Болящая старуха Егоровна с раннего утра, едва только проснувшись, плакала, сокрушенная самыми горестными раздумьями. Совсем одолели её хвори да немощи. Кончается Масленица, а она за всю неделю даже блинов не могла испечь. Была, правда, невестка, напекла — сын живёт в соседнем селе, рядом, навещает. Но хотелось бы самой.… Наготовить, угостить, как раньше. А уж как в храм-то хочется! Господи! Прощеное воскресенье сегодня!
Прощёное воскресенье запало ей в душу ещё с детских лет. Семья большая, разное случалось. Ссорились, мирились. Хотя те ссоры можно ли сравнить с нынешними? Старших почитали, даже боялись…. И вот, бывало, вечером, перед тем как лечь спать, все прощения друг у друга просят! Целуются, плачут…. Теперь бы так!
Даже самой себе, измученная разными невзгодами, старуха не могла признаться в том, как жаждет её душа, чтоб сын, сынок попросил у неё прощения! Уж больно грубый он! Такое в запале скажет — сердце от боли заходится!
И совсем уж невыносимо стало, когда она так ослабла, что перестала ездить на рынок. Как только увидит список продуктов, которые мать попросит его купить, буквально бесится, сам не зная отчего. Зато доволен, когда деньги он покупок останутся: мать про них никогда не спрашивает. Любой пустяк выводит его из себя, он всегда находит повод излить на мать поток непристойной брани…
Что стало с ним? «Избалован! — внезапно подумалось матери. — Как же! В институт поступил, так чуть ли не молиться на него стали! Все копеечки на него тратили, одевали как барина, вот и стал хамом!» А ещё вспомнилось, как он напился, будучи на каникулах, как петушиться начал…
И тут-то она не выдержала, отозвав его в сторону, возмутилась:
— Это что же?! Благодарность отцу? Ты глянь-то, штаны на тебе вельветовые! Отец-то разве в таких разгуливает? Свинья ты неблагодарная!…
Ах, как давно это было! Вот тогда и надо было сынка на место ставить. Да вот так, не получилось. Как же… Виделись редко, тосковала по нём, а приезжал, так наглядеться на него не могла, прощала все…
Внезапно старуха встрепенулась: «Ах, тетеря старая! Забыла! Именинник же сегодня Андрей-то!» Три тысячи в подарок, будто боясь, что не успеет, заранее отдала. А поздравить-то в самый раз! Листала» номера на простеньком мобильнике, а он буквально выскальзывал из её непослушных, дрожавших рук…
— С днём рождения тебя, сыночек!
В слова эти, произнесённые дрожащим голосом, вложила она всю любовь, всю боль, и всю надежду.
Но в ответ услышала хриплый, насмешливый голос Андрюхи:
— Мам, ты никак рехнулась?! Двадцать третье только завтра!
Старуха даже голову назад откинула — будто ледяной водой в лицо ей плеснули. Сразу представила воочию сына — с презрительной ухмылкой, вечно недовольного на весь белый свет. Да разве такого обрадуешь чем? Удивишь чем? Эх…
Окончательно придя в себя, Егоровна вздохнула: «Вот тебе и Прощёное воскресенье!» Губы её задрожали, и, уткнувшись лицом в подушку в цветастой застиранной наволочке, трясясь всем телом, она зарыдала. «Да что ж это за доля у меня такая, Господи! Чем же так-то прогневила тебя! Вот уж тринадцать годочков другое дитятко моё в земле покоится. А хозяин-то мой… и того больше. И кто же теперь пожалеет меня? Кто защитит?»
… Всего–то шестьдесят пять годков было моложавой, приятной лицом Егоровне, когда схоронила она мужа, не дожившего до семидесяти трёх лет. Хозяин, заступник. Характером крутоват был, но пьяным ни единого раза не видела. Со старшим сынком – катом уж никак не сравнить. И жену свою никому бы в обиду не дал. Чего уж.… Как все нормальные люди жили. Домину этот своими трудами строили. Сынов растили, внуков нянчили. Правнучке Алёнке полгода было, когда поднесли её, в одеяло завернутую, вот к этой кровати, на которой помирал её прадед. И он, глядя на младенца помутневшими глазами, тихо, из последних сил промолвил:
— Мы и тебя ещё, воробышек, понянчим. Так ведь, бабка?
Егоровна в ответ лишь кивнула мужу головой да зажала щепотью дрожащие губы.
Схоронив мужа, исходила глубокой скорбью раннего своего вдовства. Не думала, не гадала, что вот так нежданно, так несвоевременно одна останется. Всё не верилось ей… То и дело, натыкаясь то на одежду покойного, то на инструменты всякие хозяйские в сарае, страдала душой, плакала. Будто чуяла, что за спиною её ходит беда…. Другая. Та, страшнее которой не бывает. Особенно плакала, когда навещал её младший сынок Егорушка, сам уже к тому времени ставший дедом – в сорок-то лет.
Разные они у нее. Старший сын, Андрей, с малолетства рвался в город. Там и остался. После учёбы нашлась ему там хорошая работа. Обзавёлся семьёй. Раньше, пока не выросли его дочки-погодки, привозил их сюда на всё лето…
Егор же, напротив, любил село. Окончив сельскохозяйственный институт, работал главным зоотехником в соседнем колхозе. Сын его, тоже рано женившись, поселился недалеко от бабушки.
— Ну, что ты всё плачешь, мам? — гладил её по плечу Егор. Хотя и самому застилала глаза влажная пелена. — У тебя ж вон Денис мой с Танюхой рядом, Алёнка.
— Да уж без них бы совсем пропала, – утирая слёзы, вздыхала мать. — Только боязно мне, сынок. Как, на что я жить буду? Обузой тебе быть не хочу. Ведь пенсия — копейки!
На дворе была весна двухтысячного года. Нелёгкие времена. А сынок утешал её:
— Нашла о чём плакать! Огород тебе посадим. Картошки посадочной у меня на всех хватит. А хочешь, так у нас телёнка можно купить. С кормами помогу. Подержишь, сдашь – к весне и денежки.На том и решили. И как же быстро пролетели те два-три годочка! Забывалась Егоровна, возясь с правнучкой, которую любила без памяти, да в разных делах по хозяйству. Телёночка вырастила на продажу, а следом сынок другого во двор привёл…. Так и потихоньку собралась денежка. Думала, и себе на похороны хватит, и хозяина в три года по-человечески помянуть…. Знала бы она, бедная, на какие скорбные расходы пойдут эти сбережения! Врагу не пожелаешь…
Умер любимый сыночек! Будто сгорел за год от какой-то страшной болезни. Чернел лицом, худел, таял на глазах. Скитался по больницам. Они с невесткой покупали и заказывали разные целебные препараты, по большей части мифически целебные, отдавали за них несчитанные деньги. Да всё не впрок…
Уже перед концом, в областной больнице сказали, что, делая прививки, занесли ему по ошибке какую-то страшную инфекцию. Да как же это могло быть?!
Изведённый страшными муками, умирал сын на глазах матери. Она держала в своих его холодеющие руки… Да как только сердце её выдержало?! Да как на куски не разорвалось?!
Искричалась вся! На коленях вокруг сырой могилы ползала.… Надо же такому быть: сыну сороковины, а отцу три года, почти день в день выпало. Кого поминать? Кого оплакивать? Обоих сразу!..
Теперь только внук остался последней опорой и утешением. Он да детки его — Алёнка и крошечный Антошка, родившийся через полгода после смерти своего дедушки. Видно, эти крохи и помогли ей пересилить боль утраты, выжить…
А от Андрюхи–то радости было мало! Красавец писаный, так он и проболтался по чужим бабам да по гаражам с дружками пропьянствовал. Правда, надо признать, на работе ценили его. Но в семье был истый кат! О детях не заботился, над женой измывался. Жил исключительно для себя. Любил хорошо одеться, выпить да погулять.
Последний раз невестушку видела на похоронах Егоровых. И даже сквозь пелену горя своего неутешного, заметила, как изменилась некогда белолицая красавица Нина.
— Что же ты, голубушка, так-то постарела! — воскликнула свекровь,В ответ, Нина лишь рукой махнула:
— А то вы, мама, не знаете? Всю кровь он из меня выпил! Было бы куда уйти – минуты бы с ним не осталась…
После смерти брата Андрей каждое лето приезжал в отпуск к матери. Если не пил, был нормальный, помогал в огороде. Возился на кухне, умел хорошо готовить. Но если начинал пить… В доме наступал ад! Превращался сынок в зверя, не щадя в пьяном безумии ни своих, ни чужих….
А лет десять назад перебрался сюда насовсем — с новой женой.Вот тогда–то и закончилась хоть и скорбная, но тихая жизнь Егоровны. Памятны теперь ей последние одинокие вечера, когда свет зажженной лампадки отеплял святой угол, а молитва, обращённая к Богородице, успокаивала, утишала боль её души…
Новая жена Андрюхи была из местных, но жила в райцентре. Сын, однако, рвался переехать к стареющей матери. Да и его подруге приглянулся большой и добротный дом свекрови… Давно разведённая и бездетная, Валентина мечтала начать новую жизнь. Надоело ей бабье одиночество, мечтала она поскорее доработать в школе «с этими дебилами», которым она преподавала иностранный язык, и уйти на пенсию. «Год до пятидесяти доработаю — дня не останусь. Уж лучше в огороде копаться»…
Продав своё жильё, Валентина купила мужу крутую иномарку. Жить перебрались к больной тёще, ее матери, но она вскоре умерла. За это время, Андрей успел показать себя во всей красе. Оскорблял жену беспричинной ревностью и самыми грязными оскорблениями. И всё же надеялась она на что-то, наверное, любила его. А еще не давала ей покоя навязчивая идея:
— Из вашего дома конфетку можно сделать, — говорила она мужу. — Если мой продать, то этих денег на евроремонт хватит. Хоть бы на старости лет в красоте да удобствах пожить…
— В чужом доме собралась евроремонт затевать? —похохатывал Андрей.
Жена возражала:
— Разве он нашим не станет?..
Вскоре, не дожидаясь особого приглашения, продав городской дом, они перебрались-таки сюда, якобы «доглядывать» старуху.Сынок сразу же и подкатил к матери: заводя речь о её старости, о необходимости всякого рода удобств. Хотя в доме всё имелось, и газовая колонка, и отопление.
— Всё есть, чего же мне ещё не хватает? — возражала Егоровна. — Вот помру, тогда и хозяйствуйте.
— Так вот и сделай дарственную на Валентину, — вдруг выдал ей сынок. — Нам–то с нею и доглядывать тебя, если что…
— Сынок!.. Ты сам-то соображаешь, что говоришь? Вон у тебя самого дети-внуки. У Егора сироты остались. Что ж я, умалишённая, что ли: чужой бабе всё отписывать? А если что не так –так она и тебя выгонит. Про себя уж не говорю.
Андрюха аж побурел лицом от гнева. Иномарка, на которой он теперь разъезжал, явно застила ему свет.
— Вижу я, что у тебя Денис на первом плане. Больше тебе никто не нужен! И пошли после этого в доме жестокие скандалы. Все трое, изматывая друг друга, стали непримиримыми врагами. Мать думала о том, что будь жив Егор, никогда бы такого не случилось! Уж он-то семью свою, мать свою никогда бы не кинул! И поганцу этому не позволил бы в родительском доме хозяйничать да над матерью издеваться.
«Хозяина нету, -жаловалась Егоровна соседке, – сыночка младшенького тоже нету, вот и некому заступиться. А этот… Чужой он мне вместе со своей прохиндейкой! Да он и сам теперь по семье своей сохнет… Всё дочкам названивает. Но не нужен им. Вот он и сгоняет зло на мне да на зазнобе своей…»
Валентина, не дождавшись решения, купила на оставшиеся деньги дом в ближайшем селе и подала на развод с Андреем, всё чаще и сильнее напивавшимся.
Спустя год, оставшись прописанным у матери, он все-таки вернулся к ней: супруги помирились…Они теперь вместе опекали, как получалось, всё больше дряхлеющую старуху. Летом работали в её огороде, заготавливали овощи и консервацию в её же подвале. Поливка была на электричестве, и за электричество платила мать из своей пенсии. Хлебнувшая от «любимого» мужа море обид, Валентина льнула теперь к свекрови, не имея никого ближе. Помогала ей по дому, даже ночевать оставалась, когда, Егоровне было совсем уж худо.
Нередко в благодарность совала ей старуха тысячные купюры, приказывая:
— Ироду своему не показывай. Купи себе чего.… Вон шапчонка у тебя никудышная… аль помады какой. Я, пока мой дед не умер, губы красила…когда на базар там иду или еще куда. Потом уж не до того стало.
— Вот и мне, мама, ничего уже немило, – отвечала Валентина, испытывая невольные угрызения совести. Ведь эта несчастная старуха приняла её в свой дом и в своё сердце. А ей-то этого мало! Очень она хочет быть здесь полноправной хозяйкой.
Если честно, то она частенько просто прикидывалась овечкой, а при случае умела сына против матери настроить…
А вот Андрюху умаслить да разжалобить никак невозможно. Хоть душу свою вынь да положь. Всё его бесило. Бесился он оттого, что семью свою бросил. Всё бросил, чем жил раньше. Прежний образ жизни.
Забился в эту нору крысиную, которую всё больше и больше ненавидел. Нестерпимо тянуло его обратно, домой! К семье, к детям, к внукам, без него народившимся. Ой как хотелось ему туда! В свою утраченную семью! Всё сильнее! Злился и добивал ни в чем не повинную мать, вымещал на ней зло…
Наконец–то, всё обдумав и немного успокоившись, Егоровна поднялась с постели. Оделась, тщательно умылась холодной водой. Отыскала в шкафу нарядный праздничный платок, сняла с вешалки пальто. Надумала она в магазин сходить. Купить печенья да конфет. Раздать соседкам: пусть Егорушку помянут. Недавно он опять ей приснился. Маленький, лет десяти, как сейчас правнук её, Антоша. Звала-звала его, покормить хотела, да где уж! Убежал! Но к чему-то приснился…
Тут Андрюха не ко времени явился! Увидела в окно, как с собакой возится. Кормит. С матерью бы так! Да уж Бог ему судья!..Оделась она и вышла на крыльцо. Сын неприветливо объяснил, что ездил в аптеку за лекарствами. Жена, мол, заболела, видно грипп.
— Ты в магазин меня не подбросишь? — несмело, испугавшись своих собственных слов, спросила мать. Лицо Андрея даже побелело от гнева:
— В магазин сама поплетёшься?! Ты мне не могла сразу сказать, что купить? Сколько ж ты позорить меня будешь, сволота старая!
В ответ на оскорбление мать промолчала, покатившиеся из глаз её слёзы незаметно смахнула косяком большого платка. Постукивая палкой, сгорбившись, пошла со двора.
На полпути к магазину он вдруг почувствовала острую боль в груди и присела на лавочку у чужого дома. Увидела, что мимо неё на бешеной скорости промчалась Андрюхина иномарка. На мать он и не посмотрел.
Оцепенение, охватившее Егоровну, нарушил знакомый детский голосок:
— Бабуль, ты чего? В магазин? – Перед нею стоял десятилетний правнук Антошка. — Помочь тебе?
— Помоги, родненький! Помоги! Кто же ещё-то бабке поможет.
И у Егоровны потеплело в груди, боль отпустила. Стало легче, она словно очнулась от тяжкого кошмарного сновидения.
И, теперь уже они вдвоём с Антошкой направились она к магазину.
