От реки поднимался молочный туман. Солнце ещё не встало, но на востоке, из-за леса уже немножко светлело. Просыпались цикады и птицы. Травы клонились к земле, пригибаемые тяжёлыми каплями холодной росы.
Игорь достал из кармана мятую пачку «Кэмэл» и зажигалку. Он присел у берега и поплескал рукой воду.
– Парное молоко, точно парное молоко, – подумал он и вспомнил, как в далёком детстве пил такое, надоенное с утра старенькой бабушкой.
Игорь закурил. Поднялся вверх по пологому берегу и принялся разводить костёр, сложив дрова домиком, и, подсовывая под них клочки старой пыльной газеты. Когда костёр затрещал ветками и его языки начали облизывать утренний воздух, он спустился к реке и набрал в котелок воды. Затем укрепил над костром треногу и повесил котелок.
Спустившись к реке, Игорь достал из воды садок с уловом и, вытащив из-за голенища нож, принялся чистить рыбу. Не так-то много, но на уху вполне хватит: два ерша, один елец, пара голавлей, четыре подуста, столько же плотвичек и довольно большая щука.
Уху Игорь варил так, как учил его в детстве отец: сначала водичка покипела белым ключом, затем он по нескольку минут варил рыбу, начиная от мала. Когда рыба отдавала весь жир ухе, он осторожно вытаскивал её, клал на тарелку и закладывал другую. Затем бросил горсть пшена, две чищенных картофелины, луковицу, лаврушку, налил пятьдесят грамм водки и выплеснул в уху, круто посолил.
– Ты, Игорёшка, в уху соли не жалей, – говаривал ему отец, – она от ей только ядрёней.
Теперь пришёл черёд щуки. Игорь нарезал её большими кусками и опустил в уху.
– Эге-ге-е-ей, – громко закричал он, – братцы-разбойники, айда завтракать, – и вновь спустился к берегу, где в холодном ключе посапывала большая бутылка водки со стеклянной ручкой.
Туман от реки поднялся вверх, над водой стояла только лёгкая дымка. Донка с просмолёнными бортами причаливала к берегу. Серёга и Саня сматывали удочки и, бросив конец на берег, выходили из лодки, хлюпая болотными сапогами.
– Эх, и дурень ты Игорёха, – пробасил Саня, – пошто не любишь рыбу удить?
– Ничего-ничего, – ответил Сергей, – он у нас любит уху варить и поддерживать очаг – тоже нужное дело.
Игорь достал из рюкзака деревянные ложки и хлеб, затем постругал его ножом и выдал каждому по огромной краюхе.
– Ну, начнём, помолясь!
Саня налил в рюмки прохладной, почти тягучей водочки и, достав из костра пылающую головешку, утопил её в котелке с ухой.
– За здравие пленных и нас военных, – рыбаки чокнулись и, опрокинув содержимое рюмок в себя, взялись за уху.
– Знатная ушица, – уплетая за обе щеки, пробормотал Сергей, – тройная! А ну давай по второй, чтоб пуля не пролетела!
– Жалко девок с собой не взяли, – Саня в изнеможении откинулся на спину, он теребил в руке ивовый прутик, – был у меня один случай в жизни. Я тогда только десятилетку окончил, в техникум машиностроительный поступил. И хотя в Советском Союзе, как нам всем известно, секса не было. Но до одури хотелось мне, братцы, опустить свой янь в какой-нибудь маломальский инь. Вследствие чего ошивался я по вечерам в парках, на дискотеках и прочих увеселительных заведениях. Но нет, как нет. То девушка попадалась откровенно страшненькая, то откровенно глупенькая, а бывало – только я ей о сексе, которого не существует в природе, она бежать без оглядки. Копался я короче. Это теперь, с высоты прожитых лет я понимаю. Надо было брать тогда любую и не выпендриваться.
– Это точно, – сказал Игорь, наливая очередную рюмку, – в таком деле выбирать – самое тухлое дело. Это когда жениться собираешься. Тут да! Мы же и костюм примеряем, когда купить хотим!
– Не перебивай, – Серёга внимательно смотрел на Саню, – давай дальше свою историю.
– Так вот, встречаю я однажды такую, какую и хотелось. Яркая пышногрудая блондинка. Немного постарше меня. Да это и неважно. Опытная значит. Дело было в кафе «Юнона», помните такое? Подсаживаюсь я за её столик, заказываю бутылочку азербайджанского коньяку, мерзость к слову редкостная, да только другого в прейскуранте не значилось. Ну, сначала она на меня смотрела как на пустое место, может, выглядывала по сторонам кого-нибудь посолиднее, но после парочки лобастых повеселела и смотрела на меня уже с нескрываемым восхищением. А меня, братцы, понесло как товарища Бендера, представился я ей офицером пограничных войск. Как в том анекдоте почти: разрешите присутствовать – мастер спорта, полковник Чингачгук. Ну и погнал ей по ушам, про перестрелки на китайской границе и ловлю диверсантов, которые небольшими группами, по пять-десять тысяч проникают на нашу территорию и творят свои чёрные делишки. Короче суть да дело, гляжу – моя Венера уже порозовела, пора в номера вести. Расплатился я по счёту и говорю, разрешите, мадам, проводить вас до околицы. Она отвечает, можно. И смотрю я, братцы, созрела. Глядит на меня долгим пронзительным взглядом. Я обнимаю её нежно за талию, а сам соображаю, где бы по дороге её оприходовать. Идём-прогуливаемся. За непринуждённой беседой, смотрю домики двухэтажные барачного типа. Говорю – давайте зайдём, друга армейского попроведаем. Она – ничего идёт. Завожу её в подъезд. Обстановка располагающая: темно как в погребе, только дерьмом кошачьим несёт жутко. Но до сантиментов ли в деле таком? Тут она на меня как прыгнет и давай целовать. А поцелуи у неё стремительные и долгие, как осенние дожди. У меня голова кругом поехала, дрожь во всём теле – унять невозможно. Тут вспомнил я картинки порнографические, которые я у своего товарища видел, поворачиваю её к себе задом, а к лесу передом. Ставлю в позу бегущего египтянина, а она шепчет. Погоди, говорит, я трусишки приспущу. И пошёл я тут отрываться, не хуже материной швейной машинки, от страсти обо всём забыл, превратился в станок с числовым программным управлением, на котором тогда работал. Слышу только, как стонет она глухо, да по стене ногтями скребёт яростно. В подъезде, как я уже говорил, темно было. А выключатель, как выяснилось немного позже, вырван был. Торчали только два оголённых провода, за которые моя дама и схватилась, когда по стене руками шарила. А так, как я был замыкающим звеном в цепи, тряхнуло меня током так, что перед глазами только круги фиолетовые пошли. Мало того, что дёрнуло меня двухсот двадцатью вольтами, так ещё у неё от страха и неожиданности понос пробил. Оклемался я, гляжу, а её и след простыл, уделала она меня своими экскрементами с ног до головы. Спрятался я в кустах, просидел там до поздней ночи, кое-как отмылся в колонке на улице и задами-огородами к дому выбрался. Хорошо ещё никого по дороге не встретил. Вот такой у меня, братцы, был первый сексуальный опыт.
– Да, так и до импотенции недалеко, – рассмеялся Серёга.
– Красотища, какая, – Саня встал, развёл руки в стороны и громко запел: « Глухой, неведомой тайго-о-о-ю, сибирской дальней стороной, бежал бродяга с Сахали-и-и-на, звериной узкою тропой…».
– Перестань орать, – перебил его Игорь, – а то люди прибегут – подумают драка. А со мной тоже было нечто подобное.
– Серьёзно? А я думал один я такой на белом свете, – Саня разливал водку по рюмкам.
– Нет, Саха, не один, – Игорь сел по-турецки, потянулся за тарой и, морщась, выпил, – а дело было так. Дружил я с однокурсницей, Антониной её звали. Ходили по вечерам, за руки держались и так далее. Ни до чего серьёзного дело не доходило. Да и не умели мы, ведь в каменном веке тогда жили. Чтобы мать, отец там о таких вещах с сыном или дочкой поговорили, объяснили, что к чему – ни-ни. Да и сами они, наверное, в этом деле ни хрена не соображали. Это теперь у наших взрослых детей поинтересоваться можно. Они тебе всё популярно объяснят. А тогда – нет. Так вот, дружили мы дружили, а потом в откровенном разговоре выяснили: и я и она хотели бы попробовать, интересно ведь что и как! Решили: вечером, когда её родители уедут с ночёвкой в деревню, она меня пригласит и вот тут-то всё случится. Жила у них ещё бабка старая да глухая, но она ни в счёт.
Настал, значит, долгожданный день, я с утра подготовился: поменял трусишки-носочки, купил бутылку сладкого болгарского вина в овощном магазине. На обед мать приготовила гороховый суп, который я с удовольствием съел и ещё попросил добавки. Кто ж знал, что он со мной сыграет такую шутку, что ни Богу свечка, ни чёрту кочерга?
Прихожу я вечером к своей зазнобе, она меня встречает. Я протягиваю ей бутылочку винца, открой, говорю, на кухне, разлей по бокалам, а потом и до дела недалеко. Ушла она на кухню, а меня так припёрло, что хоть святых выноси. Такие метеоризмы у меня в желудке начались, думаю – ещё чуть-чуть и у меня кишечник разорвётся, как противотанковая мина. Я свет погасил и шасть в соседнюю комнату, там тоже темно. Забегаю я туда, закрываю за собой дверь и начинаю бомбардировку. Хожу, издаю звуки утробные, потом тряпку схватил какую-то, машу ей, а сам продолжаю салютовать. Ну, вот вроде бы всё! Пошарил я в темноте рукой по шифоньеру – пузырьки какие-то. Ага, думаю, сейчас возьму одеколон или духи какие-нибудь и побрызгаю, чтобы воняло не очень. Взял один какой-то, понюхал, вроде ничего. Побрызгал на себя, потом на стены. После чего вернулся в другую комнату, плотно закрыл за собой дверь и, сделав невинное лицо, жду Тоньку, утонув в мягком кресле. Входит она, в руках поднос с двумя бокалами, на тело накинут пеньюар прозрачный. У меня всё ёкнуло и чувствую, как тепло внизу живота разливается. Она свет включает, посмотрела на меня, да как заорёт: « Игорь, что с тобой?» – а сама белая как полотно.
– А чего со мной? – отвечаю, – всё нормально со мной!
– Ты в зеркало на себя посмотри, – а сама, бряк, и уронила бокалы с подноса.
Я к зеркалу подхожу, батюшки, весь в зелёнке. Это я в темноте и панике зелёнку за одеколон принял.
А тут из соседней комнаты истошные крики: Тоня! Тоня!
Заглядываем мы, а там бабка её старая ни жива, ни мертва от страха. Все стены, ковры и пол той же зелёнкой залиты. А старуха – даром, что глухая, всё, что надо услышала: гони, Тоня, отсюда этого пердуна – орёт: схватил я тут свои вещички в охапку и бежать. До секса у нас тогда не дошло, да и после тоже. А дружба моя с Антониной на этом кончилась. А давайте-ка, братцы-разбойнички, ещё по джуз грамм, – и Игорь подставил под горлышко бутылки свою рюмочку.
– Интересная быль, – Сергей смеялся, закрыв рот ладонью, – это ты вот так и у себя в институте лекции студентам читаешь с шутками-прибаутками?
– По всякому бывает. Сам знаешь: от сессии до сессии живут студенты весело. А уж на экзаменах не до шуток.
– Эх, а у нас в филармонии, даже выпить и поговорить не с кем, – Саня встал, разминая ноги, – хорошо, что есть у меня вы – друзья, проверенные огнём, водой и медными трубами.
– Ладно! Как видно пришла и моя очередь быть сказителем, – Сергей устроился поудобнее и приготовился говорить, – расскажу я вам, как провёл интимный вечер при свечах с рыжеволосой валькирией и питбулем.
– Как-как? Питбулем? Очень интересно!
– А вы не перебивайте, а слушайте. Только собачка персонаж не главный, а проходит, так сказать, лейтмотивом произведения. Короче, к сути: в конце восьмидесятых, не буду уточнять год, уволился я из рядов советской армии, а так как службу проходил не на суше, а на море, отдав, не два, как вы – сухопутные крысы, а три года Родине на Тихо-окаянном флоте, считал себя человеком флотским, смелым, бесстрашным и голодным до девчат. Жил я тогда на слободе, через дорогу от комсомольского парка, а в простонародье «камсы», из-за которого шли у нас постоянные баталии с парнями, проживающими на «карьере». Так как парк был разбит ровно посередине двух районов. Но разговор не об этом. Надев флотскую форму, пошёл я вечером на променад, обозначиться, что вернулся, мол, девушки, и готов к подвигам не на море, а теперь уже на суше. Поздороваться со старыми корешками и завести приятные знакомства. На танцплощадке двигали попами, на скамейках курили и плевались семечками, в общем всё как всегда.
И вот на одной из лавочек вижу длинноногую, длинноволосую богиню в голубом платье, которая скучает и не замечает веселья, творящегося вокруг. Девушка сидела одна, по сторонам не смотрела. Видно ей было очень-очень скучно. Думаю, не может быть, чтобы такая и вдруг одна. Постою-понаблюдаю, наверняка кавалер какой-нибудь нарисуется. Десять минут жду, пятнадцать. Никого. Подхожу к ней. Разрешите, говорю, присесть. Она молча пододвигается. Садись, мол, места не жалко. Начинаю я её разглядывать: длинные рыжие волосы, глаза зелёные и глубокие, как озёра. Слегка пьяненькая. Лет двадцати – двадцати двух. Сложена идеально. Неужели и такие бывают, думаю?
Начинаю заводить беседу. Ненавязчиво, без грубостей и хамства. Она молчала вначале. Ну, я пару анекдотов не пошлых, пару историй из морских походов. Гляжу – оттаяла, улыбаться начала, переспрашивает, смеётся. Познакомились короче. Зовут её Аллой, квартирует на карьере. Живёт практически одна. И вот это слово – одна, оказалось в этом контексте определяющим. Больше я уже ни о чём думать не мог. А она вот так с ходу – пойдём, говорит, ко мне в гости, я сегодня одна.
Пойдёмте – говорю, – отчего же не пойти, только не заглянуть ли нам вначале в какой-нибудь магазинчик, винца лёгенького взять?
– Винца у меня дома полно, – отвечает, – и даже что-то из крепких спиртных напитков найдётся. Будем топить грусть.
Короче, пришли к ней. Квартирка двухкомнатная на втором этаже. Обращаю ваше внимание, на втором, это потом окажется немаловажным фактом. Она зажигает свечи, накрывает на стол, приносит напитки и фрукты – что по тем временам было роскошью. Выпили, поговорили. А потом она смелым и лёгким движением скидывает с себя газовое голубое платьице, и остаётся – в чём мать родила. Грудь средняя, но упругая, как кистевой эспандер. А соски, парни, длинные и розовые. Рыжей она была натуральной, не крашенной. Волосы на лобке, как берёзовые серёжки. Честное слово, ребята, искренне залюбовался я этим совершенством. Если бы умел – первым делом холсты бы с неё стал писать. Даже прикоснуться к такой красоте было боязно. Быстро я разделся, гораздо быстрее, чем за сорок пять секунд, наш корабельный боцман остался бы мною вполне доволен. Ложусь на кровать, а она оседлала меня как молодого бычка и пошла скакать. Стонет протяжно с придыханием и повизгивает, как юная козочка. Не помню, сколько эта сказка продолжалась, попробовали мы с ней практически все позы, которые я потом в камасутре видел. Мне показалось, что прошла вечность и вот тут-то наступила развязка. В железную дверь громко постучали. Алла проворно спрыгнула с меня и, подбежав к двери, начала истерично кричать. Из её монолога я понял, что не далее, как сегодня днём, прищучила она своего благоверного с какой-то, по её словам и крикам шалавой, и посредством меня решила ему страшно отомстить. И тут я увидел на шкафу фотографию, на которой Алла в подвенечном платье нежно обнимала здоровенного детину, а он, тем временем, тоже с улыбкой смотрел в объектив, положив ей на плечо квадратную челюсть. Пол уплыл у меня из-под ног, а в воздухе отчётливо запахло ладаном. В её муже я с болью узнал знаменитого карьеровского криминального авторитета Васю – Кувалду. Разговаривали они через дверь долго и на повышенных тонах. После чего Вася спустился в палисадник и, оторвав штакетник, поставил его к окну и, кряхтя и матерясь, начал подниматься, как по лесенке вверх. Я схватил свою форму и попытался сделать ноги, но, выйдя на лестничную площадку, я понял, пути отхода отрезаны. К соседней двери был привязан здоровенный питбуль, который рвал поводок, визжал и откровенно хотел меня сожрать.
Почва ушла у меня из-под ног, и я начал по очереди прощаться с родными и близкими. Завтра ко мне в гости придёт кто-нибудь из друзей и спросит: А Сергей дома? Дома, – ответит ему мама, а потом вздохнёт и добавит, – но венки уже выносят!
Но тут мне на помощь пришла Алла.
– Я подержу Алеута, – сказала она, – только беги не вниз, а вверх. Подожди на верхнем этаже. Он пьяный и не сообразит. И да поможет тебе Бог.
Я сделал всё, как сказала она. Без Божьей помощи в тот вечер не обошлось, это уж точно. И потом, когда я бежал домой через парк, только порванный гюйс, за который всё-таки уцепился Алеут, напоминал об интимном вечере при свечах.
– А ты потом её встречал, Серёга? – тихо спросил Саня.
– Нет, Санёк, вскоре после этого она погибла в автокатастрофе с Васей – Кувалдой. Слухи разные ходили. Говорили, что всё было подстроено.
Солнце взошло и грело что есть мочи. Вдалеке послышался щелчок пастушьего кнута.
– Ну, что ж, братцы-разбойнички, – прервал паузу Игорь, – будем собираться до хаты?
Мужчины стали собирать вещи, шутя и переговариваясь. Трое друзей, проверенных огнём, водой и медными трубами.
