«ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ»
Мы были в Париже, мы были в Берлине.
Европа лежала у наших сапог.
Соскучился некто по русской дубине.
Пора нам напомнить про старый должок.
Грустит Пугачиха о башлях вчерашних.
В Израиль Собчачка летит на метле.
Германские танки с крестами на башнях
ползут, как когда-то, по русской земле.
Но слышу, но вижу — курлычащим клином
в Россию летят по весне журавли…
И где-то над скованным дымным Берлином
«Цирконы» рассветное небо прожгли.
«Прощанье славянки» Татьяны Петровой
звучит на вокзале для наших ребят…
Над сдавшимся Киевом — отблеск багровый…
И танки с крестами красиво горят…
* * *
Отцветая снежно,
в майский теплый день —
слышишь? — дышит нежно
белая сирень.
Помнишь, в буйстве цвета —
наш весенний сад?..
Словно было это
целый век назад…
А ведь было! Было…
Всё в душе цвело…
Только вот забыл я,
сколько лет прошло…
Ты глядишь устало
из-под тёмных век…
В этом сквере старом
снится прошлый век…
Чуть заметно тает
чудный майский день…
Слышишь? — опадает
белая сирень…
* * *
Солнца диск на закате — краснее,
ближе к устью — спокойней река.
Ближе к старости рифмы точнее,
ближе к мудрости проще строка.
На вечерней остывшей аллее
птиц уже не слышны голоса…
Ближе к вечности сердце светлее,
ближе к небу яснее глаза.
Но никто не подскажет, откуда
мы в земную приходим юдоль
(всех чудес невозможное чудо)
через муку любви, через боль…
Сколь ни радостно жизни начало, —
ждёт печаль в завершенье пути…
И зачем-то из родины малой
непременно должны мы уйти…
И бежим от родного порога,
беспокойно куда-то спеша…
Ближе к дому — прямее дорога.
Ближе к Богу — живее душа.
* * *
Оптиной обители колокольный звон
всё плывет над Родиной, как от бед заслон.
Век за веком в Оптине, в пустыне святой
молятся святители, встав за аналой.
День за днем, смиренною паствою любим,
о России молится старец Серафим.
Непрестанно молятся, Господи еси,
Оптины насельники и по всей Руси.
И в небесной пустыни их слышны слова.
Потому-то, верю я, Родина жива.
И молю я Господа, чтоб над Русью всей
не угаснул в вечности свет монастырей.
Чтобы глас молитвенный никогда не смолк,
Чтоб никто родимую одолеть не смог.
Чтобы плыл над Родиной всем векам вдогон
Оптиной обители колокольный звон.
* * *
Не страшно, словно хлопнув дверью,
кумира в сердце сокрушить
и впасть в тоскливое безверье…
Куда страшней с безверьем жить.
У каждого своя дорога.
Куда ведет она — как знать…
Наверно, можно жить без Бога.
Но как без Бога умирать?..
* * *
Семьдесят пять — это холод в крови,
дальние зори без краю…
Кто-то незримый дышал визави,
кто-то чуть слышно шепнул о любви…
Что это было? Не знаю.
Семьдесят пять — это свет из-за туч,
всплески притихшей надежды,
может, тот самый, спасительный луч,
но не в глаза, а на вежды.
Август иссяк и сентябрь, и октябрь…
Близится время итога.
Где-то маячит морозный декабрь —
долгая к свету дорога.
Семьдесят пять — это звёздная пыль,
вечность, блеснувшая в миге.
Жизнь — как застывшая давняя быль
в кем-то оставленной книге…
КРАСНЫЕ ПТИЦЫ
Пятый Ангел вострубил…
Откровение (8: 1)
Красные птицы под небом Донбасса,
красные птицы над Сектором Газа —
с режущим свистом летят и летят…
Падают в зарево красные птицы.
Бледно-усталые мертвые лицы
вслед им застыло глядят и глядят.
Воют со свистом свирепые птицы…
Юные бледно-остылые лицы…
Им бы смеяться, влюбляться и петь…
Дроны, снаряды, тяжелые «грады»…
Красные птицы не знают пощады,
весело им в черном небе лететь.
Век двадцать первый — как сцены из ада.
Мир человечий — на грани распада.
Красные птицы со свистом летят.
Ангелы света уже протрубили.
Черные демоны солнце затмили.
В храме укропами пленный распят.
ОРХИДЕИ ДЛЯ ТАТЬЯНЫ
Владимир Маяковский в 1928 году, расставаясь в Париже с Татьяной Яковлевой, на гонорар от выступлений заключил договор с цветочной кампанией с условием, что каждую неделю курьер будет доставлять Т.Яковлевой самый красивый букет с орхидеями. Это продолжалось многие годы и после гибели поэта.
Годы сердце тоской заносят,
как последний концерт Чайковского…
Раз в неделю курьер приносит
орхидеи от Маяковского.
И течет безмятежным ходом
жизнь парижская у Татьяны.
После выстрела. Год за годом.
После давней на сердце раны…
Был он этаким сумасбродом,
от ее красоты немея…
Раз в неделю и год за годом:
«От Владимира орхидеи».
В годы смутные, роковые —
вспоминала мгновенья прошлые…
Чтобы выжить, в сороковые —
продавала цветы на площади.
И в стране, нам давно не близкой*,
русской щедростью память грея,
всё ей снился курьер с запиской:
«От Владимира орхидеи».
И не символ любви бессмертной —
этот жест бунтаря московского,
это слёзы тоски безмерной,
орхидеи от Маяковского.
________
* США.
ПАМЯТНИКИ
…Да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.
Отче наш
Мы запомним навек отныне
на земли и на небеси,
как на сгинувшей Украине
рушат памятники Руси.
Но они прорастают снова
в той земле и в ее крови…
Прыгунам недоступно Слово
высшей истины и любви.
В этом Слове бессмертна память,
как зарыть ее ни тужись.
Память — вечной Победы пламя.
Кровь погибших рождает жизнь.
Свет грядёт — подступают сроки —
и трепещут его врази.
Из крови и корней глубоких
встанут памятники Руси.
ЦАРЬ-ПУШКА
У нас еще Царь-пушка не стреляла,
У нас еще Царь-колокол не бил!
Феликс Чуев
За века — от начала —
нас никто не сломил.
А Царь-пушка — стреляла.
И Царь-колокол — бил.
Много здесь надломилось
и клыков, и штыков.
Много там истомилось
европейских щенков.
И лохматый зверинец
понаведался к нам.
Правда, русский гостинец
не был им по зубам.
По «Пантерам» и «Тиграм»
били залпы «Катюш» —
их озлобленным играм
отрезвляющий душ.
Для звериной натуры
Русский свет — как снаряд.
…«Леопардные» шкуры
так же ярко горят.
Стал доступней и ближе
им наш звонкий металл.
Долетит до Парижа
нашей веры «Кинжал».
Солнце в небе — сияет.
Сад весною — цветёт.
А Царь-пушка — стреляет.
И Царь-колокол — бьёт.
ОТКРЫТИЕ РОДИНЫ
Ты кровью почуешь, когда
тебе открывается Родина,
коль в душу войдут навсегда
Дивееево, Сергиев, Оптина…
Сподобилось их уберечь…
Бездонно небес милосердие…
Сквозь веру и русскую речь
ты сам прорастаешь в бессмертие.
Запомни — весь путь свой земной
ты к встрече с собою готовишься
за той невозвратной чертой,
когда Человеком становишься.
Лишь вере страшись изменять
в дороге, что сердцем не пройдена,
чтоб смочь в этой жизни понять,
КОГДА начинается Родина.
* * *
Ты сделал в жизни всё, что мог,
в душе храня свое призванье.
Когда о грешном вспомнит Бог —
настанет время испытанья.
И должен с этой высоты,
спасенный лишь Его любовью, —
отринуть сладость суеты
и тяготенье к празднословью.
Узреть, как всей судьбы венец,
дорогу взлётов и падений,
себя очистив наконец
от горделивых наслоений.
И ниц не опустив лица,
но покорившись высшей воле,
дойти до самого конца —
до тьмы в глазах — по нерву боли.
И этой муки никому
не выдать словом и слезами.
Лишь только Богу одному
с тоской о ней сказать глазами…
ПРЕВЫШЕ ВСЕГО
Опять нас хотят избыть,
лелея и месть, и злобу…
Нам лучше всего забить
гвоздями окно в Европу.
Божественный мир круша, —
нас в липкие манят сети…
Главнее всего — душа,
и мать, и отец, и дети.
Европа идёт в разнос.
Нас дали влекут иные…
Превыше всего — Христос,
а после Него — Россия.
Такой вот святой вопрос
на все времена земные.
Превыше всего — Христос.
И после Него — Россия.
* * *
Мир земной — это дар изречённого Слова.
И блажен тот, кто Слову бессмертному внял.
Нет ни Рима второго, ни Храма второго.
Их руины давно полумесяц подмял.
Нас, неверных, конечно, смела бы стихия
за бесовский бедлам и за гендерный срам…
Но на грешной Земле существует Россия —
как единственный Рим и единственный Храм.
И еще предстоит нам великую драму
пережить как спасительную благодать…
Но Четвертому Риму и Третьему храму
на Земле человечьей уже не бывать.
* * *
Вот и вновь я дожил до весны,
до березовой ласки дожил…
А на южных дорогах войны
день за днем наши рвутся из жил.
Терпко дышит шальная весна,
под окном распустился каштан…
А на юге гуляет война,
горькой гарью пропитан туман.
К нам вернулись скворцы и дрозды,
скоро ласточки к нам прилетят…
И на крыльях усталой беды
возвращаются души солдат.
Остро чувствую этой весной
запах листьев и влажной земли…
И летят, и летят надо мной,
словно души солдат, журавли…
ВРЕМЯ ЧУДА
И опять расцветает сирень,
и опять приближается лето…
Что ж в глазах моих прячется тень
от весеннего яркого света?..
Этим дням просиять суждено
так сиренево, так белопенно!..
Время чуда… Но что же оно
так до слёз невозможно-мгновенно?!
Лишь успеть бы вдохнуть благодать
непостижной любви дуновенья…
Да, конечно же, стоило ждать
целый год этих дней упоенья.
И останется лишь — заглушить
все в глазах неминучие тени,
лето, осень и зиму прожить,
чтоб увидеть цветенье сирени…
