Страшился возраста я
серединного,
когда удаль всякая
исчезает былинная
и, покрытая ржой сомнения,
усыхает на удивление.
Чувствовал – порывы увянут
в своём взрослении:
возраст ведь знает
все ухищрения.
Числа закончились, и даже шлак
в огне тоже обмяк
и изошёл в минус мой,
как я ожидал.
Неудач и прелых удач рой
покинули зал,
превратились в тусклый итог
и уткнулись в порог.
К тому же, безусловно видно
что и всё остальное выбыло
тускло, обидно,
как третьесортное барахло.
Камни храмов истлели...
В этом прахе земли
теперь всё, что радовало тогда, –
глупая гордость,
улыбка, которая там была,
молодость,
забытая жалость,
какая-то важность...
Осознать бы, что никаких шансов
нет у чистого состояния
всех нюансов –
сжёг бы всё дотла на прощание.
Жить только тем, что есть, –
вот и вся честь.
Но тот мир просто так не уходит,
погибая,
гнилостно бродит,
потому что я
взялся мыслей рану гноить,
чтобы воскресить
далёкое то,
что уже другое...
Если рок превратил в ничто
всё лучшее, то и остальное
рассыплется при касании. Сникаю,
целую, хватаю,
как безумная мать или призрак её,
свою анемию,
которая запретит мне всё,
кроме чахлой дихотомии.
Явление пустоты рая...
Картина такая...
