Мы не случайно вынесли на главную страницу номера именно это стихотворение выдающегося русского советского поэта Бориса Алексеевича Чичибабина. Написано оно было ровно тридцать лет назад в Харькове, незадолго до смерти автора. В этом пронзительном стихотворении чувствуются судороги задыхающегося человека. Все мы помним классическую мысль Блока о том, что Пушкина убила не пуля Дантеса, а отсутствие воздуха. Солнечной пушкинской гармонии не нашлось места в наступившей всерьёз и надолго николаевской эпохе, одной из самых суровых в русской истории.
Борис Алексеевич трижды задыхался подобным образом в своей жизни. Сначала его спасла, наступившая в стране хрущёвская «оттепель». У прошедшего через сталинские лагеря поэта, влачившего после освобождения неприметное существование бухгалтера домоуправления, в 1958 году вышла первая публикация в «Знамени». В начале 60-ых Чичибабин долго время живёт в Москве. Круг его общения того периода — Самуил Маршак, Илья Эренбург, Виктор Шкловский.
После того, как недолгая «оттепель» сменилась двадцатилетним «застоем», благоприятным для конъюнктурщиков от литературы, в жизни Чичибабина начинается тяжёлый период. В 1966 году по негласному требованию КГБ его отстраняют от руководства харьковской литературной студией, а в 1973-м исключают из СП СССР. Из официальных писателей он переходит в разряд запрещённых. Из сильной депрессии поэта выводит, влюблённая в поэзию и в его талант, Лилия Карась, ставшая спутницей жизни и являющаяся ныне хранительницей памяти и творческого наследия Бориса Чичибабина.
Но самым сильным потрясением для поэта стал распад Советского Союза. Казалось бы, горбачёвская «перестройка» вывела его имя из забвения. В 1987 году Чичибабина восстанавливают в СП СССР, причём те же самые люди, которые исключали. Его много печатают. В начале 1989-го на Центральном телевидении показывают документальный фильм «О Борисе Чичибабине». В 1991-м за книгу «Колокол» поэт удостоен Государственной премии СССР. Но очень скоро в стране всё резко переменилось — этнические конфликты в национальных республиках, резня и погромы, бездействие властей, обезумевшие от горя беженцы, обнищание и расчеловечивание людей, пир во время чумы мошнастых бесов-нуворишей, называющих себя «новыми русскими». Людям стало не до поэзии, когда советская власть изменила идеалам равенства и братства, а сам Борис Чичибабин чувствовал себя в безвоздушном пространстве: «И кричу и не вижу того я, Кому нужен мой стих позарез (…) И кричу и не вижу того я, Кто хотел бы услышать меня».
Однако, несмотря ни на что, Борис Алексеевич был очень добрым и по-настоящему благородным человеком. Он сидел в лагерях, но не сломался и не ожесточился, он пил от безысходности, но не спился, он жадно любил, но одну единственную женщину, ставшую его музой. Покусываемый столичными снобами, мнившими себя на порядок выше харьковского поэта, сам Борис Чичибабин всегда приветливо относился к любому стихотворцу, каким бы заурядным и бесталанным тот ни был, потому как считал — чем бы дитя не тешилось, лишь бы не умножало скорбь.
Конечно, в поэзии Бориса Чичибабина много резкого и предвзятого, всего того, что обсуждалось вечером на кухне за рюмкой водки с немногочисленными единомышленниками после очередного выматывающего своей сумрачностью и беспросветностью трудового дня и выплёскивалось потом в стихи: «Одни врали и трусы живут в моей державе». Но, чего не скажешь в сердцах о своих соотечественниках, которые и в самом деле страшно далеки от того, что принято считать «образом и подобием»? Да и в главном поэт-пророк оказался прав: «Мы просвисали свой простор, проматерили дух». И теперь уже не за «Кавказским отторженным кряжем», а на территории отторгнутой натовцами Украины «каждый день убивают людей».
Сейчас, по-новому прочитывая и взвешивая все эти искания и метания, озарения и заблуждения поэта и гражданина, нам верится, что Борис Чичибабин сумел пройти сквозь игольное ушко, являющееся вратами в Царство Небесное. А его пророческая и страстная поэзия будет будить полумёртвую совесть людей «до скончания века земного».
