(Начало в №122)
Глава 6.
Тимофей, изгибая хвост лебединой шеей, подплыл к Наташе за лаской.
– Странно, – заметил Антон, – Тима у меня мужчина строгий и подобных фамильярностей никому не позволяет. Ты пьешь кофе сладкий?
– Да. Одну ложечку. Это что у тебя за рассада?
– Томаты.
– Ты огородник?
– Любитель. Готово.
Они сели за стол и посмотрели друг на друга. Прошлая жизнь подарила им пять минут счастья возле метро «Московская» – больше такого не будет.
– Ну, привет! – произнес Антон. – В чем проблема?
– Проблем много… Моя невестка – волонтер. Она с друзьями помогает украинским беженцам выбраться в Европу. Через Эстонию. Это те, кого эвакуировали в самом начале войны из этих самых республик. Женщины с детьми. Они их забирают из лагерей под Москвой, из Воронежа, Ростова, даже из Таганрога – и везут. Передают с рук на руки. Все беженцы практически без вещей. В общем, ты понимаешь, что для этого дела нужны деньги. Довольно много – ну, по моим понятиям.
– Понимаю.
Антон принес три стодолларовые банкноты.
– Вот. Я что-нибудь еще придумаю и позвоню.
– Спасибо. Не так много осталось, к кому можно вот так обратиться.
– Тебе спасибо.
– Да?
– Да. Как ты?
– Плохо. Вчера у мужа был сердечный приступ, вызывали «скорую». Он сам с компьютером не очень, я ему рассказываю новости. А тут этот кошмар в Буче. Он не поверил. Я показала фотографии – наверное, мне не нужно было этого делать, но я была просто убита увиденным. Показала, и он начал на меня страшно кричать, буквально как сумасшедший, что наша армия, наши ребята такого не могли сделать, что это провокация… Ну и вот, короче, приехала «скорая». Я-то, сама, держусь, я приучила себя держаться. У меня только раз случилась истерика, в самые первые дни, когда я прочла, что в Киеве под бомбежкой в метро родилась девочка. Я так плакала, как, наверное, никогда в жизни. Я никак не могла остановиться – не знаю, почему так.
Они помолчали.
– Не знаю, Антон, у меня два чувства за эту войну – ужас от смерти людей и второй ужас – то, что они нас никогда не простят. Украинцы. Да, а тут еще одно: на прошлой неделе моя коллега в институте сказала, что она отслеживает в соцсетях других наших преподавателей, которые не поддерживают операцию, и пишет на них заявления в прокуратуру и в ректорат. И предложила мне присоединиться. Это что, Антон? Что это, скажи мне?! Что произошло с людьми?! Мы с ней знакомы много лет.
– Страх – самое живучее чувство. Это не произошло, это сидело глубоко внутри, а сейчас выходит наружу. Оказывается, что мы совсем не знаем своей страны.
– Возможно. Но я ничего не могу с собой поделать, Тошечка, – мне жалко их всех. Молодых. Я же их вижу каждый день, выхожу после лекций из института, иду на Мойку и там плачу.
Зазвонил его телефон. Наташа встала и отошла к окну.
– Здравствуй, Миша. Я буду в институте в пятницу. … Хорошо, в одиннадцать на кафедре. До свидания.
– Мой аспирант звонил, – сказал он, подойдя к окну.
– Красиво у тебя тут летом, да?
– Да. Есть такое. У меня, вон там, справа, возле яблонь, растут маки, розовый и алый, огромные. Вот такие. А ты знаешь, что бывают голубые маки?
– Правда?
– Да. Называются «Гималайские».
– Слушай, я вот все мучаюсь вопросом. Я преподаю почти сорок лет. Великую литературу. – Она повернулась к Антону. – Мы с тобой чем-то виноваты, что они выросли такими?
– Нет, – быстро ответил он. – Мы сделали всё, что могли.
– А получается, что что-то не доделали.
– У тебя сын, – перевел он разговор, – как его зовут?
– Очень просто, – улыбнулась она. – Антон.
Он проводил Наташу на вокзал и поцеловал на прощание. Она села в дальнем конце вагона. Двери закрылись, электричка ушла.
Он спустился с платформы.
– Антон! – услышал он за спиной. Сосед Коля, добрейший души мужик, вместе крыли крышу у Антона металлочерепицей.
– Провожал кого?
– Одноклассница приезжала, – машинально ответил Антон.
– Ну, конечно, одноклассница, – подмигнул Коля. – Кто же еще?
Антон улыбнулся.
– Тебя не обманешь…
– Тепла нет, – сообщил сосед, – и до мая не будет.
Они пересекли привокзальную площадь.
– Я вчера в военкомат ездил. Просился записать, но не взяли ни хера.
– Ты с ума посходил?
– Зачем? – хитро улыбнулся тот. – Надо же повоевать, пострелять…
– Людей поубивать…
– Ты это брось! Я механик-водитель. Куда прикажут, туда и еду. Причем тут убивать? Я не хочу, чтобы Вовку забрали. Пусть он детей своих растит, а я бы пошел. У него дочка, сынок должен родиться в июне, внучок мой. Ипотека. А я уже могу себе позволить. Так вот не берут… Ну и ладно, давай.
– Счастливо.
Они пожали друг другу руки.
– Тебе Витька не надоел еще? А то заходи вечером, – предложил Коля. – Поговорим за жизнь.
– Спасибо.
– Не придешь, значит. Да. Вот смотри: были прививки от ковида, все орали, доказывая что угодно. А сейчас – рот открыт, а звука нет. Как в парилке, когда только что кинули хороший ковшик на каменку.
– И точно, – подумал Антон, открывая дом. – Как в парной: все сидят на полкáх, потеют и молчат. И ничего не видно…
Он разделся, побродил по пустому дому, потом подошел к шкафу с пластинками и открыл дверцу. Тимофей явился сам собой в кресле. Но человек долго стоял перед шкафом, ничего не снимая с полок. Потом он набрал на мобильнике номер.
– Валерий Иванович, это Птахин. Как вы? … Понятно. Я продаю моего Шопена, который так Вам понравился.
«Весь Шопен». Подарок отца маме к его, Антона, рождению. Юбилейное издание польской фирмы «Muza» к 150-летию великого Фредерика. Пять коробок, двадцать пять пластинок. Только польские исполнители. Мама была певицей и обожала Шопена. Через много лет, когда Антонина-Антон, кудрявая девица по прозвищу «пончик», ходила в Павловскую музыкалку и выбирала между флейтой и фортепьяно, они втроем с отцом вечерами слушали все диски подряд.
– Вот так, Тимофей! А что делать?
Антон открыл крышку «Грюндига», достал из светло-бежевого конверта с голубым автографом Шопена черный диск. Тима зажмурился и вытянул лапы.
Ноут коротко тинькнул – прилетело что-то от дочки, и диск пришлось вернуть в конверт.
«Папа, мы с Джо написали текст моего письма-обращения о сборе средств и разместили на странице WordPress. Джо кинул туда еще фотку и сделал кое-какую графику. Для получения денег я просто дала ссылку на мой PayPal. И уже полторы тысячи за три часа, представляешь? И я нашла возможность переправлять деньги в Николаев в абсолютно надежные руки».
Google помог Антону с переводом.
Дорогие друзья, родственники и коллеги! Я надеюсь, что это письмо застанет вас в добром здравии. Я прошу прощения у всех, с кем я давно не общалась. Как поживаете?
Я обращаюсь ко всем вам потому, что с того часа, как армия Владимира Путина вторглась в Украину и начала творить там зверства и военные преступления, я чувствую неутолимую жажду действия.
Я родилась и прожила первые семь лет в городе Николаев, Украина. Моя бабушка сейчас там. Город постоянно обстреливают, и я не могу связаться с ней уже несколько дней. Я не знаю, жива ли она. Мой отец живет в России. И даже будучи там, он нашел возможность помогать украинским беженцам, которые были фактически насильно вывезены в Россию, покинуть ее, чтобы попасть в Европу. Катастрофа в Украине, разворачивающаяся на наших глазах, для нас глубоко личная, и я считаю, что мой долг сделать все, что в моих силах, чтобы помочь. Я понимаю, что многие из вас, возможно, уже пожертвовали деньги на различные акции, попытки помочь Украине. Я не являюсь частью всемирной гуманитарной организации, и я полностью принимаю ваш выбор, если вы решили сделать пожертвование в более крупный проект по сбору средств, а не в меньший, созданный всего одним человеком. Однако, учтите, что этот сбор средств устраивается для совершенно конкретной группы людей, и вы будете точно знать, куда идут ваши деньги и как они используются. Если вы решите сделать пожертвование на это конкретное дело, это будет абсолютной ценностью для меня, моих друзей в Украине и для тех людей, в пользу которых я организую этот сбор средств (отважных бойцов Территориальной обороны Украины). По этой ссылке вы можете перейти на страницу сбора средств. Если у вас есть какие-либо вопросы или вы просто хотите сказать: «Привет!», пожалуйста, пишите на этот адрес. Я буду рада услышать вас. И еще: сделаете ли вы пожертвование или нет, пожалуйста, найдите минуту, чтобы переслать это письмо другим людям. Я ставлю предварительной целью сбора 15.000 долларов. Сбор средств продлится как минимум до 19 апреля. В зависимости от того, как быстро это пойдет, я могу изменить либо целевую сумму, либо длительность. Но сейчас сложилась совершенно неотложная ситуация. Я буду делиться всеми обновлениями, включая дополнительные подтверждающие документы и отчеты, как только смогу. Я чрезвычайно благодарна вам. Каждая частица вашей помощи будет иметь большое значение для того, чтобы сделать возможной победу Украины.
С наилучшими пожеланиями, Антонина Беннетт.
«Чтобы сделать возможной победу Украины»! То есть «сделать возможным» поражение России, со всеми вытекающими последствиями. Напрасно они эту фразу написали. Молодые любят смелые формулировки. Конечно, им там хорошо в своем Нью-Йорке. А что делать нам с новым красным паспортом и никчемной «Посвідкой»? [1] Скажи, Тима! А у тебя и вообще только справка о прививке, поскольку ты, извини, существо беспородное. Глупости какие…
Тимофей ничего не ответил.
– Так что сие есть лишь мечтание пустое.
Ночь на дворе.
Глава 7.
Выбранные места из переписки с друзьями:
Я не понимаю, как мы оказались в ситуации, когда снова боимся сказать, что думаем. Меня это жутко мучает. Потому что вот этот кусок жизни в перестройку я вспоминаю, как одно из самых лучших времен.
….
Для меня первый звоночек был, когда вернули гимн со старой советской музыкой. Я восприняла это, как обозначение нашего пути. Как какой-то поворот головой назад, понимаешь?
…
Никогда не думал, что наши ракеты круче американских…
…
От молодых я слишком часто слышу: «От нас ничего не зависит!» Такая заученная беспомощность, что ли. На выборы кто идет? Бабки идут. У меня был случай, когда я был наблюдателем. Я вышел из школы покурить и вижу, бабка идет, еле ковыляет. Я взял ее под руку, довел до класса. И она мне рассказывает: «Дети заперли, ключи спрятали, чтобы я не шла голосовать. А я запасной нашла и все равно дойду, за Путина проголосую и умру». Вот я ее веду, а что, убить что ли? Я думаю, что если взять эти 22 года, то мы пострадали от этого маньяка не меньше, чем украинцы.
…
Я не вижу подтверждений, что кто-то счастлив от того, что наши ракеты бомбят их города. Если даже большинство поддерживает, я не хочу в это верить.
…
Когда я говорю своему хорошему другу, что мы убиваем детей, он просто кричит: «Нет!» Даже боюсь, что с ним будет, когда он узнает. Ему дико страшно поверить, просто представить, что мы убиваем детей.
…
Ну, Антон, я не знаю, но это не вина. А уже тем более говорить про всех – это чушь какая-то. Понятно, что на глубинном уровне все виноваты во всем. Но на том, где мы проживаем свою жизнь, это ведь не так. Нет, нет, это не я напал. И не ты. Это я точно говорю.
Антон любил петербургскую Коломну с ее Адмиралтейскими верфями, «гусями» портовых кранов и запахом близкого моря, хотя бы и в виде Маркизовой лужи. В переулках Малой Коломны, примыкающей к заливу, ощутимо присутствует очень питерский, очень старый дух. Возможно, именно здесь, а не в сквере вокруг Медного Петра, в мареве белых ночей слоняется genius loci Петербурга.
В те годы, когда Антон имел полную нагрузку в институте, чтобы не мотаться каждый день домой, он снимал комнату в соседней Псковской улице. Тогда-то он и сделался завсегдатаем местных Лоцманских бань, где каменка исстари топится только дровами, а кое-кто из посетителей и сейчас знает, кто такой «пространщик». Вот они, бани – справа, в доме 20. В пространстве Лоцманской улицы уже виден черный якорь выше человеческого роста перед главным входом в «корабелку» – светло-желтое с белыми колоннами на гранитных «тумбочках» здание.
– Добрый день, Миша!
– Здравствуйте, Антон Владимирович!
– У тебя что-то срочное?
– Да нет.
– Я освобожусь где-то через полчаса.
– Окей. Я подожду.
Молчание тяготило. Что-то случилось, о чем Миша упорно молчал, пока они шли в сторону Фонтанки. На набережной машина реанимации воплями сирены пыталась разогнать табун авто. Под эти вскрики они спустились в сводчатый подвальчик пустого кафе. Антон заказал себе капучино, а Миша поставил перед собой еще и рюмку коньяка.
Наконец он заговорил.
– Антон Владимирович, вы не знаете об этом, но так получилось, что я вырос в детском доме. А перед самой школой меня забрал мой двоюродный брат. Женя был всю жизнь мне вместо отца. Он работал и помогал мне, пока я учился. Я познакомил вас с ним на дипломе, но вы вряд ли его помните.
– Я помню, но так – не очень отчетливо, – ответил Антон. Предчувствие несчастья накрыло его.
– Да. Так вот: Женю убили. Две недели назад где-то под Изюмом. Он сгорел и от него не осталось ничего. Вообще ничего, понимаете? Словно его и не было. А без него я – никто.
Антон принес себе рюмку коньяка. Они выпили стоя, не чокаясь.
– Мне очень жаль расставаться с вами, честно, очень жаль, но я уже оформил академ и буду подписывать контракт на сво.
– Но, Миша…
– Нет, я не дурак, и это не шутка. Просто я не хочу больше отсиживаться за спинами. Я всю жизнь свою думаю, каждый свой шаг обдумываю. А тут не хочу. Достали они меня все.
– Миша, Миша, Миша – не спеши. Ты единственный из всех моих аспирантов, с кем я общаюсь на «ты». То, что случилось, ужасно. – Антон замолчал. – Да, ужасно. Я не знаю, как и почему твой брат оказался в Украине, но я точно знаю, что он ошибся. И цена этой ошибки оказалась такой жуткой. Мертвых не судят, но мы не имеем права повторять их ошибки. Ты мощный математик, такие люди, как ты, должны жить и делать что-то стоящее.
– Возможно вы и правы. Но, поймите и меня… дело в том, что мне всё это уже не важно.
– Послушай, в семьдесят девятом меня исключили из института. Ну… было за что. И я сознательно, сам подписался добровольцем в Афган. Через полгода я словил осколок гранаты, вот сюда, – Антон постучал ладонью по левой стороне груди. – Он тут до сих пор. Напоминает. И мне, Миша, стыдно за ту войну.
– Мне уже стыдно, давно стыдно, Антон Владимирович. Поймите, я не мученик, я только заложник обстоятельств. Так что буду приспосабливаться по мере их поступления… Не вините нас, пожалуйста, и пусть простит нас Бог.
– Пусть.
Антон встал. Они обнялись.
– Мишенька, ты все-таки не спеши с контрактом. Приезжай ко мне – поговорим. И в любом случае, пожалуйста, не исчезай.
– Хорошо. Спасибо.
Невысокий, щуплый, совершенно неприметный с виду паренек, а в нем блестящий талант математика.
Шестнадцатый номер трамвая умирал каждые сто метров; он застревал в пробках, водитель словно нарочно ловил каждый красный светофор, и это безумно раздражало Антона. Ему вдруг вспомнились слова дочери в ее письме «Чтобы сделать возможной победу Украины», и это, вместе с признанием Миши, повергло его в окончательный мрачняк.
– Розовые фламинго летят над городом, – произнес он вполголоса волшебную их с дочерью фразу-заклинание, которая помогала в моменты, когда становилось совсем тошно.
Однажды в сумерках два Антона увидели с Английского моста улетающих в сторону портовых кранов розовых птиц. Это скрывшееся за горизонтом солнце подсветило летящую над Фонтанкой стаю крупных, серых чаек.
Из щели в сидении впереди него торчала углом какая-то бумага. Он машинально потянул и вытащил небольшой листок. «НЕТ ВОЙНЕ!» прочел на нем Антон. Он сложил листок и аккуратно засунул его обратно. И это простое движение кисти, соединившее его с написавшим на бумажке два слова, словно успокоило, утешило его.
– Розовые фламинго летят над городом
Антон вышел у Витебского вокзала. Когда-то сюда приходили поезда из Киева и Одессы. Самый элегантный питерский вокзал. До ближайшей электрички в Павловск оставалось двадцать минут; он нашел свободную скамью в светлом зале атриума на втором этаже, сел и открыл новости в телефоне.
12:13 Президент Украины Владимир Зеленский отреагировал на атаку российских войск железнодорожного вокзала в Краматорске. «Оккупанты ударили «Точкой-У» по железнодорожному вокзалу Краматорска, где находились тысячи мирных украинцев, ожидавших эвакуации. … Около 30 погибших и около 100 человек получили ранения разной степени тяжести. Полиция и спасатели уже на месте. Российские нелюди не оставляют своих методов. Не имея сил и смелости противостоять нам на поле боя, они цинично уничтожают мирное население. Это зло, не имеющее границ. И если его не покарать, то оно никогда не остановится», – написал Зеленский. Напоминаем: сегодня стало известно, что российские оккупанты утром нанесли ракетный удар по ж/д вокзалу Краматорска.
– Скорый поезд восемьдесят четыре сообщением Гомель Санкт-Петербург ожидается прибытием в четырнадцать часов семнадцать минут на платформу…
Звук голоса информатора сошел на нет.
13:14 Сообщается, что в момент удара на вокзале было около четырех тысяч человек, которые хотели эвакуироваться. Большинство из них женщины и дети. Известно о 30 погибших, среди которых есть дети. Еще сотня мирных жителей получила ранения.
– Так нельзя, – прошептал он.
Носильщики с тележками и встречающие поезд из Гомеля люди потянулись к платформам. Как раз человек тридцать.
– Так нельзя, – заорал он на весь вокзал, но никто его не услышал. Лишь стайка голубей вылетела из атриума. Двое полицейских выдвинулись из дежурки в углу и в полной тишине прошли мимо него.
– Так нельзя…
Антон сглотнул – звук начал возвращаться. Он встал, не сразу сообразив, куда ему идти. Пятница. Народа из города уезжало прилично: шаркая ногами, шли по платформе и входили в вагоны люди в капюшонах, не около четырех тысяч, конечно, а меньше, и сейчас, все мы, вот прямо сейчас, все мы, сядем на лавки, поезд тронется и все мы спокойно доедем, куда нам нужно… Домой. Все до единого.
Сорок минут пути Антон просидел, закрыв глаза. Иногда его трясло. Ему повезло: никто не сел рядом с ним. Сейчас он реально ненавидел всех вместе и каждого по отдельности.
– Так нельзя, – сказал Антон сам себе, войдя в дом. Он сел в кресло, обнял прыгнувшего к нему на колени Тимофея и так они сидели, прижавшись друг к другу, пока не стемнело. Тогда он встал и зажег свет.
Фотографии. Темно-кирпичного цвета в желтую полоску приземистое здание краматорского вокзала. Длинные ряды кресел для ожидания снаружи. Палатка волонтеров, где угощали чаем, ласковым словом и давали что-то съесть. Люди собрались тут, чтобы уехать от войны.
Кровь.
15:42 Кареты скорой помощи доставляют людей в больницы. Часть раненых отправляется в другие области, в зависимости от их состояния. На данный момент раненых 83 человека. … Напоминаем: утром 8 апреля оккупанты нанесли ракетный удар по Краматорскому вокзалу, где находились почти 4.000 человек. Погибших не меньше 39 человек, в том числе дети. … Война России против Украины продолжается 44-й день.
Антон набрал номер Миши.
– Ты читал о Краматорске?
– Да.
– Фотографии видел?
– Видел.
– Тогда может быть ты все-таки не будешь к ним присоединяться?
– Но везде пишут, что это была укрáинская ракета.
– Украúнская. Мертвым без разницы, чья была ракета. Войну начали наши. Куда бы тебя ни направили, ты все равно будешь их соучастником. И тебе будет сниться твой «краматорский вокзал», как мне снится мой Афган. Подумай, Миша, сынок, я очень тебя прошу.
– Хорошо. Антон Владимирович, пожалуйста, будьте осторожны, мы говорим по открытой линии.
– Я понял. Спасибо.
Антон дурно спал этой ночью. Когда земля уходит из-под ног, ты видишь себя как бы со стороны – это со мной? Что-то взорвалось… В Питере? Он смотрит наверх, в небо, а неба нет. Есть какая-то серая муть, взвесь, в которой плавают пухлые лохмотья сажи. Он проснулся, ощутив, что его сейчас вырвет – такой блевотный привкус гари возник во рту. Он едва успел войти в туалет, как его действительно вывернуло. И потом, стоило ему закрыть глаза, как он слышал короткий свист – Антон помнил по Афгану этот звук летящей смерти, он понимал, что сейчас что-то опять взорвется, и мерзостный привкус во рту возникал снова. Тридцать капель корвалола не помогли. Тогда он налили себе стопку «Zagapa», оставшегося после встречи с Виктором – их последней довоенной посиделки. Вставало солнце. И Антон заснул.
Глава 8.
Валерий Иванович внимательно осматривал каждый диск. Антон ждал: он знал наизусть все эти ритуальные пассы филофонов.
– Вы позволите? – обратился к Антону гость. Приятный седой мужчина в норвежском джемпере с оленями. От него веяло спокойствием и уверенностью.
– Да, разумеется.
Мужчина опустил пластинку на диск «Грюндига», прошелся по винилу щеточкой и опустил тонарм.
– Образок це-дур опус двадцать четыре. «Образок» – «картинка», прелесть, не правда ли?
Он отошел к окну и так, стоя, слушал музыку. Потом вернулся, остановил вращение и снял пластинку.
– Прекрасно, – вздохнул он. – У Фредерика для меня все-таки главное именно мазурка. Танец, закрывавший балы. Сколько в ней гордой, молодой страсти! Невозможно правильно сыграть танец, если ты сам его не танцевал. Нужно чувствовать, когда идет подскок, когда шаг и помнить, что во время прыжка зависнуть в воздухе невозможно. Прекрасно!
Антон принял от гостя диск и закрыл последнюю коробку с пластинками.
– А где же ваш кот-меломан?
– Я думаю, что Тимофей протестует в одиночном пикете на крыльце. У нас свободная страна.
Валерий Иванович засмеялся.
– Мне нравится Ваш юмор.
Он достал из черного клатча конверт и положил на стол.
– Пожалуйста, посчитайте. Вы совсем забыли нас, коллега. А у нас по-прежнему бывают весьма любопытные заседания и находки.
– Все точно. Спасибо. – Антон вложил банкноты обратно в конверт. – Честно говоря, не хочется сейчас на люди.
– Ахтем, зайди, пожалуйста, – сказал гость в мобильник. – Пожалуй, я Вас понимаю. Да. Вот Ахтем. Крымский татарин, родился в ссылке в Узбекистане. Кристальной честности человек. Вчера предупредил, что увольняется и уезжает. Понятно, что на Украину, но я не понимаю зачем. Да и где я сейчас второго такого найду?
Вошел Ахтем, аккуратно взял коробки с пластинками. Антон проводил их до калитки. Возле его голубого забора стоял нарядный, глянцево-серый «Вольво».
– Всего доброго.
Этим записям произведений Шопена столько же лет, как и ему самому.
Он вернулся в дом, выключил вертушку и накрыл ее черной крышкой. Потом позвонил Наташе, сообщил ей, что может еще помочь, после чего долго и тщательно поливал недорослей из лейки с узким носиком. Очень приятное, продолженное действие помогало ему сосредоточиться. Что-то вызревало в нем, простое и естественное, подобное растениям на подоконниках.
Что с нами происходит?
Антон позвонил Виктору и договорился о встрече в его офисе.
Первые новости.
Дорогие, потрясающие жертвователи! Прежде всего, огромное спасибо всем вам за вашу щедрую помощь!
Я совершенно ошеломлена вашими откликами, которые я получила на объявленный сбор средств, и мне действительно не терпится увидеть, как эти деньги начнут помогать защитникам Украины в их борьбе против вторжения Владимира Путина.
У меня есть пара важных новостей. Во-первых, на момент написания этого письма у нас есть 8.643 доллара, что означает, что более половины суммы, взятой за цель, собрано всего за несколько дней. Абсолютно невероятно, и у меня просто нет слов, чтобы отблагодарить вас!
Во-вторых, я хотела бы сообщить о некотором изменении в планах нашей небольшой кампании. Деньги, которые мы собрали, как и задумывалось, поступят в Украину по проверенным каналам и будут получены людьми, с которыми я сама разговаривала и которым полностью доверяю. Однако, в нынешней ситуации нам приходится адаптироваться к быстро меняющимся обстоятельствам и постараться оказать поддержку там, где это наиболее важно. Я постараюсь это кратко изложить и представляю вам пару человек, с которыми сейчас работаю.
Тарас Довгань, давний друг нашей семьи, который работает в «Центре исследований визуальной культуры». Тарас тесно сотрудничает со многими людьми, которые помогают распределять финансовую, военную и гуманитарную помощь в Украине. Вчера у нас с ним состоялся долгий видео разговор, и Тарас поделился со мной несколькими отчетами Киевской школы экономики (КШЭ) о нелетальном оборудовании, закупленном для территориальной обороны. Мне пока что не разрешено раскрывать их, поскольку они еще официально не обнародованы.
Поскольку сбор средств, который я провожу, нацелен на значительно меньшую сумму, чем указано в этих документах, Тарас предложил другой план. Его друг, с которым он знаком более десяти лет, (имя и фамилию я знаю) известный украинский актер, сейчас служит в армии (мотострелковый батальон) и защищает свою страну на передовой. На сегодняшний день его подразделению нужны три вездехода для выполнения разведывательных действий, которые помогут бойцам решать поставленные задачи. Стоимость одного из этих авто 175.000 гривень, что соответствует примерно 5.960 долларов США.
Иными словами, прямо к настоящему моменту мы собрали достаточно денег, чтобы приобрести один автомобиль и немедленно передать его в руки пользователей. По просьбе Тараса я делаю банковский перевод на указанный им счет. Счет на 6.050 долларов (чуть больше запрошенной суммы на случай, если с получающей стороны будут взиматься комиссии, – если нет, то они будут использованы на топливо), и я сама уже оплатила комиссию с моей стороны.
Я дождусь подтверждения, что деньги получены и машина куплена и представлю все это в следующем имейл. Мы действуем, и это совершенно потрясающее чувство. Еще раз благодарю каждого из вас.
Я буду обновлять страницу сбора средств, чтобы держать в курсе наших будущих доноров.
Всего наилучшего,
Антонина Беннетт. 9 апреля 2022 г.
Огромные монстеры украшали пустое в выходной день помещение офиса. Виктор дочитал письмо и вернул смартфон Антону.
– Витя, – заговорил Антон, – можешь ли ты принять от меня деньги здесь и сделать так, чтобы они оказались у Антонины?
– Ну – могу. Сколько?
– Восемьсот.
– Антон Владимирович, есть одно такое очень неудобное слово: существительное, одушевленное, мужского рода… одиннадцать букв.
Виктор выдержал паузу.
– Коллаборант… Извини. А за это, между прочим, статья.
Антон улыбнулся.
– Ты знаешь, что я не поддерживаю эту сву, – продолжил Виктор. – Могу даже сказать: я – против. Но я совершенно не собираюсь помогать Украине.
– Я понял. Ты добропорядочный мыслитель и плательщик налогов. На один «Василёк» в квартал, я думаю, этого хватает.
– Василёк? – ухмыльнулся Виктор.
– Миномет «Василёк». Восемьдесят два мэмэ.
Антон показал ладонями размер трубы миномета.
– Мина летит на четыре километра.
– Мэ-мэ… Бабки, реквизиты – у тебя с собой?
– Да.
– Давай сюда. И, пожалуйста, не носи это письмо в телефоне.
Глава 9.
Антон случайно открыл этот пост. Солдат в грязном камуфляже ползет среди жухлой травы и редкого кустарника. Он видит беспилотник, висящий над ним, смотрит точно в объектив камеры. Жуткий, бессмысленный взгляд прямо в бездну смерти. И немой вопль-мольба из распахнутого рта… Обрыв изображения, черно-белое мелькание в кадре. И всё. Возможно, самое жуткое, что он видел за эти месяцы – это лицо человека, видящего свою смерть.
Глава 10.
Никто не знает, когда в твоем накопителе жизни что-то цвиркнет так же ненавязчиво, как в умном телефоне звучит «прилет» месседжа или сообщение о воздушной тревоге. Цвиркнет и… придется решать, как строить свою дальнейшую жизнь из обломков прошедшей.
Позавчера дочь сказала Антону:
– Папа, ты живешь во враждебной стране.
– И что я с этим поделаю? Это – моя страна. Больная, ужасная, потаскуха…
– Я за тебя беспокоюсь. Понимаешь?
– Я понимаю. Но со мной все в порядке.
– Пока – да.
Сегодня днем приехала Наташа. Он показал ей подснежники, отчаянно смелые и нежные: три белых лепестка, а внутри крошечная, бледно-желтая корона. Каждая весна для Антона начиналась с ожидания подснежников.
– Ботаники зовут их «галантус». Правда чудесно?
Тимофей мурчал и не сводил глаз с гостьи; в кухне они пили кофе с испеченными ею пирожками и, конечно же, говорили о войне. Хотя, наверное, больше молчали, чем говорили.
– Наши люди не могут даже мысли допустить, что это мы – то есть они, напали. Сейчас они готовы на любые объяснения, чтобы создать образ хороших себя. И живут в состоянии такой абсолютной своей правоты.
– Самый простой способ выжить, – согласилась она. – Моя знакомая психолог объяснила мне, какие обычные реакции на опасность. Убежать, напасть или замереть. Вот и смотри: кто смог – убежал. Напасть – присоединился к сво. А замереть, притвориться мертвым – это замолчать и стать как все. Таких большинство, но это не ты, и не я.
– И чем безумнее оборачивается мир вокруг них, тем эта их правота становится всё толще, бронированней что ли…
Вот тут и подала голос его трубка. Он посмотрел на экран.
– Это с кафедры. Извини. … Да. Здравствуйте, Клара! … Да, могу.
Антон ушел в комнату. Он довольно быстро вернулся, улыбаясь, сел к столу и долго смотрел на Наташу.
– Я свободен, – наконец произнес он. –На меня настучали и со мной отказываются заключать договор на будущий учебный год.
– Кто это звонил?
– Проректор по научной работе. Сказал, что я допускаю… что я позволяю себе что-то непозволительное… в такое время… в общем нес чушь какую-то. И вообще, Антон Владимирович, будет лучше, если Вы напишите заявление по собственному желанию!
– Они сошли с ума! – тихо сказала Наташа.
– Ему, видите ли, неудобно… Неудобно спать на потолке – одеяло падает.
– И что теперь?
– Что теперь?
(И действительно – что теперь?)
– Что теперь? Не знаю. Студентов отобрали... Что мне тут еще делать? В огороде копаться? Вот возьму Тимофея, и уедем.
– Куда?
– Понятия не имею. Отсюда.
Она встала.
– Хорошо. Ты только не спеши. И, пожалуйста, не нужно меня провожать.
Человек и кот проводили гостью до калитки и вернулись в дом.
«Позвони, когда тебе будет удобно, – написал Антон дочери. – Есть новости».
Он открыл шкаф, подумал и снял со средней полки конверт с изображением мадонны в окружении сонма святых и трубящих ангелов.
– Джузеппе Верди, месса да реквием, – объявил Антон.
Черная прозрачная крышка встала горбом, и пластинка легла на коврик вертушки.
– Энбиси симфонический оркестр. Дирижер Артуро Тосканини.
Щеточкой он убрал несуществующую пыль с черного диска.
– Запись двадцать седьмого января тысяча девятьсот пятьдесят первого года. Нас с тобой еще не было на свете, Тима.
Слушатели разместились в креслах, замерли на подоконниках. Еще не звук, но его предвкушение проникло в дом, и из него родилось дыхание хора…
Вечером Антон ушел в парк. Солнце медленно опускалось за прозрачный лес, становившийся призрачным, о чем-то шумели гуси в Витином поместье, на высоком берегу речки на скамейке под липами культурно, из одноразовых стаканов бухали трое молодых. Их подруга, в бежевой куртке, простроченной ромбами, «отдыхала» на соседней скамье. Антон узнал ее – это она спрашивала его возле магазина о войне в ее второй день. Вместо вязаной шапки с помпоном голову ее укрывал темный платок.
На крыльце лежала добытая Тимофеем мышь. Не входя в дом, Антон развернулся и пришел туда, где сидела выпивавшая компания, но никого там уже не застал. Тима ждал его за входной дверью.
Разговор с дочкой не получился; так бывало и раньше, но сегодня Антон неожиданно для себя как-то сломался. Конечно, плохо, что не выходит на связь друг Тараса Довганя, который на фронте, да, конечно, он понимает, что очень трудно найти в Украине машины в нужном ценовом диапазоне, но! – отец получил «черную метку», его лишили, можно сказать, смысла жизни. И? Иногда и взрослому нужно, чтобы его приласкали-прибаюкали. И ведь не попросишь же?!
Что со мной происходит?
Он почувствовал, как устал за эти два месяца войны, в которой не участвовал. Устал физически. Возможно, эта девочка, спавшая на скамье, окончательно его добила. Он помнил ее взгляд.
Тепло вошло в Павловск ночью. К утру уже голубели лепестки пролесков и прямо на глазах, расталкивая комочки грунта, тянулись вверх крепкие ростки крокусов. К середине дня, будто в долине гейзеров, поднялись над Тярлево светлые дымки – это самые радивые хозяева сжигали собранный в кучу лапник, прикрывавший зимой клумбы, газоны и куртины, прошлогоднюю листву и накопившийся за зиму мусор.
Недоросли на окнах выворачивались к солнцу и рвались наружу. Высаживать рассаду томатов в парник сподручнее вдвоем, но после отъезда дочери Антон уже привык управляться в одиночку.
– Дядя Антон…
Он обернулся. В дверях теплицы стояла Шура, внучка соседа.
– Можно я тоже буду сажать?
– Давай.
Вынув подростка из банки, они опускали его в продольную ямку на грядке, полулежа, чтобы в итоге наросла мощная корневая система. Потом каждого надо подвязать тесьмой к тягам под потолком, аккуратно, потому что томатный стебель очень ломкий. И они сажали, подвязывали и говорили им ласковые, волшебные слова. Тихо шуршала вода, вытекая из шланга на грядки, и возникло короткое ощущение счастья.
– Когда они будут цвести, я научу тебя опылять цветки тонкой кисточкой.
Теплица с растениями внутри радовала глаз. Как всегда, оказалось, что вся рассада в парнике не поместились, и они вместе отвезли оставшихся зеленых деток в жестяной ванночке на ее участок. Николай возился возле бани. Высадка в парник рассады обозначила начало нового сезона, как раньше семейное вскапывание огородов под картошку.
– О, Господи, Боже ты мой, – неожиданно для самого себя произнес Антон вслух, входя в дом.
Белое солнце и низкие, низкие тучи,
Вдоль огородов – за белой стеною – погост.
И на песке вереница соломенных чучел
Под перекладинами в человеческий рост.
И, перевесившись через заборные колья,
Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд…
Старая баба – посыпанный крупною солью
Черный ломоть у калитки жует и жует.
Чем прогневили тебя эти черные хаты,
Господи! – и для чего стольким простреливать грудь?
Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты,
И запылил, запылил отступающий путь.
Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,
Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой
О чернобровых красавицах. – Ох, и поют же
Нынче солдаты! – О, Господи, Боже ты мой!
Темный киот с иконой висел в дальнем углу отцовской комнаты. Две фигуры в рост: Святая праведная Марфа в голубом оплечном плате и благообразный старец, Святой Евгений. Прадед и прабабушка. «Родительская» икона» – ею родители благословили дочь свою, Марфу, морскому офицеру Евгению Птахину.
На большой фотографии возле книжного шкафа молодые офицеры и господа в штатском с дамами в большом зале Дворянского собрания. 1916 год. Где-то среди них прадед. Сейчас это Большой зал филармонии, отец всегда покупал туда абонемент на очередной сезон. Слева на хорах, против сцены.
Еще не стемнело, когда позвонил Николай.
– Ты Шурку как заколдовал: она только о тебе и говорит… Давай, иди. Всё готово.
Антон собрал пакет с чистым бельем, запер дом и ушел к соседу, чья каменка своей духовитостью славилась на всё Тярлево. Четыре приготовленных еще днем березовых веника ждали своего часа. В кадушке Коля замочил еще и можжевеловый. Они сели рядышком на полкé. Два голых мужика в колпаках.
Согрелись. Хозяин слез, плеснул из ковшика можжевеловой водой на камни и надел рукавицы.
– Готовься, – сказал он торжественно, поднимая веники в пар.
На полу предбанника лежали тканые дорожки и еловые лапы. Соседи отдыхали после первого захода в парилку.
– Меня, Коля, из института увольняют. Кто-то стукнул, что я против войны.
– Как это? Все против войны. Они что? Они знают кого-то, кто за войну? Я, что ли, за войну? Я тоже против. Просто по-другому уже нельзя было.
– А ты за месяц до войны понимал, что по-другому уже нельзя?
– Да я про это и не думал.
– Вот и то-то.
– Что нам врут, Антон, что им врут – я никому ни хера не верю. Оно сейчас нас как бы не касается, но коснется потом, и хорошенько, – поставил Николай точку в разговоре.
Антон встал.
– Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Пошли. Готовься.
Глава 11.
Два Антона смотрели друг на друга с разных боков Земли.
– Я закрыла сбор денег. Набралось почти пятнадцать тысяч. Мы купили три внедорожника, рации и еще кое-что. У меня на все есть документы. Командир части написал мне такое благодарственное письмо… Папа, ты не представляешь! Я сидела, улыбалась, а из меня сами собой текли слезы. И еще я получила официальную «Подяку»[2] от самого Кима.
– Это который «Доброго вечора, ми з Украïни!»
– Да. Виталий Ким, Николаевский голова.
– Супер. Я тоже хочу «Подяку» от Кима, как отец героической девочки.
– И не только, как отец, – напомнила она.
Они еще долго смеялись.
– Джо шлет тебе свой обычный привет!
Выбранные места из переписки с друзьями:
Мы не воюем против мирного населения. Просто так получилось, что они живут на территории, где происходят все эти действия.
…
Я уверен, что, когда гора гробов достигнет какой-то непереносимой высоты, поднимутся женщины. Бабы. Другого центра сопротивления я не вижу. Только они могут остановить эту бойню.
…
Я отписалась от тебя в фейсбуке, как честный человек. Я тоже очень переживаю, каждый день смотрю, слушаю. Я, конечно, не за войну, не за то, чтобы люди и дети погибали. Но знаешь, я понимаю, что другого выхода у нас не было. Что, скорее всего, это было бы на нашей территории. Договариваться с ними было нереально. Я это знаю – у меня куча пациентов оттуда. У меня такая позиция, я как чувствую, так и живу. И поэтому я не хочу, чтобы меня переубеждали. Я за то, чтобы был царь и против того, за что топишь ты. Так что всего доброго и будь счастлив. Е.
PS думаю, тебе стоит уехать на время куда-нибудь.
– Спасибо и всего доброго, – ответил Антон. «Она утонула», – хотел он приписать, но не стал. Нелепый конец долгих, светлых отношений! Авария. Тяжело пострадавших двое.
Он готовил себе обед, как вдруг решение, которое так долго в нем вызревало, отчетливо проявилось, словно вынырнуло, само по себе. Так возникает изображение на листе фотобумаги в ванночке с проявителем. И остается лишь закрепить его в фиксаже. Он сел, глубоко вдохнул – и выдохнул.
– Вот именно, – прошептал он, – теперь только не спеши.
Этой ночью Антону привиделся старый парк в лунном свете, высокие нездешние деревья и кустарник в белых цветах. В дальнем углу парка за дощатым сараем стояли отряды мраморных мужских и женских бюстов и обнаженных фигур. Бельма их невидящих глаз смотрели в звездное небо. В траве валялись торсы, отбитые конечности и головы. Царила ночная тишина и неподвижность, но он знал, что кто-то невидимый вот-вот выкатит из сарая на тележке еще и еще мраморы.
Белое солнце на нежно-розовом небе. Антон проснулся на рассвете. Где, в какой точке планеты он видел наяву этот старый парк? Не может же сон соткаться из «ничего».
Антон предполагал, что дочь будет против его «совершенно дикой» затеи, но никак не думал, что она будет сопротивляться так яростно и что дело дойдет до крика. Но – увы! – случилось.
– Зачем всё разрушать, Антон? Ты хочешь помогать? Окей, я найду способ переправлять какие-то суммы от тебя в Украину, например, в фонд «Повернись живим»,[3] – предложила она.
– Да. То есть категорически нет. Для меня это выглядит так, словно я хочу откупиться, как Виктор, например. А я хочу, я считаю, что обязан, помимо денег, помогать лично, и тем более потому, что у меня может появиться такая счастливая возможность. В отличие от очень многих. Неужели это не понятно?
– Па-па! Там идет война! Ты забыл, что это такое?! И всё на эту тему. Забудь.
– Нет, не всё! Сделай то, что я тебя прошу. Пока.
И он нажал на красную трубку в меню скайпа. Она сразу же перезвонила, но Антон не ответил.
Тимофей сидел возле ноги стула и смотрел на хозяина.
Антон взял кота на руки.
– Да ладно тебе, Тима…. Ну, пошумели. Бывает… Ты поедешь со мной в Николаев?
Тимофей жмурился и мурчал; рука человека почесывала его светлое пузцо, однако, даже он, мудрейший среди кошачьих мудрецов Павловска, не мог знать своей судьбы. Впрочем, у него всегда оставалась возможность достойно одичать и остаться в Тярлево.
Отец и дочь своим упрямством стоили друг друга. Время тянулось ненавистной жвачкой «orbit», которую невозможно ни жевать, ни сплюнуть. Миновали майские салюты и фейерверки, на родительскую субботу кормящиеся возле церкви нацепили на грудь Z из георгиевской ленточки. Антон отвез заявление в институт, заботливая секретарша кафедры Клара поздоровалась, не разжимая тонких, накрашенных губ, задумчиво глядя в пространство. В Павловск с ним приехали пятеро его аспирантов на прощальный ужин, Миши среди них не было. Возвращаясь домой после проводов ребят на вокзале, Антон услышал знакомое щебетанье и обнаружил носящуюся над ним стаю стрижей. Он сел на крыльцо возле дома и до самых сумерек следил за любовными погонями и танцами, которыми наполнила купол неба его родня по прошлой жизни.
Письмо из Нью-Йорка возникло в компе только через четыре дня глухого молчания: «Нехай твiй чорт старший, как говорит бабушка. Тарас узнал, что при наличии у гражданина рф, старше призывного возраста, «Посвідки» и «Подяки», как у меня, его, возможно (!) впустят в Украину. Но «Баба-яга» против! Поговорим завтра. ЦЦЦ».
Он закрыл письмо, ощутив мурашки на спине, посидел, не двигаясь, и вдруг ясно увидел, как чужие люди приходят в его дом, чтобы в нем жить, как кто-то, видимый только со спины, заводит ключом остановившиеся бабушкины часы, и Антон ясно слышит этот характерный звук сжимающейся пружины. Под часами «Хрюндик», накрытый черным колпаком, светлые пятна на обоях от исчезнувших фотографий. Силуэт возле окна – некто смотрит на его тюльпаны и цветущие в парнике томаты. А он закрывает калитку на задвижку и уходит с Тимофеем в пластмассовом ящике, навсегда исчезая из Павловского пейзажа.
Разрыв функции.
Зачем? Кому нужны эти казни египетские? Mea culpa!
Никто не заставляет его, не вынуждает – он сам. Ну, проректор и участковый полицейский, тощий и голодный, зашедший как-то профилактически поговорить о правильном понимании текущего момента, – они, да, немного помогли. И ощутимая отравленность воздуха. А так – жить можно, ведь живут же все, правда? Если отвернуться и смотреть в пространство – то очень даже можно.
– Ой, да ничего я не чувствую, ни даже дажечки! Мне и тех и тех жалко.
Новости:
16 мая. Достигнуты договоренности, согласно которым украинские военные сдаются, а российская сторона вывозит их из Мариуполя на территорию ДНР. Раненых доставят в Новоазовск, а остальных в Оленевку, в бывшую исправительную колонию.
В вечернем обращении президент Зеленский сказал: «Я отдал приказ прекратить оборону города. Мы надеемся, что удастся сберечь жизни наших хлопцев, среди них есть тяжелораненые. Им оказывается помощь. Хочу подчеркнуть: украинские герои нужны Украине живыми. Это наш принцип. Думаю, что эти слова понятны каждому адекватному человеку.
Несколько дней одни «камуфляжные» с автоматами в руках выводили других, безоружных. Выпускали группами по 15-20 человек, строем в затылок по осевой линии улицы. Тяжелых «трехсотых» несли на носилках, кто мог – хромал сам. Обыскивали рюкзаки, шлепали, досматривая, ладонями по телу, проверяли тату и запускали в автобусы. Спокойно, деловито. Смотреть на это невыносимо, отвернуться – себе дороже. Тем более, что Антон очень хорошо представлял себе оставшееся за кадром. А тем временем «думские» в весенней Москве уже вскричали, что ни о каком обмене «военных преступников» из полка «Азов» не может быть и речи. Да и вообще пора вернуть смертную казнь, чтобы судить и казнить злодеев.
– Ты слышала?
– Да, конечно. Пожалуйста, давай не будем сейчас об этом.
– Хорошо.
Отец и дочь договорились о встрече в Будапеште, потому что в другие страны с российскими паспортами могут вообще не впустить. А дальше – если, конечно, всё будет окей! – он начнет жить и работать со знакомыми волонтерами в Ужгороде, не срываясь до поры в Николаев.
– А что работать?
– У них есть столовая, в которой они кормят беженцев с востока. И доставка гуманитарки. Как у тебя с украинским?
– Понимаю прилично, говорю плохо.
– Там будет хорошая практика.
Она постаралась улыбнуться.
– А, может, ты, все-таки, передумаешь, Антон? Я боюсь. И я так люблю наш домик. Ну, папа! Ты же самый лучший папа на свете… Подумай обо мне, о Тимофее…
– Хорошо, хорошо, я подумаю.
– Окей. Целовать Антона.
– На взаєм![4]
Глава 12.
Выкопанные люпины и одуванчики с их длинными, цеплючими корнями и всю сорную траву Антон относил на берег ручья. Он основательно вычистил цветник в глубину, подсыпал из пакетов новой земли и посадил купленные цветы и мох. Подмел бордюр. Набрав в баклагу воды, полил клумбу и вымыл стелу памятника. Позади, у подножия темно-серого гранита стелы, рос кустик брусники с розовыми колокольчиками цветков.
Антон помнил похороны бабушки – тогда тут еще вовсю росли сосны. Но в тот сырой апрельский день, когда множество людей пришло сюда проститься с его отцом, вокруг стоял лишь десяток другой засыхающих деревьев. Потом убрали и их, отчего взгляду стало вольно и тоскливо. На поминках по отцу женщина из жилконторы, где он, выйдя на пенсию, работал лифтером, сказала: «Вот ушел Владимир Иванович, и завтра у нас опять будут ругаться матом. А при нем было нельзя!»
Антон сел на устроенную отцом скамейку, достал из рюкзака все, взятое с собой, чтобы помянуть ушедших. Не странно ли, что своё расставание, своё прощание он начал именно с кладбища? С того места, что должно было бы стать и его последним пристанищем. Но вот жизнь повернулась так, что он сидит здесь, а в кладбищенской конторе лежит оплаченный им на год вперед договор по «Уходу за захоронением». Так могила уже превратилась в захоронение.
– Ты бы понял меня, папа, – прошептал Антон.
Ему вдруг страшно захотелось курить, хотя он бросил много лет назад. И в этот момент он твердо решил, что вставит в будущее завещание строчку о крематории.
Из воинской части, расположенной по соседству за серым забором, доносились громкие команды и хоровые приветствия «Здравия-желаем-товарищ-прапорщик!» – это свежие призывники осваивали «курс молодого бойца». Со стороны города набухала туча, но Антон не встал, пока не упали первые тяжелые капли. Подгоняемый начавшимся ливнем, он забежал под навес у входа в церковь. Дождь лил и лил, взбивая пузыри в лужах; дверь церкви открылась, он обернулся – оттуда вышла Наташа.
Увидев Антона, она смешно ойкнула. Он не рискнул обниматься в дверях храма, а неуклюже пожал ей локоть и сказал:
– Мне тебя Бог послал. Подержи, пожалуйста, – отдал ей завернутую в мокрое лопату и рюкзак, а сам вошел внутрь. Там Антон поставил на канун две свечи, вспомнил и прочел про себя «Отче наш» и, запинаясь, «Богородице Дево, радуйся…».
Когда он вышел, мир вокруг сиял чистотой.
– Сегодня день памяти моей мамы, – сказала Наташа.
Радуга поднялась над кладбищем, и эти двое стояли перед входом в церковь, глядя в небо.
– Почему внутри радуги небо всегда светлее? Словно она отделяет свет от тьмы.
– Все объясняется преломлением солнечного луча в капле воды, – ответил Антон. – Собственно радуга – это диск, а не просто дуга, как нам кажется.
В пустом павильончике Наташа вытерла тряпицей мокрую скамью, и они уселись бок о бок ждать автобус. Стрижи нарезали над ними свои стремительные письмена. Она, молча, выслушала его рассказ о возможном отъезде.
– Я не знаю, что лучше, Антон. Ничего не знаю. Я с трудом встаю по утрам. Раньше я делала зарядку. Даже пыталась бегать. Вот я сегодня сидела возле мамы… Ты только не смейся, но я всегда с ней разговариваю.
– Я иногда с отцом тоже.
– И говорю ей: «Мама, у меня внутри огромная черная дыра… я перестала понимать, зачем я живу. Я больше не хочу, я физически не могу всего этого видеть и знать».
Антон обнял ее за плечи.
– Конечно, я как-нибудь устрою твои вещи. У Антона…
Тут они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
– Ну да, у Антона… у него дача небольшая, но есть чердак. И он не откажет. Но лучше бы ты не уезжал.
Автобус выкатился из-за поворота. Они встали.
– Если бы я была свободна, я поехала бы с тобой.
Возможно, Господь услышал короткую молитву Антона и прислал в помощь ближнего ангела. Тем же вечером к нему забрел мрачный Виктор, сказавший так:
– Всё летит к едреней фене! Поставь, пожалуйста, что-нибудь душевное… И давай помолчим.
– Вано Мурадели, – предложил Антон, открывая шкаф. – «Песни о Ленине»
– Застрелись, – отозвался приятель.
– Тогда «Между небытием и вечностью».
– Во-во, в самый раз!
– Махавишну оркестра, джаз-фьюжн, – объявил Антон. – Запись семьдесят второго года.
– Давай, – согласился Виктор. – Иди сюда, Тимофей!
Антон оставил их наслаждаться тягучими звуками и вышел в кухню накрыть на стол. Но Виктор от угощения отказался. Услышав же, что Антон собирается продавать дом, он остановился и долго смотрел на него чуть сбоку и даже как-то исподлобья.
– Уважаю! – сказал, наконец, он. – Живая душа человеческая есть неразрывный диполь идеи-материи. Без признаков первичности.
Антон пожал плечами, как тот парень в наушниках возле метро. (Когда это было?)
– Тебе понадобится нотариально заверенное согласие дочери на русском языке. У меня, возможно, будет для вас интересное предложение. Не суетись, я позвоню.
С тем и укатил в белые сумерки на своем самокате.
Предложение оказалось более, чем щедрым. Виктор покупает дом и участок, деньги переводит на счет Антонины (полтора процента за трансфер, предупредил он!), равными частями в течение квартала, при этом за любым из Антонов остается на два года право выкупа дома или части его по договорной цене. (Если кто-то из вас захочет вернуться…).
– Забираешь все свое самое ценное, мебель продавай, что сможешь. Остальное пусть стоит. «Хрюндик» и коллекцию никому. Скажи сколько стоят. Тимофей с тобой?
– Не знаю, – пожал плечами Антон. – Как он захочет.
– Ну – смотри. Всё устраивает?
– Мне нужно поговорить с Тошкой.
– Да, конечно. Сообщи.
Оставалось понять, что же для него самое ценное и как собираться в эмиграцию. Икону вывезти не разрешат. Фотографии в альбомах и без. Книги? Надо попросить Наташу приехать, пусть сама посмотрит, есть ли что-то ценное для нее. Бабушкины настенные часы с испорченным боем – тоже ей. Старую пепельницу в виде галчонка с распахнутым клювом – с собой. Институтский диплом? Кандидатский? – вряд ли они там пригодятся. Костюм брать? Велосипед подарить Николаю. Узнать стоимость коллекции! Афиши и программы концертов дочери в Питере отправить ей бандеролью.
Отцовская коричневая, эмалированная «кружка с кошкой», из которой папа ел в блокадном Ленинграде. Хитрая кошка в очках читает мышонку книжку.
Побежала мышка-мать,
Стала кошку в няньки звать:
– Приходи к нам, тетя кошка,
Нашу детку покачать.
Антон поставил кружку перед собой на стол. Глупый, маленький мышонок… глупый, маленький мышонок.
Павловские мальчишки играли в войну и в прятки в «разрухе» Дворца, Антон помнил обгорелые стены, проваленную крышу и одинокую статую императора перед зданием. Он поступил в институт в тот год, когда завершили полную реставрацию, а еще через два он уже стрелял в Афгане.
Прошло меньше восьмидесяти лет с прорыва незамкнутого блокадного кольца – дуновение ветра в пространстве, и вот, возмужавшие потомки выживших блокадников пытаются окружить Северодонецк, а постаревший Птахин распродает посуду и мебель и собрал священнику в церковь два чемодана своих вещей.
Дворец пока еще цел. Мерзкий привкус гари во рту.
В дальнем углу нижнего ящика обнаружилась дочкина оранжевая футболка с растянутым воротом. На груди фирменный знак: вертолет, под ним люди с рюкзаками и буквы «Дороги хватит на всех». На спине принт:
Раненых не бросаем
пленных не берем
Когда-то это их очень веселило. Знаменитая компания «Экспедиция». Покупаешь дорого футболку или что-то еще фирменное – а далеко в Сибири от твоего имени высаживают крошечный кедр. Возможно так и было, и деревце от Антонины уже выросло.
Тимофей без всякого интереса обошел и обнюхал переноску, но, когда хозяин достал с чердака и выставил в центре кухни пыльные чемоданы, он втянул голову в плечи, погрустнел и исчез – вероятно, ушел обдумать свое будущее. Кот появился в доме вместе с Наташей, словно ждал ее в каком-то тайнике. Он пропел даме сердца серенаду, которой позавидовал бы сам Франц Шуберт.
Избранные друзья, числом шесть, много пили, шумно, с надрывом, веселились и попрощались с Антоном как когда-то с уезжавшими в Израиль – навсегда. Наташа обняла его, так они стояли минуту, две, три, четыре – сто лет.
– Береги себя, пожалуйста, – шепнула она ему в плечо.
Тима все видел и слышал. Он позволил себя уговорить, вошел в переноску и уехал вместе с Наташей в такси, оставив Антона в одиночестве возле голубого забора.
Светлой ночью, когда всё Тярлево спало, Антон пришел в теплицу. Ботаники давно уже догадались, что по ночам растения сосредоточенно растут. Он открыл дверцу и вошел в их уютную жизнь. Втянул носом «томатный» запах, потрогал рукой теплую, влажную землю. Что еще? Погладить листья, коснуться пальцем набухающего бутона, подтянуть в трех местах тесьму. Срезать пару пасынков. Вот, собственно, и всё. Ему хотелось их всех обнять, всех сразу. Не грустим, да?
Переписка в вотсапп:
Папа, у меня 39 и пять. Похоже на ковид. Я не прилечу. Если хочешь, давай все отложим.
Нет. Я справлюсь сам. Поправляйся, пожалуйста. Подяку срочно вышли на гостиницу. Целую. Джо не заразился?
Утром его приняли печально безлюдные просторы Пулковского аэропорта. Всего несколько строк на табло вылета. Зарубежных рейсов практически нет.
– Цель поездки? – буркнула из будки паспортного контроля полнеющая пограничная дама.
– Отдых! – отрезал Антон. И добавил про себя: «От всех вас».
Тетка долго листала страницы его паспорта, словно искала вложенную там купюру. Стук штампа поставил точку в этой части его жизни.
Свободен.
Глава 13.
Конечно, он бы извелся с Тимофеем за шесть часов ожидания в стамбульском аэропорту среди безумного, шевелящегося скопища разноцветных людей. Антон купил три часа отдыха в капсульном отеле, куда наверняка «С котами нельзя!»: вещи в шкафчик, обувь тоже – одноразовые тапочки, «плиз». «Норки-капсулы» в два этажа, одна над другой, влезать в положении лежа. Будить не будут. Прекрасно, но заснуть он так и не смог: стоило чуть задремать, как тут же в капсулу вплывал безмолвный Павловск.
Душ.
Хасиды с большими чемоданами и обязательными шляпными коробками мирно стояли в очереди на посадку. Через два часа и пять минут все приземлились у Ференца Листа в Будапеште. Венгры без вопросов шлепнули в его паспорт штампик и выпустили наружу. Тепло, моросит мелкий дождик. Багаж, такси, «Т 62 hotel», напротив вокзала Нюгати – «обычная жизнь» богатого путешественника.
– Mister Ptakhin? Welcome! Your room number 609. No, there is no mail for you yet. Sorry!
– Thank you.[5]
На такую беседу его английского оказалось достаточно. Снаружи здания с высокими окнами и бурыми, покатыми крышами. Шумят трамваи, слышны объявления на вокзале. Кровать на троих таких, как Антон. Спать, спать, спать.
– Тошечка, я стал ближе к тебе на два часа. Как ты?
– Получше. Доброй ночи в Пештабуде, папа.
К утреннему «шведскому столу» в холле Антон спустился одним из первых. Хороший выбор еды, вполне приличный кофе. На весь день вперед не наешься, но и жаловаться грех. Девчушки в цветных халатиках щебечут на угорском языке. Яблоко можно взять с собой.
Прозрачные двери с желтыми буквами Т 62 раздвинулись – буквы исчезли. Антон, вооружившись картой города, вышел из гостиницы. Он остановился и почему-то обернулся. Створки дверей сдвинулись. Т 62 на одной и Т 62 на другой.
Танк! Танк Т-62. Вот, что это.
«Я сошел с ума, – подумал он. – Мы что, все там такие?»
Смурная, неопрятная, как и во всем мире, привокзальная площадь, люди с утренними, мятыми лицами. Он сел на круглую скамью среди спешащих венгров со стаканчиками кофе to go в руках. Мирная попрошайка трясла монетами в жестяной банке на спуске в подземный переход. На той стороне книжный киоск: тележка со стеллажами книг – уже открыт. И люди подходят, смотрят. Солнечно. Идти ему решительно некуда, но не сидеть же целый день в номере. Вот это его и раздражало безумно: необходимость ждать, куда-то перемещаться, сливаясь с толпой скучающих туристов.
Город не нравился ему, утомляли темно-серые дома невнятной архитектуры, примерно одинаковой высоты, выстроенные словно по ранжиру. Дунай открылся неожиданно. Бронзовые туфли и ботинки, женские, детские, мужские стояли прямо у воды. Волна от пробежавшего катера заскочила на парапет к самым бронзовым подошвам. Памятник будапештским евреям, которых венгерские фашисты убивали прямо здесь, на берегу.
– К сожалению, сейчас осталось только пятьдесят три пары из шестидесяти, которые были при создании памятника, – услышал Антон за спиной голос женщины-гида. – Да, вы угадали, кто-то сумел украсть.
Живописное, резное здание Парламента протянулось вдоль реки неподалеку.
Антон нырнул в пустое бистро «Matula» как в убежище от людей. Кирпичный сводчатый потолок и весла для каноэ на стенах успокаивали. Рыбный суп ему подали в котелке, подвешенном на изящной конструкции над горящей свечой. Сам себе наливаешь поварёшкой в тарелку. Такого он еще не видывал, да и супчик оказался совсем не плох. Обед немного примирил его с реальностью.
«Подяка», пришедшая через день, выглядела замечательно красивой. Наверху государственный флаг и трезубец герба.
ПТАХІНУ Антону Володимировичу за взаємодію та допомогу ЗСУ під час Россійсько-Украінської війни. [6]
Печать, крупные завитки подписи: Начальник обласної військової адміністрації, В. Кім (Три буквы, а сколько вдохновения!)
И внизу: Слава Україні!
Антонина приложила телефон друга, которому можно звонить в случае затруднения на границе.
И на сколько лет колонии строгого режима в городе Лабытнанги потянет такая грамотка? Ответ прост: на все, что ему остались!
Ранним утром по дальней платформе Нюгати метались растерянные люди с чемоданами и клетчатыми сумками, вероятно, беженцы, возвращавшиеся домой. Носильщик помог Антону найти его вагон в поезде, следовавшем до Munkács-Мукачево. Накануне Антон мудро купил билет только до пограничного Чопа (Chap), предположив, что его наверняка высадят для проверки. Вагон сидячий. Туалеты есть в обоих тамбурах.
Он едет. Дороги хватит на всех.
– Я поехал!
– Ура! Доброго пути. У меня 37 и два. Состояние раздавленной улитки.
Прошел контролер, щелкнул компостером. Справа от него в купе со столиком две цыганские женщины с тремя детьми. За окном плоская Паннония, небольшие селения-хутора, луга, редкие деревья. Тишина и скучный покой. Улучив момент, когда чернявая малáя перестала визжать, Антон задремал.
Кто-то задел его плечо, он открыл глаза, поезд стоял на станции. Худенькая седая женщина в выцветших джинсиках, сидевшая перед ним, кипятила воду в кружке, чтобы приготовить себе вермишель «Доширак». Антон вспомнил о сухом пайке, выданном ему в гостинице. Там оказалась вода, баночка с йогуртом, крохотная деревянная ложка к ней и вполне съедобные бутерброды. Тем временем седая попутчица заварила кофе. После еды она вымыла в туалете всю посуду и спрятала в рюкзак. Все это она проделала неторопливо, разумно тратя время езды.
На последней перед Чопом станции тамбур оккупировала толпа цыганок с кучей детей и багажа. В дальнем конце вагона показались венгерские пограничники в синей форме. Они работали парой, мужчина и женщина. Еще двое их коллег разбирались с галдящим табором.
Пограничник принял у Антона паспорт и зеленую книжечку «Посвідки». Они встретились взглядами; парень отснял первую страницу паспорта, полистал туда-сюда листы и, снова взглянув на Антона, что-то ему сказал. Антон развел руками.
– Он говорит, что украинцы вас не впустят, – перевела женщина.
– Меня впустят, – как можно увереннее произнес Антон.
Дама перевела. Она с видимым удовольствием чистила перочинным ножом большое красное яблоко.
Погранец еще раз внимательно посмотрел на Антона, пожал плечами и поставил в паспорт штамп. «Служба» ушла, поезд медленно тронулся, увозя его из Венгрии. Пересекли реку, за мостом он увидел пограничный знак с жовто-блакитными буквами УКРАЇНА.
Женщина перекрестилась и вдруг обратилась к Антону.
– Все будет хорошо, – улыбнулась она. – Я знаю.
Как странно: он же видел ее синий украинский паспорт.
– Спасибо. Обратно уж очень не хочется.
Они распрощались. Антон выгрузился из поезда; белое здание вокзала, залитая солнцем пустая платформа, где-то ручейком журчит горлица.
– Мне куда? – осторожно спросил он проходившую мимо женщину в камуфляже и показал ей паспорт и посвидку.
– Ходімо,[7] – пограничница взяла его документы и пошла по перрону вперед, а он со своими чемоданами за ней. Вошли в полутемный вокзал и дальше, в помещение, где вместо дальней стены виднелись кабины паспортного контроля.
– Зачекайте тут,[8] – женщина указала на деревянную скамью рядом с аппаратом рентгенконтроля, а сама скрылась в угловой комнатке. Антон составил рядком вещи и сел.
Минуты через две-три она вернулась и попросила у него «все документы», телефон и пароль входа.
Цыганки с целым выводком детей рвались в воюющую страну. Антону показалось, что все они, красивые и потные, все до одной – беременные. Чемоданы, рюкзаки, сумки, какие-то невероятные кутули водружались на столы перед таможенниками. Шум, вопли, гвалт несусветный. Тем не менее – удивительно! – все это выглядело как-то по-домашнему, без зло прищуренных глаз, обычных в России. И все как-то само собой быстро исчерпалось.
К Антону вышел мужчина со шрамом на щеке, «в пикселях», но без оружия на поясе, и началась их спокойная, мирная беседа, по просьбе Антона на русском языке, никак не похожая на допрос, но такое аккуратное, пристальное, профессиональное знакомство. Документы Антона лежали на стойке между ними. Роскошная «Подяка», предъявленная этим странным русским, явно произвела на военного впечатление. Он, забрав с собой все, кроме мобильника, удалился в ту же комнату. Антон опять остался сидеть на скамейке и наблюдать, как время утекает вовне, в солнечное пространство за кабинами. Нет, вся жизнь не промелькнула перед его глазами, но в какой-то момент своего сидения Антон отчетливо понял, что больше никогда у него не будет собственного жилья и что эти вещи, что он тащит с собой – это всё, что у него сейчас есть, а больше ему и не нужно. И не будет нужно, ибо обратной дороги для Антона Птахина уже нет.
Он буквально физически ощутил, на каком жутком разломе времени своей жизни оказался. Непонятный страх вдруг обуял его, он малодушно схватил телефон и позвонил таинственному «другу». В ответ из просторов бытия прилетело: «Не волнуйтесь, вас проверят и впустят».
Антон попробовал не волноваться, но надолго его не хватило. Когда он, узнавая отдельные украинские слова, читал по второму разу объявления на стенах, появилась дама в форме с явно непустой кобурой на ремне.
– Чим ви будете в нас займатися? [9]
Антон ощутил неприязнь в ее голосе.
– Я собираюсь какое-то время побыть в Ужгороде, работать с волонтерами.
– Ви знаєте там когось? [10]
– Нет. Дочь сообщит координатора, когда я там окажусь.
– Значіть до Миколаєва ви зараз не поїдете? [11]
– Нет.
– У вас є засоби для жіття?
Антон прислушался.
– У вас є засоби для жіття? [12]
– Да, – наугад ответил он.
– У нас російські картки не діють.[13]
– У меня есть американская.
– Добре!
– Простите, я могу выйти в туалет?
– Ще ні.
Она ушла, но тут же из комнатки вышла совсем молодая пограничница со всеми его документами в руках, тоже при оружии. Она пригласила Антона пройти за ней.
– А вещи?
– Та хай стоять!
Еще примерно полчаса они возились с ее компьютером: она внесла все данные его паспортов, дипломов, Посвідки, водительских прав и прочего. Сделали фото «фас-профиль», сняли «пальчики».
Этому симпатичному стражу границы очень хотелось казаться строгой, но кто-то все время смешил ее сообщениями в телефоне. Старый комп с трудом усваивал информацию, он то «зависал», то вообще уходил «в отказ». Но вот она встала, грациозно потянулась, напомнив ему Тимофея.
– Ну, все! – Она поправила тяжелую кобуру.
Войдя в кабинку пасконтроля, пограничница сняла еще раз отпечатки его больших пальцев. Антон смотрел на ее руки. Пальчики с нежно-бежевым маникюром листали страницы его паспорта, отыскивая ту, где она сейчас поставит штамп въезда.
Бам!
– Можна проходити![14] – она положила перед ним красную книжицу.
– Дякую! – хрипло выдавил Антон.
Она засмеялась, видя перед собой половину немолодого человека, застывшего в проходе между кабинами, с абсолютно идиотским выражением лица.
– Так проходьте, будь ласка! [15]
Антон взял паспорт и прошел. Пограничница дождалась, пока приезжий возьмет вещи и повела его к выходу. Миловидная девушка «в пикселях» распахнула дверь и выпустила в зал ожидания вокзала станции Чоп мужчину с двумя чемоданами, рюкзаком и пакетом.
– Туалет там, – показала она. – Квитки можна купити тут. Кафе и обмінник на площі.[16]
В зале на сдвинутых скамьях, как наваждение, неподвижно сидели хасиды. Много шляп. Антон рысью промчался мимо них в сторону туалета.
– МЕНЯ ВПУСТИЛИ! Здесь совершенно невероятные люди.
– Фантастика! Обнимаю.
Пожилой еврей подошел к Антону, сидевшему на скамье с закрытыми глазами.
– Sir?
Он осторожно прикоснулся к плечу мужчины:
– Are you okay, sir?
Антон открыл глаза.
– Да… yes! Thank you. I’m okay now.[17]
Глава 14.
Сирену воздушной тревоги он не услышал, лишь отбой – минуты две-три над Ужгородом висел унылый, ноющий звук. Название гостиницы, «Мираж», пришлось в масть, в рифму к его состоянию. Рослые каштаны выстроились вдоль Мукачевской улицы, до их белых «свечек» он мог дотянуться рукой из окна номера. Напротив – кафе, на террасе, огражденной плетнем из лозы, Антона накормили вкуснейшим бограчем. Рядом, в одноэтажном домике с голубыми стенами, магазин «мармур, граніт, каміни, пам'ятники».
Стемнело. Антон заварил чай в «кружке с кошкой» и включил ноутбук. Дочь откликнулась сразу же.
Ночь в Ужгороде так же тиха, как в Павловске.
Все реально получилось так, как он задумал, и Антон мог бы похвалить себя и даже погладить по голове. В этом городе он будет жить и работать. Среди этих людей, спешащих сейчас внизу по своим утренним делам.
Кафе еще закрыто. Антон пошел влево по Мукачевской в сторону зеленого бульвара. Оказалось, это вовсе не бульвар, а вытянутая длинным овалом, мощеная брусчаткой площадь Шандора Петефи. Бронзовый поэт с саблей в руке стоял в середине клумбы. Антон посидел на скамейке под высоким тисом. Трое баптистов или пятидесятников предлагали брошюры «Живи щасливо!» и звали на бесплатные библейские чтения.
День обещал быть жарким.
Волонтерка Леся назначила встречу в одиннадцать «у Марии Терезии» напротив собора. Она объяснила дорогу.
Антон медленно шел, вглядываясь в людей и в город. Ему показалось, что женских лиц на улицах города намного больше, чем мужских. Симпатичные двух и трехэтажные оштукатуренные здания по сторонам площади. Гастроном 1minute. Антон свернул в пешеходную зону, ведущую к речке Уж. На фонарях с плафонами под старину устроены корзины с цветущими петуниями и геранями. Домик-пасынок: четыре окна со ставнями по фиолетовому фасаду и ни одной двери. В огненно-рыжем здании с высокими окнами магазин «Чарівний ліхтарик».[18] Возле автобусной остановки на столбе билборд в металлической раме: на фоне пылающего города черные буквы: СТАНЬ ЧАСТИНОЮ НАШОÏ ПОМСТИ![19]
Антон поднялся к мосту, здесь, с ящиков, женщины продавали цветы. Столбики ограды с обеих сторон моста сплошь увешаны замками, цепочками и вензелями влюбленных. Спиной к реке на складном стуле сидел мальчик лет десяти; в большой коробке он выложил свои изделия: тонкие браслеты и нитки на шею из бисера – желтые и голубые шарики, нанизанные на рыболовную жилку, и кольца на палец. На боку коробки мальчик написал «письменными» буквами: воїнам ЗСУ.
Он не назначал цену:
– Скільки можете дати…
Антон выбрал браслет, надел на левое запястье. Он перешел мост. Река ласковой, плавной дугой обнимала город. На трубе перил ограды вдоль набережной устроился небольшой бронзовый старичок с хитроватой улыбкой, спрятанной в бороде. Внизу на табличке: «Св. Миколай».
Антон вспомнил своего соседа.
– Напрасно ты так решил, – сказал Коля четыре дня назад. – Никто там тебя не ждет. А здесь все-таки вокруг свои…
Короткая очередь тянулась под зонт к продавщице мороженого. Вдали на площади стояли рядами обтянутые желто-голубой тканью прямоугольные конструкции. Он подошел было ближе и остановился. С них на людей, на Антона смотрели те, кого уже не окликнешь и не обнимешь. Убитые мальчики, мужчины, девушки.
Антон потерянно шел под их взглядами, чувствуя, как бешено колотится сердце и поднимается в нем резкая боль. Останавливался – и снова шел, и каждое следующее лицо обжигало еще больше.
Из обрезка пластиковой бутылки на боку крайнего прямоугольника ветер сдул небольшой букет. Антон поднял цветы с брусчатки.
Чуть сверху на него смотрел улыбающийся голубоглазый парень в камуфляже, снятый в полурост, с кошкой на руках. Под фотографией он прочел:
ПТАХІН АНТОН
“Птаха”
04.12.1997 – 13.05.2022.
Молодший сержант.
Народився в м. Рахів. Чесний і порядний, правдолюб.
Писав вірші, любив співати їх під гітару. Виступав
на концертах та був душею компанії. З двох років
його виховувала бабуся, для якої він був як син.
Молодша сестра, яку він дуже любив. Мати живе в іншому
місті і в них були дружні стосунки. З 2019 пішов на строкову
службу, через декілька місяців підписав контракт з бригадою
Національної Гвардії України. В середині 2020 перевівся
до полку “Азов”. В грудні 2021 року, коли він їхав на службу
після відпустки, бабуся йому наказала берегти себе, бо були
розмови про війну. Він відповів: “Бабуся, я тебе дуже люблю,
але Україну я також люблю сильно”. Загинув 13 квітня
2022 року у вуличних боях при обороні Маріуполя.
Нагороджений
Орденом “За мужність” 3 ступеня (посмертно)[20]
Антон неподвижно стоял с цветами в руке, не в силах оторвать взгляда от портрета мальчика с кошкой, как вдруг ему показалось, что он слышит страшный вой «А-а-а-а!», но он не понял – это в нем так громко воет или где? Антон оглянулся и увидел, как распахнулась входная дверь в доме и на площадь с воплем выбежала молодая женщина в коротком домашнем халатике.
– Суки, суки долбаные-е-е! Будьте вы все прокляты. Ненавижу-у-у-у…
Следом за ней выскочили две женщины.
– Чтоб вы все сдохли! Вы – все, все русские! Горите в аду! Исчезните насовсем!
Она металась между стойками с лицами погибших и ее никак не могли поймать.
– Суки-и-и… Будьте вы прокляты…
Вдруг она выскочила прямо на Антона и остановилась. Он увидел ее распухшее лицо, капли пота на лбу и распахнутый в крике рот… Женщина тяжело, со свистом дышала, глядя невидящими своими глазами прямо в Антона. Ее схватили, обняли те, что бежали следом… Повели, уговаривая, в дом. И, пока не захлопнулась дверь, вся площадь слушала ее плач.
Он увидел смерть. И теперь уже ничего никогда не исправить.
Зачем ты приехал сюда? Чтобы что? Нести добро, да? Чтобы они тебя полюбили? Может быть ты знаешь, как остановить эту стрелянину?
Он вздрогнул – в сумке загудел мобильник. Звонила Леся.
– Доброго ранку, Антон. Я чуть-чуть опоздаю, минут пятнадцать. Вы подождите, будь ласка. Хорошо?
– Хорошо.
Антон поставил цветы на место и заставил себя уйти. Он медленно, не оборачиваясь, поднялся в гору, к собору с двумя высокими башнями. Там на скамье, неподалеку от памятника могучей императрице Марии-Терезии, он дождался Лесю, милую молодую женщину. Они познакомились.
– Мы сейчас будем разбирать обувь. Нам прислали, наверное, коробок двадцать с обувью. Мужская, женская, детская – все вперемежку… И да, я нашла вам комнату.
– Скажите, пожалуйста, Леся, там в церкви сейчас есть священник?
– Да, есть отец Игнат. Он всегда работает с нами.
– Мне нужно исповедаться.
Киев, март 2024 г.
В работе над повестью использованы материалы журналистских исследований А. Буртина.
Евгений Федоров, р. 1954 г. в с. Кармакчи (ныне Жосалы), Казахстан, где родители находились в ссылке. Окончил кораблестроительный институт в Ленинграде. Работал на верфях в разных городах СССР и РФ. К.т.н. Автор многих статей в специализированных изданиях. Художественную прозу публикует впервые.
[1] «Посвiдка» - вид на постоянное жительство в Украине.
[2] Подяка – благодарность (укр.)
[3] «Вернись живым» (укр.)
[4] Взаимно (укр.)
[5] Мистер Птахин? Добро пожаловать. Ваш номер 609. Нет, почты для вас еще нет. К сожалению. – Благодарю. (англ.)
[6] Антону Владимировичу Птахину за взаимодействие и помощь ВСУ во время Российско-Украинской войны. (укр.)
[7] Идемте (укр.)
[8] Подождите здесь. (укр.)
[9] Чем вы будете у нас заниматься? (укр.)
[10] Вы знаете там кого-то? (укр.)
[11] Значит, в Николаев вы сейчас не поедете? (укр.)
[12] У вас есть средства для жизни? (укр.)
[13] У нас российские карты не действуют. (укр.)
[14] Можно проходить.
[15] Спасибо! – Проходите, пожалуйста! (укр.)
[16] Билеты можно купить здесь. Кафе и обменник на площади. (укр.)
[17] Вы в порядке, сэр? – Да. Спасибо. Сейчас я в порядке. (англ.)
[18] Волшебный фонарик (укр.)
[19] Стань частью нашей мести! (укр.)
[20] Младший сержант. Родился в г. Рахов. Честный и порядочный, правдолюб. Писал стихи и любил петь их под гитару. Выступал на концертах и был душой компаний. С двух лет его воспитывала бабушка, для которой он был как сын. Младшая сестра, которую он очень любил. Мама живет в другом месте и у них были добрые отношения. С 2019 г. пошел на срочную службу, через несколько месяцев подписал контракт с бригадой Национальной гвардии. В середине 2020-го перевелся в полк «Азов». В декабре 2021 года, когда он уезжал на службу после отпуска, бабушка наказала ему беречь себя, потому что были разговоры про войну. Он ответил: «Бабуся, я тебя очень люблю, но и Украину я тоже сильно люблю». Погиб 13 апреля 2022 года в уличных боях при обороне Мариуполя. Награжден орденом «За мужество» 3-й степени (посмертно). (укр.)
