***
Апреля не было, а был бетонный дом,
и Седаковой непомерный том
торжественную участь параллелил.
Горели смсок пропуска,
полиция вертелась у виска,
но маски и перчатки осмелели.
А прели не было, пришёл цветущий май –
последнего луча не отнимал,
под окнами звуча крапивной елью.
И еле-еле в этот календарь
любил всех нас любимый государь,
но мы крепчали и макиавелли.
***
Звонкая синица,
словно напоследок,
бесконечно снится
в канонаде веток.
Гарь грачей и копоть –
на дубовой коже,
а сосулькам хлопать
по плечам прохожих.
Где снимает скальпы
с зимних крыш погода,
солнцу зубы скалю –
мне четыре года.
От того апреля
никуда не деться –
я весной расстрелян
при попытке к детству.
***
Снег поскользнулся и упал –
лежит, лицом белеет,
беднягу давят, как клопа,
сапожки по аллее.
Грядёт лопата и насвай,
и соль на эти раны…
Ох, дворник, ты уж не вставай
сегодня слишком рано!
КРЕЩЕНЬЕ – 2020
Ногам – асфальт, а голове – дожди,
в январских лужах плещется крещенье,
в купелях тонкошеие вожди
лебяжьим телом затыкают щели.
Задумчив Петропавловский собор,
стоит в лесах, но в этой глухомани
растёт до звёзд его барочный бор
и красных рыб колоколами манит.
На все грехи всего себя ограбь,
плывя туда, где с ветхого завета
торчащая колодезная рябь
пробьёт любую кожу домоседа.
Всенощное свечение воды
всей толщей волшебства так жабры сдавит –
что ты не сможешь в чудо не войти
и окунуться в православный дайвинг.
***
А не в княжеско-невском ли имени
покопаться, коль шут и не трус?
На задворках Москвы, во Владимире –
нарасхват домонгольская Русь.
Вот пшенично-тяжёлыми вязями
шелестя по шершавым углам,
Красно Солнышко бродит над Клязьмою,
проедая всю плешь куполам.
И плескает успенская звонница
гулкий зов до заокских краёв,
и в мятущейся светлой бессоннице
штукатурствует снова Рублёв.
Встрепенулись князья Долгорукие,
Боголюбские строятся в ряд,
и над городом вместе с хоругвями
Золотые Ворота парят.
Но тускнеет Ярило за тучами
и другое глазам навезло:
Мономахом по шапке получено,
сиротеет Большое Гнездо.
То ль поляки подлянку устроили,
то ль литовца доносится хруст –
тяжела невесомость истории,
весела постмонгольская грусть.
ЕКАТЕРИНБУРГ
Вот ночь. И к ней луна приделана.
И пахнет звёздами вокруг.
Такими тайными пределами –
по рельсам в Екатеринбург.
Мы обойдём плотину с севера,
пока свинцом не напекло,
мы разобьём стихи о дерево,
резной наличник и стекло.
Пока над садом Харитоновским
не начала заря лысеть,
мы вознесёмся в эти отблески
и уплывём с тобой в Исеть.
Охрипшими шагами коротко
/я ваших гор не воровал/
проходим красной нитью города,
сшивая за собой Урал.
И вот, над башнями высоцкими,
безбашенно достигнув дна,
лишь из аллюзий прочно сотканы,
поймём ли смысл второго дня? –
когда уже свобода роздана,
ты правдой больше не криви
в невьяновских чертогах Ройзмана,
где спайс разрушен на крови.
ЯСТРЕБ НАСМЕРТЬ
К.Л.
В небе петелька – ты, как чудесный блик.
Ястреб осенний клюв превращает в крик.
Птице не снится бродский и белый шум,
вон, я на ветке тоже петлёй вишу.
Стонут петельки. И на разрыв души
«не уезжай», – в горле моём першит.
Но уезжала. Но убывала прочь.
Рельсы да шпалы, грохот в сырую ночь.
В каменном небе крымской волной косой
сладко на рану сыпала соль Ассоль.
***
Иногда умираешь, но остаёшься живым,
получаешь ф-письма и м-телеграммы,
смотришь на почерк, осязаешь нажим
и всю глубину эпистолярной драмы.
Можно ответить скупо, без новизны,
спрятав клавиатуру под толстой кожей,
ибо за пятый месяц этой весны
сизый конверт слишком уж вчетверо сложен.
Марку наклеишь – вышлет Aliexpress
самой последней модели отличный вирус –
дома качать дутого кресла пресс,
в окна смотреть, мысли носить на вырост.
Волен душою во четырёх стенах
воздух читать в тайной скрижали птицы.
Голубь почтовый пишется словом страх
и смской на телефон садится.
М.Н.
Пусть это будет хорошо,
и пусть нехорошо –
живи свободой небольшой,
дыши судьбой большой.
В любви порочной костеней,
а в светлой отмокай,
пусть пишет заново о ней
твой пушкин, твой тукай.
Пусть будет небо и земля,
и боль, и страх, и смерть.
Пусть будет только строчка для
того, чтобы успеть.
Себя научишься прощать,
поймёшь откуда грусть:
мы курим тексты натощак
и пьём их наизусть.
***
моё дело дрожать говорит мне февральский пёс во дворе
моё дело гореть дрожит под шапочкой снега рябина
моё дело в шляпе говорит мне старый шапочник поглаживая длинношерстного февральского пса
моё дело труба лает пёс помечая рябину
только точки и снег
только длинного сердца тире
только пёс и следы
только всполох рябины на лысине старого мастера
и труба и труба и труба задыхается дымом
моё тело дрожать если пёс превращается в шапку
моё тело гореть если капли рябины пустырник
моё тело под шляпой всего лишь двойное тире
дальше
точки и снег
дальше
пёс и следы
моё тело табак
тлеть и тлеть тлеть и тлеть тлеть и тлеть
