Весь день как чёрт работаю, пью в ночь,
надравшись в тишину и в никуда,
легко играет занавес и прочь
летит мой взгляд и видит сквозь года:
смерть на посту всегда в ненужный час
парализует мысль в который раз.
Когда и как она за мной придёт?
Остынувший, куда я попаду,
когда исчадье схлопнет на беду
меня? Неодолим весь ужас тот.
Не в жалости кружится голова.
Случилось ничего не поиметь
из ничего. Проклятье, как всегда.
Жизнь проскрипела, чтобы проскрипеть,
признать себя нелепицей начал,
чтоб пустоту никто не замечал
и не заметил путь в тартарары
и затерялся, и не смог бы быть
хоть даже и в исчадии дыры.
Всех ужасов тех истин не постичь.
Особый способ был изобретён
религией, чтоб страхи изгонять;
походной молью трачен и смешон,
и призван сам себя одолевать:
мол, никому не следует бояться
того, что и не может осязаться,
отсутствуют и запах в нём, и звук,
привязанности и прикосновенья,
любые связи или предпочтенья –
такой вот анальгетик-воляпюк.
Так и стоят на самой кромке страха
иллюзия и волосы главы,
и не поднять обычной головы.
Не сбудется другое – но не плаха.
И холод умножается вдвойне,
когда нас застаёт наедине
с самим собой. Отваге не помочь:
тот страх не для других. Отваги сила
не одолела пут ничьей могилы.
И смерти всё равно – что день, что ночь,
