты всё сняла, условности презрев,
при этом продолжая разговор,
о том, что у Цветаевой к Эфрону
был кроме страсти прочий интерес.
Навстречу нам казалось ниоткуда
возник татарский старец с бородой,
и поравнявшись взгляда не отвел
от твоего влекущего загара, поведав,
что укусы скорпиона
сезонно падки, в том числе до наготы.
Ты рассмеялась, сообщив ему,
что появилась в ноябре,
и скорпионов, чтишь талисманами
непрошенной любви. Старик ушел.
Ты меня обняла меня,
признавшись, что не зря
тогда погибла
в обречённом марте,
прикрыв ребенка от осколков в Ирпене.
Потом воскресла,
но была убита в Буче,
старлеем не услышавшим твоих,
проклятий, прозвучавших приговором:
днём позже он был миной четвертован,
а птицы довершили его казнь.
Ты замолчала. Я пытался не упасть.
В прохладе сумерек ты горько проронила:
У той развилки я тебя покину.
Не навсегда. До следующей войны...
И мы проснулись...
В Чикаго на стене был календарь
в нём палиндромный год дразнил июлем…
Начавшегося века-Водолея.
Блеск Мичигана, и твоё плечо,
такое смуглое от крымского загара.
Долоросо
Мише Мазелю
В широтах этих мало ли, мой друг,
нелепо инговых и прочих окончаний,
когда на выход, без вещей или с вещами
зовут в очерченный и плавящийся круг.
А там калейдоскоп и круговерть,
мозаика, осколки обобщений,
похмелье непрошедших превращений,
свет жизни, нивелирующей смерть.
Там музыка повсюду и всегда,
накрытый стол и книжные страницы,
открытые, осмысленные лица
и параллельные, большие города.
На улицу, с собакой или без,
но обязательно на воздух, не иначе,
а после — строки, с полною отдачей,
и снова музыка, диктующая лес…
И ни к чему сравнение широт,
геометрических фигур, стихов и песен —
«нет лет», ответов, завещаний, поднебесий,
а только память и звучание светлых нот…
* * *
І, на поталу кинуте штормам,
котилось місто — з осені у зиму.
На цифру вісім ділений незримо
людський усесвіт вкотре заблукав
у мішанині зброджених неправд,
у всіх своїх провулках і керунках.
І пам’ять все відлунювала лунко
Ловцем у житі, прірвою що — над…
Ефір закритий, наче небеса
країни озвірілого фальцету:
літак, приціл, натиснута гашетка…
Субота вічна… Зболена сльоза,
де пасажирам — стежечка-веселка…
Над всім земним бредуть назавжди за…
Мов об долівку вщент — тонкий кришталь —
стають чужими ті, що найдорожчі.
«ДожИлися…» — жебрачка пробелькоче -
прийшли часи на Боже «Аз воздам»…
До діалогів зведена і драм,
смішить любов блідих екранізацій.
Грішить поспішно — і плодить паяців
Із тих останніх віри могікан…
Царівна-місяць — зникни, Листопад! —
чекає грудня на весільнім ложі,
е втамувавши смутки, а примноживши,
жбурляє сяйвом бурштинових згард.
Штормили міста всі стонадцять миль,
де озеро не озеро вже — море.
Тут блюз, як свій — про нього не говорять,
а просто знають — зазвучить із хвиль.
перевод Надии Капинос и Гари Лайт
* * *
Ніхто подібному не винен
не поступок, не розумінь.
Спів’імпульс виструнчених звивин —
сліпий випадок. То й амінь!
Ніхто подібному не винен.
Непроголошений канон
із підсвідомості — мов шило.
Вже панство, як би не грішило,
навряд свій владний стишить тон.
Непроголошений канон.
Добросердечності замало
на спротив змові гуртовій.
Кривд сутінковий буревій
не взмозі випалить кресало.
Добросердечності замало.
Доцільність знаків та прикмет
звела внівець іржа ентропій.
Сум оберта на чистий опій
новітніх сенсів Архімед.
Доцільність знаків та прикмет.
Сенс узагальненнь невловимий.
Що часу більш відповіда —
чи відчайдушний крок до схими,
чи чарка й блудниця руда.
Сенс узагальнень невловимий.
перевод Павла Рыцаря и Гари Лайта
An Epiphany
Let’s just get there again — to that unforgettable place, where the rain, as it falls whispers names on the cobblestone surface,
let’s just get there whenever, be it spring as the lilacs make it insane, or the fall, when the leaves as they perish, do it through all the magic of seeing…
Let’s just get there again, just to marvel and witness
all those images that are impossible to be described.
Let’s not bring anything, let those matters remain somewhere else —
all the pain and forebodings, betrayals and merciless doubts
will be all written off as superfluous things of the past…
As we are taken in by this island of hope, in the midst of the city.
As we walk, we’ll encounter those transient remnants of childhood dreams,
which may not be interpreted, logically followed, or witnessed and conquered.
We would suddenly, out of nowhere — wholeheartedly start to believe,
in the way which some cynics will never succeed in convincing us to reconsider.
Will just wonder here all afternoon,
as the twilight takes over the river,
as the synagogues, churches and mosques
cast reflections of light through the shadows,
permeating epiphany, simple and true as the air,
and the words that are better unspoken...
Let’s just get there again, to enable that flow of events,
which were always foretold,
but so rarely happen in times,
when the miracles are ridiculed by the soulless and clever,
yet, those latter will lose, just as long as we get there on time.
Let’s just get there again.
* * *
When ease of comfort unexpectedly descends
to cups of tea, having abandoned walls and ceiling,
and evening lilac dispenses fragrant favors
when sudden sadness finds refuge in Chopin,
not randomly Chopin — his interjections…
To be particular, as one should try in May,
is it the dusk or twilight which become
coincidences — silent, yet so bright,
it’s the occurrence of non-rhyming lines.
Such a catharsis notwithstanding answers,
and subtle words without the slightest chance
during the time of drizzle and the wind,
when spring was shy and slightly trembling…
Then comes the evening in mid-May,
from inconspicuous collisions fate defined,
stating so graciously and softly — this is love.
Cinematique
Disparity of time, as if accused of being faithful,
horizon pales with light, exhaling dusk, unfitting...
...So inappropriate, bewildering.
The glow is subsequential to what shines through the window.
Across the empty plaza walks a dog, a stray,
no claims for anything, but hunger… It’s raining.
Not a hint of the deluge, more than a drizzle though…
Mood settles on romantic as both of them emerge from the hotel in Prague or Venice. For the script, it’s not important.
A close-up to the bed, it’s empty now,
then to the curtains which are swaying gently,
as if not from the breeze but the abandoned
motion of love, or rather — that emotion,
left vague and not developed for the film…
They’re walking to the crossing, hand in hand.
Of course, she is dark haired. He is smoking
a cigarette… It borders on cliché, but
the co-production of this film
has made allowances for the tired melancholy.
No intimacy, though. There were takes
with nudity. Her olive skin reflected quite subtly
against his not so exemplary physique.
Those shots were cut in favor of the walk,
which is symbolic in the way he holds her hand…
She smiles…
…A panorama of the crossing in Berlin, Donetsk or Sarajevo…
The script is not particular on that.
They walk on the wet cobblestones to separate carriages,
parting without saying a word…
Credits roll to Stravinsky’s «Enchanted Garden».
Гари Лайт родился в Киеве в 1967 г. С 1980-го живет в США. Окончил Нортвестернский университет (факультеты политологии и славистики), затем чикагскую юридическую магистратуру. В 2015-м принят в Союз писателей Украины (НСПУ). Состоит в американском ПЕН-клубе. Публикуется в литературных журналах США, Израиля, Канады и Европы. С конца минувшего века в Киеве, Нью-Йорке, Чикаго и Филадельфии в различных издательствах вышло несколько его книг. Удостоен литературной премии НСПУ им. Николая Ушакова за сборник стихов “Траектории Возвращений“, вышедшей в Киеве в 2017-м году. В конце 2022 года в Украине и США, практически одновременно вышла новая книга стихов Гари Лайта “Долоroso” составленная из стихов на трех языках.
