1
История человечества — это пляска смерти под мелодию крика. Это не просто звуковая картина нашего опыта, но предельное его воплощение: от озорного возгласа на детской площадке до визга сумасшедшего.
Моя дочь кричала, когда появилась на свет. Кричал и я, стоя под окнами роддома, — звал жену, а затем от радости — когда увидел любимую в распахнутом окошке. Радость тут же сменилась тревогой — вдруг ей взбредёт потрясти новорожденной, усевшись на подоконник? Дело сделано, чего же мне стесняться. Я мужик или где? Забегу в палату, и пусть меня попробуют остановить.
Понимаю, мысль странная, но она застряла у меня в голове гвоздем, который удалось вырвать, как только я увидел удивительное розоватое существо, завернутое в полотенчико и мирно посапывающее, — в целости и сохранности. Чудо мое, как же приятно ты пахнешь!
Ненормальность вызывает шок и болезненный трепет у ее свидетеля. Помню, как меня впечатлила картина, которую мне пришлось наблюдать давным-давно. Пообедав после школы (суп из бульонного кубика и картошки), мы с другом собрались в видеопрокат. Выскочили в подъезд, а на лестничной площадке застали Володю, местного дурачка. Володя кружился волчком на грязном прямоугольнике лестничной клетки, как потом никогда не кружился даже Плющенко, а из его рта мычанием лезло одно и то же слово: «Мама!»
В общем, сбежали от него вдоль перил, как два испуганных краба. Кричали, шепотом перебивая один другого: «Тише ты!»
Нужной видеокассеты не оказалось (хотели посмотреть «Марс атакует»), и мы, честно говоря, боялись вернуться домой. Были уверены, что он по-прежнему пляшет, повторяя четыре буквы по кругу, словно заклинание.
Занятия Володи были просты, а положение незавидно: со сверстниками он не играл, только и делал, что бегал по двору, размахивая пустым тряпичным пакетом. Отнимешь у него недоавоську, он замолчит, покраснеет и расплачется. Увидев его слезы, я впервые почувствовал стыд и понял, почему обижать слабых нехорошо. Когда Володя пропал, мы поняли: его забрали в интернат. Наверное, так поступают родители, когда им хочется орать что есть сил, а сил не остается.
Мы кричим от радости и кричим от горя. Кричит яркое платье. Кричит любимая на пике сладострастия. Кричит все внутри нее, когда ее разлюбили. Так ли молчалива немая сцена? Тишина на кладбище не менее обманчива. Привет Эдварду Мунку.
2
Конец июня в Великом Новгороде. Сливки белых ночей превратились в густое пюре сумерек. Кремлевский парк. Темно, тепло и уютно. Летний простор, ты дышишь полной грудью. Хочется жить.
Свист железа. Велосипедист залетел под колеса автобуса неподалеку от остановки «Ул. Розважа». Пассажиры вышли из салона. Помимо остальных сотрудников и зевак, прибыли пожарные. Тушите свет — человек умер. На прощание его смерть засветилась в соцсети: на ночь глядя в сообществе «ЧП 53 Великий Новгород» появился пост с роликом об аварии и море комментов под ним. Обстоятельства выясняются.
Любая жизнь хрупка. Мы ценим чаемое благополучие и рассчитываем обрести уверенность в завтрашнем дне, но, когда все в порядке, чья-то беда становится чернильным пятнышком на белой блузке — жаль, что придется перестирывать.
Назавтра мы с дочей возвращаемся с прогулки в Деревянницком парке (перспективный кусок леса на окраине — уже готовы велодорожки и качели). Встретили там мертвую стрекозу, ели баранки, играли в догонялки. Спустились к реке. Прошли мимо кладбища, на котором похоронен малыш, не проживший и полугода. Наконец, спрятавшись под козырьком старенькой остановки, палочкой поиграли в крестики-нолики.
Сейчас забравший нас автобус битком, но я нашел, куда приземлить ребенка. Пусть котенька спит, я буду рядом. На улице жара. В салоне еще жарче. Люди зевают, обмахиваются газетами, смотрят по сторонам, строят планы. Одни из многих.
Мы двигаемся в общем потоке по мосту Александра Невского. Волхов блестит, искрясь под лучами новгородского солнышка. Проезжаем мимо места трагедии, и я понимаю: человека нет, но это никому не интересно — чья-то жизнь просвистела постом в соцсети, зато наша продолжается. Кремлевский парк хорош в любое время. Вижу, что сегодня велосипедисты живы-здоровы. Едем дальше.
«Курить вредно, пить противно, а умирать здоровым — жалко». По статистике ВОЗ, врачебные ошибки — третья самая распространенная причина смерти, после заболеваний сердца и рака. До трех миллионов операций в год заканчиваются смертью пациентов. И что теперь, не лечиться?
В ленте новостей попалась публикация про какие-то обстрелы, взрывы домов в Белгороде. Жители, погребенные под обломками, — кому слышны их стоны? Кричи не кричи, у меня все хорошо.
Не думайте, что я свинья, ладно? Я не чувствую, что должен нервничать о тех, кто от меня далеко. Не нравится — уезжай, так? Жена и дочка — вот мой символический капитал. В близких я реально готов вкладываться, а чужие проблемы отправляю к лешему. Лучше закажу суши и устрою праздник живота, кликнув на рекламу в паблике. Вкусно и тошно.
Дочка просыпается, потирает глазки. Сделав заказ онлайн, я прячу девайс в карман — банальная рифма жизни. Вижу, как вспотела лапонька. Протягиваю ей воду.
Сделав несколько глотков, она встает со своего места, аккуратно протискивается мимо старушки, сидевшей рядом, прижимается ко мне.
— Тепленький такой…
Глажу ее по головке, подбадривая:
— Скоро приедем, маленькая, уже выходим.
— Наконец-то, — говорит моя девочка, возвращая полупустую бутылку.
Глядя на нас, старушка улыбается, и морщинки на ее лице (нет, не разглаживаются) напоминают узоры льда на оконном стекле.
— Скорей бы зима, пап. Можно будет играть в снежки, кормить уточек у моста в Григорово.
— Кататься на ватрушке. — Я продолжаю список дочери, и мы выпрыгиваем на остановку в открытые двери.
До прихода курьера нужно успеть искупать свою девочку. Фух, ну и пекло.
3
Вечером лениво накрапывает дождик. Довольный тем, как прошел день, я устраиваюсь в кровати поудобнее. Открываю книгу в приятном предвкушении, однако оно обрывается криком. Женский вопль, протяжный, как жвачка. Звучащая боль подобна фаршу в мясорубке. Я вздрагиваю, но подойти к окну и что-то сделать нет желания. В одной песне пелось, что мир — это пластилин, и каждый лепит из него что захочет. Я думаю, что происходящее вокруг лепит из нас тот еще куличик из песка — мало не покажется.
Зимой сосед сверху избивал свою девушку, после чего запирал ненаглядную на балконе. Та билась в истерике, точно раненая птица: колотила руками по стенам, просила о помощи. Заступившись за несчастную, я получил по мозгам. Полицейские мне посочувствовали, намекнув, что не стоило становиться участником этой драмы. Классика жанра: дама под чем-то, да и сосед пьяненький:
— Мы этого самца заберем на пятнадцать суток максимум. Он вернется, а вам с ним жить дальше. Пока закона о насилии нет, не суйтесь — звоните.
Вот я и не суюсь (мало ли что в голове у ближнего моего), довольствуясь ролью созерцателя. Инициатива наказуема. Я не эгоист. Я философ.
Уличный крик разгоняется. Он летит в меня, обгоняя шум машин на мокрой дороге и минуя стеклопакет. Я вспоминаю мертвого велосипедиста. Где теперь водитель? Пронзив меня навылет, будто пустоту, уличный вопль умолкает, лениво разбиваясь об стену. Дождь продолжает избивать каплями подоконник. Обычный книголюб, я возвращаюсь к чтению.
Ночью проснулся от грохота. Может, дрон? Нет, конечно, — гроза. Не помню, как я вырубился. Капли царапают стекло. Слава Богу, что на окнах решетки. Тени от фонаря раскачиваются, стекая по стене черными пятнами. Страшно. Сейчас бы закружиться в танце, но мне опять дали что-то успокоительное. Лекарство отпускает, и тогда, глуша раскаты грома, я вновь кричу самое главное слово в жизни каждого ребенка, повторяя его, пока меня не угомонят санитарки:
— Мама. Мама! МАМА!
