«Дочери рождаются к миру» – так гласит надпись на одной из открыток, которые бережно хранятся в нашем семейном архиве. Её моему папе – Льву Фёдоровичу Конореву – подписал коллектив курской многотиражки «Молодая гвардия», в которой отец несколько лет был главным редактором. Вручили открытку вместе с огромной куклой по случаю моего рождения – уже второй дочери у папы. Многие мужчины гордятся тем, что у них на свет появляются сыновья – ну как же наследники, продолжатели рода, фамилии и так далее. Папа же мой нисколько не был обескуражен тем, что дал жизнь двум дочкам! Правда, иногда в шутку добавлял, что воспитать двоих дочерей, всё равно, что купить две «Волги» (эквивалент немыслимого роскошества по старым временам). И эта папина гордость нами, его любовь к нам с Томой – моей старшей сестрой – сопровождала нас обеих всю жизнь.
Конечно же, кроме источника естественной отцовской любви, которой щедро нас одаривал отец, для меня он с детства был настоящим кумиром. Помню, как прибегала из школы (а в первый класс я пошла в Йошкар-Оле, куда мы всей семьёй переехали в 1977 году), и сразу же, невзирая на мамины запреты: «Ирочка, тише, папа работает!» ,- бежала к нему, бросив в коридоре любимый жёлтый ранец с огромными пряжками. Залетала без всякого стука в рабочий кабинет и, усаживаясь к папе на колени, тут же начинала делиться всем, что мне в тот момент казалось важным. Гораздо позже я поняла, как непросто папе было не крикнуть на меня, не прогнать – ведь, начиная с Йошкар-Олы, отец работал собственным корреспондентом ТАСС на дому. У него был личный кабинет, телетайп, который наша бабушка Рая (папина мама, приезжавшая к нам «зимовать» из Курска) переименовала в «телепай» – может потому, что эта довольно большая машина очень нервно дёргалась, когда переводила текст с перфоленты на бумагу. Как папа освоил печать на нём – для меня и сейчас большой секрет. Конечно, печатная машинка была ему не внове – годы работы в различных редакциях – от сельской газеты до курской телерадиокомпании – давали о себе знать. И хоть печатал он всего двумя пальцами (как и я по сей день, научившись работать на его печатной машинке), но скорость набора была ошеломляющей. Тем паче, что набирать русский текст ему приходилось, складывая слова из хитроумной комбинации латинских символов на клавишах аппарата. Кроме шумного «телепая» в кабинете были лишь письменный стол, несколько строгих стульев и телефон. Пожалуй, ещё какой-то пейзаж на стене. В общем, «по-арийски» – ничего лишнего.
И сейчас думаю – какую же невероятную собранность надо было иметь, чтобы в «домашних» условиях писать огромное количество корреспонденций, заметок, очерков, репортажей и т.д. и т.п. и практически ежедневно передавать их в Москву. Кроме того, в те времена (не знаю, как сейчас у ИТАР-ТАСС) существовал норматив даже на количество присылаемой информации, не говоря уж о высочайших требованиях к её качеству. А поскольку чего-то глобального – автономного масштаба в Марийской АССР (так тогда именовалась республика Марий Эл) каждый день не происходило, то, как вспоминал сам папа, частенько приходилось что называется «высасывать новости из пальца». И вот в разгар такого типичного, скудноватого на новости трудового дня, когда только-только что-то нашлось, и нужно срочно передать в Москву уже «переваренную» информацию, врываюсь я, ломая всё – от хода мыслей в голове собкора до карандаша, которым размахивала в порыве страсти… Никогда, никогда отец не останавливал мои порывы души, не мешал мне выливать на него свои смешные новости, не пресекал момента нашего единения. Может быть именно поэтому, как только пришла пора, и я стала что-то интересное изображать в сочинениях и даже местами слагать нехитрые вирши, первым моим слушателем и ценителем естественно был папа – ему я могла доверять безраздельно, зная, что всегда буду терпеливо выслушана и правильно понята…
Особой гордостью для меня было, когда папа брал меня с собой на трибуну по случаю демонстрации 7 ноября. Конечно же, мне нравилось ходить и в колонне вместе с мамой – Людмилой Николаевной Коноревой – и её «Межколхозстроем», где она тогда работала старшим инспектором по кадрам. Как же вся мамина работа готовилась к празднику! Больше всего мне запомнилось, какие потрясающие огромные цветы делали сотрудники из разноцветной папиросной бумаги: розы, васильки, ромашки – всё это на высоких стебельках и безумно красивое! Я, конечно же, получала любой понравившийся мне сказочно-бутафорский цветок, с которым за руку с мамой могла идти в колонне. Но если папа звал меня с собой на трибуну – о чём речь – конечно же, я готова была променять все васильки и гладиолусы на возможность смотреть на всё шествие сверху и, главное, стоять рядом с папой. До сих пор помню себя с огромным белым бантом, в вязаном зелёном костюмчике с вишенками и в красном (прямо под цвет праздника) пальто, рядом с папой, на трибуне перед йошкар-олинской администрацией…
По малолетству я не очень-то понимала про ТАСС, про собкоров, и в особенности про дом «политпросов», куда папа иногда уходил по субботам или воскресеньям, чтобы заниматься литературным творчеством. Однако там, на чужбине (как мы тогда воспринимали своё временное поселение в далёком краю) отцу удалось написать и издать первую солидную книгу «Ранние холода». В сборник вошли и ранее публиковавшиеся его произведения, и новая повесть «Росные травы» − о судьбах сельских подростков послевоенной поры. Конечно же, книгу я тогда не читала, за исключением рассказа «Балалайка, которой у меня не было» – одного из лучших отцовских произведений короткого жанра. И даже, помню, шутила в том смысле, что вырасту и тоже напишу рассказ «Велосипед, которого у меня не было». С ним вообще приключилась отдельная история.
Как-то раз по зиме мне захотелось научиться кататься на коньках. В школе я тогда занималась во вторую смену, так что ближе к полудню, вооружившись старыми папиными коньками и лыжными палками, приковыляла во двор нашего пятиэтажного дома. Туда выходили и окна отцовского кабинета, и балкон, на котором за моими потугами наблюдала бабушка Рая, как раз приехавшая к нам на зиму. В общем, конькобежные ботинки с лезвиями сыграли со мной злую штуку: в одну из коротких перебежек от одного бельевого столба к другому, у меня подвернулась нога, и я вдобавок умудрилась упасть на неё всем своим весом. Этого оказалось достаточно для перелома с вывихом. Помню, как бабушка кричала и стучала папе в окно с балкона, как папа, выбежал на улицу почти не одевшись в тридцатиградусный мороз (что в Йошкар-Оле было средней температурой по зиме), как нёс меня, плачущую, домой на руках, невольно покачивая на ходу, отчего боль становилась вовсе нестерпимой… Затем были два месяца на костылях, а после – целый год реабилитации, как сейчас бы сказали. Я тогда припомнила папе всё: и коньки с незакреплённым голеностопом (это мне врачи потом объяснили причину перелома), и то, что оказывается имя Ирина я именно по настоянию папы получила в честь Ирины Родниной – знаменитой нашей фигуристки! Вот уж ирония судьбы!
Ну а в качестве компенсации за перелом и выход так сказать на долгое время «из строя» мне были выплачены немалые по тем временам страховые деньги. Понятно, моё желание должно было решить их судьбу. Я же, как и все дети в моём возрасте, мечтала о велосипеде. Но родители упросили отдать страховку на что-то более нужное тогда для семьи, обещав купить велик чуть позже. Вот тогда-то я и вспомнила папе его рассказ про балалайку, которой он в детстве тоже так и не получил…
Зато кроме этих невесёлых детских воспоминаний сохранился потрясающий запах новеньких книжек, только что отпечатанных в типографии. Это и была папина книга «Ранние холода», вышедшая в Марийском книжном издательстве. Прочитала я всю её много позже почти с изумлением: надо же – это мой папа написал! Только достаточно повзрослев, я смогла оценить истинное значение отцовского творчества, увидеть и красоту его литературного языка, и знание сельской действительности, и удивительную проникновенность и лиричность его строк. Кстати, один из рассказов меня особенно заинтересовал. Речь идёт о повести «Ранние холода», которую отец посвятил своей горячо любимой жене, своему другу – нашей маме – Людмиле Коноревой. Я прочла её на едином дыхании, но никак не могла понять, что же именно тронуло меня больше всего: безыскусственная любовная история Фёдора и Танюхи, красочность сельских пейзажей, мастерски вырисованных отцовской рукой, или точная выстроенность повествования? Осенённая догадкой, я просто влетела в папин кабинет: «Пап, это же не повесть! Это просто киносценарий готовый!». Помню, как отец коротко улыбнулся (наверное, искренний интерес к своему творчеству от дочери был особо приятен), а затем, чуть посерьёзнев, рассказал, что однажды уже получал схожую оценку своей повести. Но папа всегда был настолько скромен и горд одновременно, что «стучаться» в разные двери и обивать пороги «нужных людей», предлагая фактически написанный сценарий для кинофильма, сам бы никогда не стал, а продюсеров в то время ещё не существовало. Вот и получилось, что «Ранние холода» так и не стали кинокартиной. А жаль…
Однако повесть вошла в одну из лучших отцовских книг, дав название всему сборнику. Случилось это в 1982 году, когда я ещё была слишком мала, чтобы рассуждать о литературе и могла лишь любоваться очень необычным графическим оформлением издания. В конце этого же года отец наконец-то получил долгожданный перевод в Белгород. Конечно же, это была долгожданная радость для всей семьи после 5 лет жизни в чужом краю. Как оказалось, самых счастливых лет, подаривших нашей семье замечательных друзей, с которыми и поныне мы перезваниваемся и даже изредка видимся. Однако для меня, только что перешедшей в 6-й класс, это означало, что предстоит поменять не только край, город, но и школу, и всех друзей. Конечно, было страшновато от всех ожидавших меня неизвестностей.
Интересно, что в новой школе меня встретили насторожённо: «дочка корреспондента ТАСС»! Тогда в подростковом возрасте мне впервые пришлось столкнуться с тем, что я – дочь какого-то великого, знаменитого человека. Во всяком случае, мои одноклассники первоначально окружили меня невидимой стеной, если не сказать, что изучали, как экспонат. Из-за повышенного внимания мне хотелось спрятаться, а ещё хотелось, чтобы на меня перестали показывать пальцем и отнеслись ко мне, как к обычной девочке. И я сочинила легенду. Своим новым друзьям на вопрос, кем работает твой папа, не моргнув глазом, врала: «Отец? А, инженером на «Энергомаше». До сих пор не понимаю, почему я выбрала именно эту ипостась в качестве маскировочного представления для папы, но это «работало»: на меня перестали смотреть удивлённо, а общались «на равных». Не знаю, как у кого, но про себя точно могу сказать: осознать, понять и принять в двенадцать лет, что твой папа журналист и писатель – это непросто.
Но что интересно: моя классная руководительница и учитель русского языка и литературы Эльвира Геннадьевна Работягова каждый год начинала с небольшого анкетирования (позже все наши детские анкеты она подарила нам на выпускном вечере). Среди ряда вопросов стоял и обязательный – кем бы ты хотел стать? С шестого по десятый класс я писала одно и то же – журналистом! Правда, у папы на этот счёт было другое мнение: он считал данную профессию очень сложной (что абсолютно справедливо!), и уж не девичьей точно. Тогда спорить с отцом было просто бесполезно… Зато очень важно было для меня, что любую мою потугу выдать что-нибудь в «письменном» виде, папа приветствовал и поощрял. Это отнюдь не означало, что меня просто так «захваливали». Да, отец всеми силами поддерживал во мне интерес к слову – советом ли прочитать или не читать чего-то вовсе, правкой моих школьных сочинений или детальным разбором первых наивных детских ещё стихов. Кстати, с поэзией было болезненнее всего. Если в сочинениях мы с папой легко могли прийти к консенсусу по поводу какого-то оборота или построения фразы, то стихи – часть души, вывернутой наизнанку, отдавать на отцовский литанализ было даже страшно. Нет, конечно же, он никогда и ничего не говорил понапрасну: если делал замечания, то они всегда были обоснованы, исчерпывающи и «били наповал». Помню, однажды я сочинила какое-то, как мне казалось, ужасно философское стихотворение (ну не про любовь, не про природу, а о смысле жизни, о поиске себя и т.д.). Довольная собой, постучалась в дверь папиного кабинета. Естественно, положила на стол перед отцом уже переписанное начисто… Папа внимательно прочитал, улыбнулся, и, сняв очки, сказал, как отрезал: «Дочь, ну что ж, это просто хорошо рифмованная проза». Можно только представить себе, что я испытывала в тот момент! Но когда эмоции улеглись, я должна была признать: прав, ну ведь абсолютно прав!
Ещё папа научил меня любить писать письма. Даже когда случалось уехать из дому на месяц (или мама с папой отправлялись отдохнуть на юг, а я поселялась у маминых родителей – бабушки Лены и дедушки Коли в Харькове, или отбывала в летний лагерь, куда ездила с огромной охотой) – всякий раз мы писали друг другу письма. Не знаю даже, что мне больше нравилось – получать папины и мамины письма «два в одном» или самой им писать. Многое из нашей переписки до сих пор хранится дома, и я с особой любовью иногда перечитываю их – маленькие островки тёплых детских воспоминаний, запечатленные символы великой любви, которую мне дарили мои замечательные родители…
Впрочем, и я их любила «баловать». Учась в институте, частенько вечерами могла прийти за полночь – ну понятное дело – дискотеки, вечера всякие… А утром конечно же надо было подниматься на первую пару и ехать в институт. Признаюсь, на будильник я никогда особой надежды не возлагала – главное дотянуться до кнопки и вовремя его мерзкий писк пресечь. А вот на родителей положиться можно было целиком и полностью – они уж не дадут поваляться лишних полчаса! На этот случай у нас в семье была заведена традиция: чтобы оповестить маму и папу, когда именно меня нужно разбудить, я прикрепляла на зеркале в прихожей записку. В зависимости от настроения, она могла не только содержать обращение, время и «скажу заранее – спасибо за понимание» с подписью автора, а целое поэтическое послание. Как вспоминает мама, они с отцом утром чуть не наперегонки бежали к зеркалу, чтобы улыбнуться очередному «шедевру», который им, возможно, оставила дочь. Некоторые даже хранили…
Как до сих пор у нас в семейном архиве бережно хранятся листы из перекидного календаря, на которых папа ежедневно практически делал различные пометки. Не знаю точно, когда отец решил для себя вести такой своеобразный дневник, но, сколько помню, календарь на простой пластмассовой подставке с дугами всегда занимал центральное место на столе в его кабинете. Иногда я получала приятное задание купить папе календарик на очередной год. Что именно искать, знала доподлинно: обязательно с датами всяких событий, а еще с заходами и восходами солнца. Эх, всё-таки погиб в отце неуёмный натуралист – уж очень он любил наблюдать за явлениями природы, за тем, как распускаются почки на даче, которой они с мамой посвящали всё свободное время, как появляются первые плоды на деревьях, не говоря уже о рассветах и закатах. Не случайно, наверное, обожал перечитывать среди других именитых авторов Михаила Пришвина. Прекрасно, что житьё в больших городах – Курске, Йошкар-Оле, Белгороде не смогло истребить в отце ту тягу к натуре, которая естественным образом была перемешана с его детством. Ведь папа, что называется, родился на природе – в маленьком селе Карасёвка Курской области. Там же прошло всё его детство и юность. Может ещё и поэтому даже в названиях его произведений так много «природного»: «Солнце играет», «В метель», «Горькая патока», «Шмелиный мёд», «Росные травы», «Ранние холода» и т.д. И хоть в центре внимания его пера всегда были люди, человеческие судьбы, характеры, природа в его рассказах и повестях занимала очень важное место. Думаю, именно это его качество – подмечать и живописно излагать на бумаге яркие пейзажные зарисовки ценил его наставник и друг Евгений Иванович Носов.
О том, как папа работал со словом, я знаю не понаслышке, не по отзывам его коллег «по цеху», и даже не из писем с литературными разборами больших издательств, газет и журналов, которые с удовольствием брались публиковать папины произведения («Подъём», «Сельская молодёжь», «Литературная Россия», «Север» и др.). Повзрослев, и всё-таки сменив сферу деятельности с образовательной на медийную, я стала для папы своего рода секретарём-машинисткой. Сначала он доверял мне только набор на компьютере (издательства к тому времени уже перестали принимать рукописи, даже отпечатанные на машинке). Мне нравилась эта работа. И не только потому, что я могла что-то значимое сделать для отца. Само ощущение, что я первый человек, который видит новое, ещё никем не оценённое произведение, вызывало прилив гордости. Не говоря уж о том, что читать, написанное отцом, всегда было интересно и легко. Так мы работали над его воспоминаниями о Носове, которые сначала вышли в виде очерковых заметок «Зову к святому и каторжному труду», «С вершины древнего кургана», «Всё пройдёт, а книга останется…». Все они стали началом большого литературно-краеведческого труда, который позже вылился в книгу воспоминаний «Люди, которых я знал».
Постепенно моя «референтская» деятельность стала превращаться в редакторскую. Собственно, я уж и не помню, когда именно это произошло. Но однажды, возвратившись домой с работы (ведь только там можно было в перерывах понабирать папины рукописи), решила не только отдать отцу набранное, но и предложить некоторые стилистические правки. На удивление, папа очень внимательно прислушался к моим доводам, а некоторые принял безоговорочно! Можно только представить себе, как гордилась я новой ролью, которой меня наделил отец! Вот тут и началось наше совместное творчество – мы часами обсуждали какие-то абзацы, меняли построение фраз, что-то добавляли или наоборот, выбрасывали. Конечно же, таких «правок» было минимальное количество – отец писал легко, изящно, и, я бы сказала, монолитно, а потому «поумничать» не так уж часто у меня выходило…
Зато, так или иначе, но моё детское желание – стать журналистом – воплотилось: после 5 лет работы в школе учителем русского языка и литературы я всё-таки ушла в медиа-мир, чем отец, смирившись, даже гордился. А мне было безумно радостно, что именно он становился первым читателем всех моих рукописей, набросков, репортажей – сначала в газете «Вечер», где я была внештатным корреспондентом, а затем и на радио – на одном из которых я была автором-ведущей программ, а на другом доросла до должности программного редактора и редактора выпуска новостей. Конечно же, папа при любой возможности (даже на любимой даче) слушал мои выпуски и всегда был точен в оценках. Иногда журил: «Да, дочь, скребла видно по сусекам!», а бывало, что и хвалил: «Молодец, мои гены!». Надо ли объяснять, как важны для меня были даже эти маленькие короткие уроки творчества не просто любящего отца, но мастера слова.
Эта любовь к слову, даже не любовь, а привитое буквально с детства почти святое отношение к тому, что говорится, а, тем более, что пишется, пребудет со мной всегда. Как всегда со мной рядом был и будет мой друг, мой единомышленник, мой лучший наставник – мой любимый папа.
