Сонет XLI
Зачем пишу о радостях любви,
Когда на сердце ужас и тревога,
И ад всегда cо мною визави.
Мучениями выстлана дорога.
Что делать? Что ещё могу сказать?
Мой высох мозг от бесконечных слёз.
Могу, вздыхая, горе показать, –
Но доказательств нет у чёрных роз.
И находясь в безумии любви,
В бушующих терзаниях её,
Я – в волосах её, в её крови,
В её глазах, и всё моё – её,
Её я отвергаю, проклинаю
И каюсь, и опять благословляю
Сонет XLII
Иные ценят слова существо,
Расхваливают необычный слог,
Другим приятен всякий мой манок
И юмор ценен более всего.
Иным не мило, что тщеславен я
И притворяюсь всякий божий раз,
Они и бьют порой не в бровь, а в глаз
Подобными упрёками меня.
Мне проблески милы любых огней,
Не любящих и любящих мой стих!
И хорошо, что песни не для них,
А только для возлюбленной моей.
Я главное сумел уразуметь:
Её красу нескладно не воспеть.
Сонет XLIII
Зачем твоих глаз таинство лучей
Любого так безбожно озаряет,
Когда во тьме мои пределы дней
Подобного не видят и не знают?
Так пахарь на звезды взирает свет,
Душой спокоен под её мерцаньем,
В созвездиях земной анахорет,
Он умиротворён своим незнаньем.
Но почему такая красота
Всегда небрежна к моему вниманью?
Ведь потому страдаю неспроста,
Что выстрадано мной непониманье
И неуменье хвастаться пустым.
И тускло небо над окном моим.
Сонет XLIV
Пока моё перо тебя возносит,
Моё лицо уже в строках морщин,
Их линии страдания привносят
В значения опальных величин.
Но, преодолевая тиранию,
Я сделаю Медеей молодой
Тебя, хоть презираешь ты стихию
Мою, не замечая аналой.
Хоть молодость в себе и погибает,
И ей не сохранить тебя от бед,
В веках мои стихи не исчезают
И сохраняют образ твой и свет.
Земная наша жизнь не бесконечна,
Моё же имя будет жить превечно.
Сонет XLV
Все музы, что сейчас вокруг меня,
В слезах от этих неизбывных строк
Вздыхают тяжело, мой слог храня
От грусти, и вздыхает даже рок.
О, как не расположена она
К трофеям славы всех своих красот, –
Так пусть же катафалком грудь моя
Пребудет там, куда судьба ведёт.
Пусть стены внемлют музыке моей
И стонам всем моим вместо неё.
Её не размягчат томленья дней
И бытие треклятое моё,
Которое не безопасней той,
Которую зову своей мечтой.
Сонет XLVI
Мы опыту обязаны внимать,
Но часто он такое говорит,
Что сразу нам всего и не понять.
Кто словом Абсолют определит?
Когда злодеев к жертве привести
И разрешить насильникам побыть
Там, где остановились все пути, –
Труп может вдруг начать кровоточить...
Всё так с убийцей сердца моего,
Невидимым в крови моих расплат.
Внутри меня нет больше ничего,
И раны вновь мои кровоточат.
И что с того? Где праведный закон?
Не помогает даже мёртвым он!
Сонет XLVII
Тщеславия и славы суета
Придали силы моему перу
И имени. Почтений высота
Была прекрасна на моём пиру.
В театрах, полных схемою моей
Добычи лавров, был во мне дурман
Слепой. Я признаю, – в потоках дней
В крови бывал пожар, в мозгу туман.
И гром аплодисментов всякий раз
И в паузах, и после сильных сцен
Томил меня безжалостно в тот час,
И никогда я не бывал блажен.
Нет, славы не искал я для себя, –
Увековечить лишь хотел тебя.
Сонет XLVIII
Тебя я ненавижу, Купидон.
Всегда тебя голодным, голым знал!
Ты бедный жулик. Вместе с луком – вон
Поди и заложи всё у менял.
Да и вообще оставь свой глупый лук.
Будь просто деревенским пареньком
И кукурузы сохрани хоть пук
На поле от непрошеных ворон,
Иль, будучи слепым, как тьма дупла,
Наймись в арфисты из таких как ты,
Негодных для другого ремесла, –
Тем матушки прекрасные мечты
Ты удовлетворишь, и Марса тож,
И будешь им играть, во всём пригож.
Сонет XLIX
Твой мозг осудит всё что я пишу.
Для цензора скучны мои все строки
И неподвижны. Я не согрешу,
Сказав, – тебе неведомы уроки
Моей любви. Твоё перо, как вол,
Который всю еду в жёлчь обращает.
Твои все чувства – мелочный помол
Того, что кровь и тело иссушает.
Ты смерть и жизнь досрочно презирал,
Безумный, трезвый, радостный, печальный,
И мыслям зарожденье запрещал
В чистилище чумном и не астральном.
Огнём свой очищающий бедлам,
Внемли, рукоплещи моим строкам!
Сонет L
B далёких странах злой обычай был
Пред казнью осуждённого пытать
Чтоб он завыл, замолк и вновь завыл,
И лекарям позволил испытать
Своё искусство надрезанья вен,
Залечиванья их, чтоб вновь затем
Надрéзать, залечить потом совсем
Бальзамом всех своих мифологем,
А после – яд, и снова излечить,
Не растеряв проклятье страшных дней,
Но, издеваясь, жертву не добить
Методикой возлюбленной моей,
Которая меня и убивает,
И красотой своею воскрешает.
