— Заказал?
— Да.
— Что в итоге? Бьюик?
— Нет. Шевроле.
— Лучше тогда, чтобы кабриолет.
— Не вариант с твоим зонтиком.
— А что не так с моим зонтиком?
— Не вариант, — я рассмеялся, а она насупилась, как всегда на мои беспричинные подёргивания за косички.
Маджи медленно вела кончиком кисточки, рисуя тонкий хвостик капелек. Которые, держа ладошки перед собой, ловила маленькая девочка. То, что это была девчушка, выдавали, выбивающиеся из-под капюшона дождевика, рыжие завитки. Рыжик пыжилась и хмурила веснушчатый носик от попадающих на него капель дождя. Небо растрескалось от беспорядочности снующих туда-сюда тучек. Казалось, будто промокло всё насквозь, и сами облака, и птицы под ними, и деревья чуть ниже, и почти близко к низу тонюсенькая бахрома всё ещё зелёной травы. Ноябрь — месяц, когда зима уже начинает покалывать остриём своих обледеневших крупиц, но осень всеми силами последних листочков удерживает права. С каждым днём в ноябре дождит всё жёстче и яростнее задувания ветров. Они буквально щиплют кожу до красноты, забираясь под пальтишки и кофточки. Маджи заштриховала лужицы под сапожочками Рыжика. И улыбалась, вспоминая, как только недавно вот так же стояла и, подняв голову, смотрела на падающие капли. Последние падающие надежды, что в её жизни будет ещё одна осень. Ещё один ноябрь.
Мне было тяжело вспоминать, как всё началось. Я ругал себя, что упустил время. Пытался найти оправдательный довод, что всего можно было избежать, увидь я раньше. И если отбросить мою щемящую рефлексию и тоску по времени, что было раньше, то раньше мы были счастливы. По-настоящему счастливы.
Мы работали и выезжали на отдых, предпочитая круизным поездкам, наши собственные маршруты. Именно для этих целей мы и брали в Рент-кар машины, и именно из-за этих выборов мы частенько спорили. Хотя спор — это была неотъемлемая черта Рыжика, как я прозвал её в самом начале нашего знакомства за её рыжие волосы и голубые глазюки. Они буквально чертились, когда она надвигала брови над ними и забрасывала меня аргументами. Если в природе и был человек-спорщик, то она — явное его олицетворение. Это у неё получалось залихватски. Для меня же самое лучшее время сплошного веселья и подтрунивания над ней. А ещё она была превосходным сочинителем. Она писала сказки, и по вечерам я ложился к ней на колени, а она заводила новую историю приключений с Цветочной полянки.
— Ты сумасшедшая фантазёрка! Ну как можно представлять себя каплей?
— Очень просто. Хоть каплей, хоть камнем, хоть паучком, хоть червяком. Они живые и они живут вместе со мной, пока я пишу. Ну а тебе?
— Что мне?
— Тебе кажется это сумасшествием, да?
— Нет, — я притянул её к себе. — Это с ума сходят поодиночке, а в книгу влюбляются вместе.
— Ахах… Ты влюблён в мою книгу?
— Я влюблён в тебя, — поцеловал я её. — В мою конопушку фантазёрную.
И она начинала рассказ. В прекрасной зелёной долине, почти на краю голубой реки, раскинулся цветочный городок в тенистом саду с массой цветников самых сказочных видов. Кажется, что цветы были везде: вверху, спускаясь витиеватыми усиками, внизу, разрастаясь плотными сетками и вокруг, куда не взглянешь. Лиссуины и симбельминии. А какой от них аромат!
Однажды на Цветочной полянке, когда только-только начиналось утро и всходило солнце, раздался жуткий вопль. Все сразу же подумали на Мандрагорку, и Кактуар ринулся затыкать глазки этой противной крикуньи. Внешне слабый дистрофан, но очень ловкий и разумный среди всех обитающих на полянке растений, этот трудно убиваемый кактус бросался своими колючками во все тяжкие. Он мог не только защитить себя, но и спасти всех, кого требовалось. Мандрагорка удивлённо хлопала глазенапами и отмахивалась ростками, явно не понимая, какого мха забвения, на неё списывают этот вопль. Но звук был такой режущей тональности, что даже воинственный Горохострел опустил в ужасе свой хоботок и молча вертел головкой по сторонам, пытаясь выловить место, откуда доносилось это противное звучание. Милашка, которая была самой хитрющей из всей цветочной компашки, невзирая на свой обманчивый простодушный и весёлый вид, пронырливо заметила среди колонии фиолетовых грибов возле старикашки Вяза двух близнецов Б1 и Б2. Эти лунатики, по-видимому, снова среди ночи прямо вот так в своих пижамных костюмчиках и держась ручонками друг за друга, шастали ночью по Цветочной полянке. Шастали, шастали, шастали и угодили между корней Старого Вяза. А все знают, что дядюшка, хоть и не был таким хитрющим и злобненьким, как Милашка, и не стрелял огненными шарами, как Огнестрел, и не плювался чертяхными глазами как Розы-монстры, но тоже имел некую исключительную особенность. Во время сна, он испускал дымку, которая погружала всякого, кто оказывался рядом в галлюцинации. Вот двум сонным бананам-братьям и представилось, что на них напали и душат корневищами, срывая с них жёлтенькую одежонку. Они-то и кричали. Больше от неожиданного испуга и удушающего страха, чем от боли. Они кричали и кричали. До тех пор, пока к ним не подлетел Кактуар и не разбудил разом всех обитателей Цветочной полянки.
Когда Маджи писала, она погружалась в своих персонажей, она создавала красочное представление. И надо ли говорить, как она любила именно театральность в своих рассказах. Декорации, костюмы, даже имена своим героям она продумывала до мелочей. Для неё всегда было важно целостное представление. Как-то помню, под видом «вдохновения от театра», она затащила меня на этот спектакль, видишь ли, здесь играла дочка её профессора. Маджи всегда благоговела перед всеми своими наставниками. До сих пор бегала к ним в институт и таскала то какие-то распечатки, то наборы для препарирований.
Её биологические замашки плотно укоренились и в нашем быту тоже. Поэтому на подоконниках вертели стебелёчками малявки-фасольки, бузукались пухляки-авокадо, возбуждённо нависала своими гроздьями над всеми молодёжь-виноградная и страшно вертихвостно себя вели морковки. Их я ненавидел больше всех, потому что, выдёргивая очередную за пучок волосни, Маджи приговаривала: «Так так… посмотрим, какой сегодня размерчик у нашей морковки, да, Гарри?».
Уверен, что никакая шляпа не скрыла бы меня он праведного гнева. Но приходилось тоже возюкаться и помогать ей с этим плодовым Хогвартсом. А как она чистила мандрагорки… вот уж где было настоящее театральное представление. Она держала клубень одной рукой, а другой нежно, словно сбривая мелкую поросль с лица, счищала кожицу, успокаивая: «Не очень больно? Я аккуратненько».
Но самым ценным артефактом среди всех растений, была Орхидея Королевская. Она сама дала ей такое название и сама её оберегала, как Маленький принц свою розу. Хотя вокруг была куча таких же орхидей. Но «разве ты не видишь, моя орхидея — особенная», — восторгалась Маджи и спорить с ней было бесполезно, она просто переставала реагировать.
Она как Уэдерберн из рассказа Генри Уэллса — цветовод, влюблённый в свою странную орхидею даже не хотела видеть в ней, как будто из бурой массы торчащие белые пальцы. Она восхищалась тем, как ещё Дарвин изучал их возможности и неожиданности. Но мне всё же эти отростки напоминали пальцы, готовые схватить и вытянуть из тебя жизнь.
— Они прекрасны.
— Смертоубийственные эти твои цветы!
— Почему?
— Потому что они похожи на сказочных фей, поднимающих к небу свои лепестки, они чудесно переливаются всеми оттенками нежнейших цветов от фиолетового до чёрного, благоухают ароматом, пышные, пенящиеся и мерцающие своей хрупкой, убийственной красотой… атомные орхидеи.
— Но… ведь… это чудесно! Великолепно! От этого замирает сердце.
— Наверное, всё в этом мире и цветы, и люди, и планеты существуют для того, чтобы распуститься только один раз… Вспыхнуть своей атомной красотой над всеми… разрушив всё живое вокруг.
— Красоте не свойственно спасать мир, но красоте свойственно в нём неистребимо пребывать. И это неистребимое пребывание в нём красоты — есть единственная надежда мира на спасение.
Всё началось вдруг. Сразу после спектакля. Я тогда ещё решил, что она переутомилась. И что это временно. Она резко начала чахнуть. Как на зелёном растении начинают желтеть и опадать листья. Внезапно и при полном здоровье. Она не могла сосредоточиться. Иногда ей казалось, что блокнот, в котором она рисует, дрожит, словно стол кто-то расшатывает. А когда мыла посуду, я наблюдал, как она постепенно всё ниже и ниже наклоняется над раковиной. Она стала чаще ложиться днём спать, а ночами я подходил и на руках переносил её заснувшую над открытой книгой в кровать. А утром она капризничала, как устала что-то сочинять и что это никому не надо. Что все её «записульки» уйдут вместе с ней, плакала, запиналась, подолгу не могла подобрать нужного слова, чтобы объяснить мне «тугодуму» какой это адский труд сочинительства. Потом успокаивалась уже лёжа на моих коленях и знакомила меня с новой историей про Гремучую Иву и Чёрное Милосердие.
Меня стали тоже захватывать её рисованные образы. Помню один страшный случай, как раз при участии Гремучей Ивы и Чёрного Милосердия. Эти двое были агрессивными и драчливыми растениями, но ко всему прочему они погружали всякого на кого распространялся их аромат в блаженный сон жуткого кошмара. И ничего не могло разбудить несчастного. Но однажды на полянке произошло нечто, что даже меня повергло в трепет и я долго потом не мог смотреть на луковицы в кадке на подоконнике Маджи.
Кактуар, тот самый цветочный борец, который спасает всех и никого не боится, неожиданно сам попал в беду. А виной была его влюблённость в Волшебную Луковичку — растение похожее на маленькую эльфийку с голубенькими лепестками и серебристым чубиком. Она была такой нежной и такой слабой, что отважный Кактуар как Дон-Кихот оберегал её от проносящихся ветров и проскальзывающих сорняков. Гремучая Ива росла неподалёку от Луковички и они особо не трогали друг друга. Луковичка общалась с Облачными цветками и целыми днями наблюдала, как они создают облака. И тогда над Цветочной полянкой нависал прозрачный купол, и начинали падать прозрачные капли. Голубенькие лепестки её наряда становились тоже прозрачными.
Кактуар нёсся укрыться, потому что в отличие от Луковички терпеть не мог когда капли омывали его колючки и, торопясь, по неосторожности «как неуклюжий болван», налетел на раскинувшееся под Ивой мрачнющее Чёрное Милосердие. Что тут началось! Щупальца мрачнюги милосердно, как тентакли в космическом пространстве, разлетелись во все стороны. Из самого беснующегося ядра посыпались угрозы Милосердия. Кактуар не обращал внимания на эти чёрные искры злорадства, пока один из парящих «щупалец» не ударил по лепесткам Луковички. Она вскрикнула от боли и согнулась, образовав лужицу стекающих капель. Кактуар с разбега прыгнул на «гадость с щупальцами» и всеми своими колючками начал его колоть. Теперь уже в нежные нотки Луковички подтянулись чёрные басы Милосердия и Гремучая Ива грозно затрясла ветвями и зашатала листвой. Не успели растения опомниться, как они были окутаны волшебным сном и погрузились на дно пещеры, где вместо потоков дождя на них обрушились ручьи кровавого цвета. Кактуар вместо зелёного тут же стал алым как кровь, а Чёрное Милосердие набрало полную сердцевину бардовой жидкости.
Тут уже всем пришлось забыть и про обиду, и про злость, никто не помнил, почему они тут, но все явно хотели одного — спастись и скрыться от кровавых потоков.
Состояние Маджи начало ухудшаться внезапно с постоянно держащейся высоченной температуры. На наши вопросы местные врачи только отвечали: «Ну, а что вы хотите?». Как «чего мы хотим?». Все хотят одного — жить.
И вот именно на том спектакле, где играла дочка её профессора, от него самого я и узнал про их собственную разработку — вакцину — которая должна была дарить жизнь. Я вспомнил об этом, когда наступил день икс. Когда я уже больше не мог молча сидеть и наблюдать, как сгибается Маджи, словно она Волшебная Луковичка, поверженная щупальцами членистоногого «чёрного милосердия».
Я мог только представлять, какой пыткой для неё были приступы боли. Брови скрещивались к переносице, некогда голубые глазюки становились кровавыми от натуги, она сжимала обтянутые кожей пальцы и испускала звук, похожий на вопль Мандрагорки. Невыносимый скрежет, словно остриём потупившегося лезвия ведут по стеклу. Если бы она видела себя. Маленький щупленький скукоженный цветок. Боль корчила гримасы на её лице, рисуя на нём новые бороздки. Паутинки страданий. Я не мог больше выносить это. Тогда я вышел в прихожую. Засунул руку в пиджак и вытащил оттуда аккуратно сложенный квадратик. Развернул и набрал цифры, написанные на нём.
— Профессор Жюль? — в трубке послышалось кряхтение, и потом голос, по которому и нельзя было сказать даже, что Жюлю Виеру было почти 80. Весьма бойкий старик и очень начитанный. Мы с ним успели пообщаться во время спектакля, где и познакомились.
— Да-да, мой дружочек… слушаю тебя, Крис.
— Профессор, я думаю, что пришло время. Наверное нужно обратиться к вашим специалистам. Маджи становится хуже.
— Я это предчувствовал. — Выдохнул Жюль. Приходите завтра к нам на кафедру, я отведу вас к нашим исследователям-вирусологам.
Надо ли говорить, как прошла ночь. Это у обычных людей бывают тяжёлые моменты в жизни, но они забываются под чередой приятностей. А у нас была череда страданий и лишь иногда светлая полоска разглаживала её утомлённое лицо. И тогда мне снова казалось, будто я вижу её конопушки. Утром я предварительно уколов её анестетиком больше для своего успокоения, чем для её упокоения, поехал на встречу. Всю дорогу я словно гадал на ромашке, что принесёт нам эта чудо-вакцина. Жюль ничего мне не рассказал, но зато всю историю человечества в его райском блаженстве предрёк мне доктор Эйбол Итьен.
— …Знали ли вы, что швейцарский фармаколог исследовал влияние наркотиков на пауках. Учёный испытывал на членистоногих разные препараты, включая амфетамин, мескалин и кофеин, и обнаружил, что наркотики влияют на размер и форму сети. При небольших дозах кофеина сеть была небольшая, радиусы были неравномерными, но круги оставались правильными. При более высоких дозах форма паутины заметно изменялась. Она становилась более причудливой, с необычными переходами и кругами. А сами пауки не были возбуждёнными, как могло бы быть, а наоборот они словно успокаивались и только занимались плетением.
— Не хотите же вы сказать, что мы накачаем Маджи наркотиками и вместо выздоровления подсадим её на дозу, как наркошу?
— Ну что вы, что вы… — улыбнулся Доктор Эйбол и продолжил. — Противоопухолевая вакцина, которую мы создаём, изготавливается на основе, как вы сказали, «наркотических» препаратов. Но они лишь подавляют болевые ощущения. На самом же деле, мы берём кровь именно того пациента, для которого предназначается лекарство, обрабатываем её специальным образом, обучая на раковых культурах, имеющихся в нашей институтской лаборатории, и затем вводим заново. К сожалению, кроме Маджи, у нас имеется пока ещё только один образец. Поэтому все шансы только на неё. Если организм отзовётся на препарат, то иммунная система начнёт распознавать клетки опухоли и уничтожит их.
— То есть наркотик это просто как «отвлекающий» манёвр для организма. А по сути предполагается, что пациент вылечит сам себя.
— Именно так.
Но пусть даже и так. Нам давалась возможность хотя бы попробовать. На тот момент вакцина была ещё не проверена. Маджи была её первым испытуемым. Процедура была болезненна, но Маджи ухватилась за эту соломинку и держалась буквально обеими руками.
— А если у нас ничего не получится? — всё ещё сомневался я.
— Значит, я просто уйду в свой цветущий сад раньше, чем это нужно.
— А я?
— А ты… Крис, ну хватит, кто из нас двоих должен быть трусихой?
— Точно не я!
— Ну вот и всё.
Вот так нашей с ней надеждой стала вакцина. Под действием успокоительного эффекта вакцины совершенствовалось её умение плести рассказы, как кофеин совершенствовал умение паука плести паутину. Её рассказы становились более красочными. А она сама более счастливой как тот осьминог из опыта с теми же ЛСД, словно экстази было не на щупальцах-члениках, а на подушечках её пальцев. Только чем страшнее ей было, тем веселее были персонажи.
Так на Цветочной полянке обосновались новые жители. Они появились перед очередным осенним балом в ноябре. Каждый из цветов должен был показать себя во всей красе и получить титул короля или королевы Цветочной полянки. Словно из средневековой мифологии на Цветочной полянке распустились волшебные растения: Бернакл — длинный плотный стебелёк его тела заканчивался бутонами, в которых созревали маленькие априкорны, сладкие и пахучие как апельсины плоды. Татарский овен — тоже с бутонами, из которых вылупливались похожие на гусеничек существа с десятью ножками и четырьмя глазками. Колокольчики-бабочки, одуванчики-шарики, сливы-дирижабли, даже розы-возбуждения. Однако никто из них не дотягивал до звания королевской особы со всеми своими волшебными и сказочными характерами. Даже болеющий за свою Волшебную Луковичку Кактуар понимал, что «ну собственно ничего особенного в ней не было». Все они были красивы по-своему, а нужно было что-то с виду простое. Как простой кустик Ужовника, на который никто не обращал внимания.
Ужовник был многолетним растением, он переживал однодневок колокольчиков, выдерживал порывы ветров, которые срывали шарики с одуванчиков, был пониже слив-дирижаблей, у него не было красоты Луковички и волшебных чар Чёрного Милосердия и Гремучей Ивы. Он был тихим и не издавал никаких мандрагорковых воплей, не был странным как братья-бананы и вообще рос себе просто «одиноко одинокoй одиночкой». Если б не случай с кровавыми потоками и не образовавшиеся ручьи алых рек, то землю бы не размыло и из неё не показались бы металлические ключики. Тут вот все растения и обратили внимание на маленькие стального цвета ключики, которыми заканчивались размытые корни Ужовника. Старый Вяз, как долгожитель и самый мудрый из всех на Цветочной полянке, пробасил «Всякий, кто успеет дотронуться до стального ключика, откроет себе магическую силу скрытого». Пока обитатели полянки переглядывались и заторможено смотрели наУжовника с его ключиками, потоки кровавого наказания Гремучей Ивы остановились, и земля скрыла оголённые корни Ужовника, навсегда погрузив тайны серебряных ключиков под землю. Надо ли говорить, что теперь никто не сомневался в необычной обычности этого простого растения. Так Ужовник и стал «серебряным» королём Цветочной Полянки. А Кактуар даже на некоторое время переметнулся в защиту этого «страсть чудного», оставив Волшебную Луковичку горевать.
Маджи нравилось блуждать в мыслях по этой Цветочной полянке, там ей было хорошо и там её никто и ничто не беспокоило. Она не концентрировалась на ощущениях боли. Препарат справлялся. Хотя он не был проверенным, возможно, он не был даже подлежащим к использованию. Но мы зацепились за протянутую нам руку с маленькой ампулой. Кто бы мог подумать, что одноразовое применение этого препарата полностью освободит Маджи от боли, страдания и навсегда сотрёт гримасу мученика с её лица.
Так оно и было. Каждый день Маджи улыбалась всё чаще. От радости я потерял наблюдательность, окрылённый надеждой её выздоровления. Она и правда будто бы здоровее выглядела, блаженная улыбка не сходила с её лица. Чем дальше протекали дни, тем больше в её блажи проявлялись идиотливые черты. Она словно была не со мной. Она всё больше и чаще говорила о прекрасных снах, которые она видит, о парящих зонтиках, которые пытаются сбить капли дождя, о каплях, которые создают прозрачный купол, под которым растут болтающие всякую чепуху цветки. Это всё выглядело бы забавно, если бы она писала, как раньше эти свои «Сказки на Цветочной полянке», или рисовала гусеничек и бабочек. Но она жила там. Она жила здесь. На этой самой полянке. Она словно пошла за кроликом и попала в Зазеркалье. Её сознание было там, в мире без боли, тогда как тело продолжало существовать здесь. Она понимала, где находится, она откликалась и реагировала на раздражители. Но её больше ничего не раздражало.
Она прожила ещё 5 месяцев. Хотя должна была умереть 5 дней назад. Она подтвердила безопасность препарата на себе.
Через несколько месяцев после её ухода препарат усовершенствовали и адаптировали под ген человека. Иммунная система теперь без погрешностей должна была соединиться с препаратом, создав одну биологическую единицу, редуцировать и заменить раковые клетки. Клетки больше не разрастались, они, словно находились под куполом. Как в снах Маджи. Возникали, конечно, побочки, но все они носили больше физические и единичные случаи, которые не влияли на организм больного. Больной же продолжал жить в полном сознании и без ощущения боли. Препарат назвали в честь первого пациента, опробовавшего его на себе — Re-Image.
Уверен, Маджи бы умилялась и воображала, она была такой задавакой.
Первая. Была и осталась первой.
*Re-Imagine me (перевод с англ.) — придумай меня заново
