Поздним июльским вечером Юрий Огнев сидел на гранитном парапете близ станции метро “Пушкинская” и распивал пиво с абсолютными незнакомцами. Иначе говоря, вел себя неосторожно, с юношеской беспечностью и, можно сказать, сам нарвался на грядущую череду случившихся с ним неприятных событий. “Девятку” разливали из литровой бутылки в пластмассовые стаканы и кто-то из незнакомцев, должно быть, подмешал Огневу не то снотворное, не то какой-то недоброкачественный наркотик, вполне возможно, галлюциноген. Все, что произошло с Юрием потом, он помнил смутно, как будто побывал в странном и страшном сне. Впрочем, главные перипетии и, так сказать, топографические детали приключившегося с ним кошмара вырисовывались вполне рельефно. Например, роковая поездка на метро в Измайлово… Хотя Юрий не помнил названия станции прибытия – была ли это “Первомайская”, “Партизанская” или “Измайловская”?.. Зачем он - взрослый тридцатидвухлетний человек поехал не попадя с кем и неизвестно куда, да еще и на ночь глядя? На эти вопросы Юрий ответить не мог ни тогда, ни сейчас.
Однако он помнил довольно просторную, хотя плохо освещенную квартиру, по которой перемещались тени. Тени были мужскими и женскими. Тени непринужденно разговаривали друг с другом, но Юра не мог вспомнить, о чем. Он запомнил только высокую, стройную и необычайно красивую женщину, которая протянула ему трубку, набитую пахучей, обычно именуемой марихуана, а иногда каннабис, травой. Запах травы был таким же волнующим, как тонкая талия прекрасной незнакомки, и Юрий затянулся, понадеявшись в ту минуту на лучшее, ведь он знал, что травка может иногда привести в чувство и пьяного в разнос. Однако все вышло ровным счетом наоборот, и Юрий провалился в еще более глубокую бездну сюрреалистического, как будто специально написанного кем-то, кошмара.
Многие последующие события и связанные с ними персоналии он вспомнить уже не мог, как и то, с кем из теней (мужских или женских?) он вышел в ту ночь из странноприимной измайловской квартиры. Последовал провал во времени и провал в памяти. Запечатлелась лишь беспросветная, бездонная темнота и то, что он долго шел по какой-то бесконечной лесной зоне или парку. Шел наугад, точней в никуда, спотыкаясь и едва удерживаясь от падения.
Вероятно, Юрий производил в тот момент впечатление легкой добычи для представителей местной флоры и фауны, и несколько новых теней, выскочив из-за деревьев, сомкнули вокруг него кольцо диаметром метров в пять… а может быть это был квадрат. Кто-то подошел сзади и, применив профессиональный захват, сдавил ему шею. Затем его и без того ослабленную фигуру бросили на влажную и вязкую от частых июльских дождей землю. Юрий будто наблюдал этот бросок со стороны, как будто его разум отделился в тот момент от тела, бесстрастно наблюдая за происходящим. Он попытался встать на ноги, но его ударили ногой в пах. Анестезия помноженного на наркоту алкоголя возымела действие и, почти не почувствовав боли от нанесенного удара, Юра вновь упал в грязное месиво. Упал и выключился.
***
Огнев очнулся в отделении милиции. Это он, вопреки своему приглушенному наркотой сознанию, помнил точно. Поначалу он даже обрадовался этому факту, если он вообще был способен тогда на радость, негодование, уныние, страх или какие-то другие внятные, четко формулируемые и определяемые, человеческие чувства. Но “радость” продлилась до того момента, когда его ввели в прямоугольный, огороженный стенами из матового офисного стекла кабинет без потолка. Внутри этого помещения стоял стол, на который были навалены предметы личного пользования – зажигалки, часы, браслеты, кольца и, кажется, перочинные ножи…
Юрий почувствовал тогда, что ему трудно выразить свои мысли в связной форме и, вообще, говорить. Однако в его поврежденном сознании запечатлелось главное – то, что к нему подошел молодой человек в погонах. Его звания Юрий не запомнил, запомнил лишь лычки без звездочек и то, что у этого человека было вытянутое и чрезмерно розовое злое лицо. “Снимай часы,” – приказал человек с лычками. Юрий отвел руку ближе к себе. “Снимай часы, говорю,” – повторно приказал мент, сделав телодвижение в сторону Огнева и намереваясь сорвать часы со своей очередной жертвы. Несмотря на окутавшую его разум дымовую завесу, Юрий живо сообразил тогда, что если он не повинуется приказу человека с лычками, его будут бить… бить будут жестоко и, возможно, ногами. И только потом, залечив побои, он будет “искать виноватых”, долго доказывая, что его избили нелюди, которых общество вроде бы наделило функциями по защите граждан. В том числе и гражданина Ю. Огнева, ведь он не совершил в тот вечер никакого предусмотренного уголовным кодексом РФ преступления. Конечно, эти мысли нашли свое словесное оформление позже. А в тот момент они постучали в мозг Юрия костяшками не вербализированного и еще не нарастившего мясо логических формулировок скелета здравого смысла, который порой пробивается и сквозь пелену деформированного сознания.
***
Именно в ту кошмарную ночь проведший около пяти лет за границей, но вернувшийся на Родину недоучившийся филолог потерял свой паспорт. Юрий, впрочем, не мог вспомнить, когда и где это случилось – в плохо освещенной измайловской квартире, в тамошнем лесу или в злосчастном отделении милиции. В голове крутился лишь встречавшийся в детстве на казенных плакатах и превращенный им в нехитрый мотивчик лозунг “моя милиция меня бережет”.
Юра вспомнил, тем не менее, как его препроводили в “яму”. Это была, конечно, не яма, а общая камера, или «обезьянник», но в сознании Огнева она запечатлелась именно как яма. На цементном полу (на дне) “ямы” лежали другие несчастные, униженные и оскорбленные. Лежали плотно, телом к телу, как шпроты в консервной банке. Юрий не помнил, как долго он находился “на дне” – шесть часов, день, сутки? Время от времени в яму приводили новых задержанных, хотя мест в этой братской могиле уже как будто и не было. Иногда в обезьянник заходил мент. Но это был другой мент, не тот, что сорвал с Юры часы – у этого были курчавые черные волосы и немного смуглая кожа. Заходя, “смуглый” выкрикивал фамилии арестантов: “Никонов, на выход.” “Федорченко здесь есть?” “Алимов, на выход”. “Где они Федорченко-то потеряли - расстреляли на внутреннем дворе отделения, что ли?” – подумал Юрий, удивившись своей заново обретенной способности мрачно шутить.
Туман в голове рассеивался медленно, а спина заныла от долгого соприкосновения с холодным цементом, но момент освобождения из могилы все же наступил. На улицу недавних полутрупов выводили группами по три-четыре человека, и Юрий также вышел на свободу в группе из трех товарищей по острогу. На вид им было лет тридцать, не больше. С некоторым удивлением Юрий обнаружил, что это были его ночные спутники – да, ошибки быть не могло, именно с ними он побывал недавно в гостях, раскуривая одиозную трубку мира. После короткого обмена информацией Юрий выяснил у ночных спутников то, что он покинул нехорошую квартиру вместе с ними, и что эти парни тоже подверглись в ту ночь неожиданному нападению.
Он не знал, сколько сейчас времени, его спутники тоже, но косвенные приметы подсказывали, что начиналось раннее утро. Было чуть влажно и немного пасмурно, но уже забрезжил теплый и еще робкий, лимонный свет начинавшегося июльского дня. Постепенно приходя в себя, Юрий почувствовал, что ему чего-то физически недостает. Он посмотрел на свои ноги и обнаружил, что на нём, так же, как на других жертвах Варфоломеевской… тьфу, Измайловской ночи, нет ботинок! Не менее странным было то, что “измайловцы” не обсуждали пропажу обуви, восприняв это, по-видимому, как данность, а говорили лишь о том, как им побыстрей добраться до дому. Юрий, конечно, знал, что в России многое делается по понятиям, но впервые в жизни понятия были продемонстрированы ему со столь шокирующе прямолинейной наглядностью. От этой первобытной наглядности становилось не по себе.
С Огнева сняли часы и новые итальянские ботинки, но судя по только что открывшейся ему понятийной правде-матке, обувь в этом отделении конфисковывали у большинства задержанных. Отбирали, стало быть, и кроссовки фирмы “Скороход”, и купленный на Черкизоне китайский ширпотреб. Обувь, вероятно, конфисковывалась по принципу: “если новая – сойдет”. Или по принципу: “нажрался, плати штраф натурой” - так, наверное, коммерциализированные понятийные реалии выглядели в глазах стражей закона, орудовавших в этом отделении. “Процесс отъема личного имущества, вероятно, называется у них “воспитательной работой с задержанными” - мрачно предположил Огнев.
Товарищи по несчастью вскоре малодушно прыгнули в первое остановившееся такси и больше он их никогда видел, и все же Юрию почему-то не верилось в то, что эти пацаны могли подмешать в его пиво галлюциногены или другую гадость. “Не похоже, – подумал он, - психотип не тот”. И он направился в сторону предположительного метро, хотя это был незнакомый район, и он не имел и малейшего представления, в какую сторону ему следует идти. На секунду он остановился у витрины еще не открытого, в связи с ранним часом, супермаркета или универмага и посмотрел на свое отражение. Лицо было в кровоподтеках, ссадинах и подсохших пятнах “лесной” грязи - он как будто почернел в ту минуту.
Юра почувствовал, что бурно проведенная ночь начинает сказываться и его колбасит, и вдруг заметил, что из предрассветной, соответствующей его все еще не проясненному сознанию, утренней дымки вынырнули два силуэта. Судя по всему, это были парень и девушка. Они направились в его сторону, и он тоже медленно двинулся навстречу этим первым утренним прохожим. Когда его помятая фигура поравнялась с силуэтами встречной пары, Огнев спросил у влюбленных, как дойти до ближайшего метро.
“Пошел, вон, чурка,” – угрожающе бросил кавалер, и его лицо покривилось от злости.
“Он спрашивает, где метро,” - сказала дама и, пытаясь смягчить неприятную для женского слуха и ока ситуацию, натужно улыбнулась. Юрий вспомнил английскую поговорку “все на этом свете случается впервые”. Вот и он впервые ощутил себя в роли гастарбайтера из Средней Азии - ноль сочувствия, только презрение и ненависть. “Во всяком, случае эти чувства исходят от значительной части нашего народа по отношению к тем, кого они называют “чурками” – подумал протрезвленный этим эпизодом Огнев. Он не имел никакого отношения к гастарбайтерам и к Средней Азии, но ему в тот момент вновь стало не по себе.
Наконец, вдалеке, на противоположной стороне проспекта забрезжила красная буква “М”, и разглядев, как павильон метро всасывает в себя еще хлипкие вереницы первых утренних пассажиров, Юрий двинулся в сторону заветной “М”. Однако в вестибюле метро Юрия ожидало новое непредвиденное препятствие. Начнем с того, что у него не было денег на проезд, ведь карманы его джинсов были вывернуты недавно ретивыми стражами порядка. Юра подумал о том, что когда дворовая шпана его московского детства “трясла” попавшихся ей под руку незадачливых встречных, жертвам обязательно оставляли пятачок на проезд. Это было железное, не подлежавшее обсуждению правило.
Окинув мутным взглядом вестибюль метро, Юра подошел к окошку, где сидели билетерши. Несколько сбивчиво, как человек покореженный недавно не вполне ординарными испытаниями, он объяснил им свое неприглядное положение и попросил пропустить его бесплатно. “Я пропускать никого не буду, делайте, что хотите,” – брякнула толстая работница метрополитена.
“Молодой человек, пойдем, я тебя проведу,” – Юра вдруг услышал за своей спиной тихий женский голос. Он обернулся и увидел бабушку в поблекшем, видимо расшитом некогда яркими цветами, платке. Вспоминая эту сцену позже, Юрий неизменно думал о том, что это была “вечная бабушка”, что пройдет еще десять, пятьдесят, сто лет, а в московском метро будут ездить добрые старушки в поблекших цветочных платках. Что бы ни происходило, какой бы мрачный произвол ни воцарялся в стране, в Москве будут обитать бабушки в полинялых платках, как неяркие вкрапления совести на фоне любого кричащего беспредела. Так будет, пока стоит этот город.
Вместе с доброй бабушкой Огнев подошел ближе к эскалаторам. Но когда старушка уже собралась приложить к сенсору турникета свой проездной билет, ее остановил стоявший на транспортном “КПП” и пристально наблюдавший за ними обоими мент. “Я его в носках не пущу,” – отрезал он.
“Пожалуй, глупо и бессмысленно рассказывать чмырю о том, как меня недавно обчистили его же коллеги” - молча рассудил Юрий. “Тебя тянуло на Родину – что ж, получи ее в полном объеме” – добавил он и неспеша направился в сторону указателя “выход в город”.
***
Нужно ли объяснять, почему Юрий не запомнил адрес доблестной конторы, приютившей его на ночлег в тот романтический июльский вечер. Но неделю спустя он предпринял попытки найти свой потерянный в Измайлово паспорт и побывал в нескольких тамошних отделениях милиции (дело было еще до реформы, превратившей милицию в полицию).
“От перестановок мест слагаемых сумма не меняется, а от рокировки названий обычно не меняется суть текста” – рассудил Огнев. Эта фраза прозвучала в разговоре с его подругой Викой, когда он узнал от нее об уже свершившихся в стране административных переменах. И как в воду глядел. О реформе долго трубили из всех возможных утюгов, но вернувшись однажды домой после работы и включив ящик, Юрий посмотрел репортаж о том, как один из задержанных скончался в казанском отделении милиции. Смерть наступила после того, как слуги местной Фемиды ввели в анус задержанного бутылку от шампанского, добиваясь тем самым нужных им показаний. Это случилось в Казани, но Огнев знал, что подобная воспитательная работа ведется по всей России, а тамошние менты просто попались. Однако, это произошло значительно позже.
Изредка они с Викторией бывали в гостях - обычно это были ее родственники или коллеги, и Юра иногда рассказывал присутствующим о своем измайловском опыте. Слушатели реагировали довольно однообразно. Они, как правило, сочувствовали, но редко возмущались и в подавляющем большинстве случаев высказывали оригинальное суждение о том, что в тридцать два года негоже распивать пиво на улице. И только однажды пожилой преподаватель ВУЗа сказал, что с нашими органами нужно, конечно, что-то немедленно делать.
В то лето поиски Огнева не увенчались успехом - везде разводили руками и говорили, что паспорта у них нет. В одном из отделений дежурный мент поинтересовался обстоятельствами, при которых документ был потерян: “вы, наверно, находились в нетрезвом состоянии?”
- Не скрою, и все же не понимаю почему мне не вернули паспорт? - А как вам вернуть его, если вы даже “мяу” не могли сказать?
“Бытописатель хренов” - подумал Юрий. Он не стал, впрочем, выявлять логические проколы в том, что сказал дежурный. “Вывернуть карманы они, значит, могли, выпустить нас в носках на улицу могли, а о документе “позаботились”, упыри” - сказал он себе.
“Подавайте заявление о потере паспорта, - посоветовал розовощекий дежурный и протянул Юрию нужную анкету, - а можно и онлайн это сделать”.
“Какой любезный и продвинутый мент сегодня попался” – подумал Огнев и, взяв у него ксерокопии заявления, вышел на улицу. На установленном рядом со входом в ментуру информационном щите он заметил кратно увеличенную цветную фотографию российского паспорта и какой-то мелкий, сопровождающий ее текст, который он не смог сразу разобрать. Пришлось вытаскивать из рюкзака очки. Невообразимо мелкие шрифты в похожей пропорции, с иллюстрировавшими текст изображениями, красовались в свое время на флаерах, предлагавших гражданам России обзавестись кредитными карточками. В больших, сопутствующих фотографиям кредиток, массивах текста перечислялись бесчисленные правила пользования картами и предупреждения о возможных правонарушениях. Тексты были написаны на густом и нечитабельном юридическом жаргоне. “Капитализм – есть гэбэшная власть плюс кредитование всей страны” – пошутил тогда Огнев. Но это было давно, на заре российского кредитования, так сказать.
А в тот августовский день 2007 года Юра еще раз посмотрел на фотографию российского паспорта и двинулся дальше, цитируя про себя недавно написанное им четверостишие:
И поэт я, и гражданин,
но со мною играют втемную.
Достаю из широких штанин
бывший паспорт, как боль фантомную…
Вернувшись домой, он прочитал свой шедевр Вике и, заполнив анкету, положил ее в ящик стола. Затем, включив компьютер и вяло просмотрев несколько роликов на английском, Огнев набрал в поисковике русское предложение, “как получить вид на жительство в странах Евросоюза”, и сохранил текст на рабочем столе своего ноутбука.
Нью-Йорк, сентябрь 2024
****
Под европейской ночью черной
Заламывает руки он…
В. Ходасевич
Ты оплыл как свеча, а когда-то был строен и жилист,
был упертым и резким, а стал толерантным и мудрым,
в каждом дне будто в капле воды отражается жизнь,
в каждой жизни, как в зеркале дня занимается утро.
Вслед за утром, как водится, следуют полдень и вечер,
сумрак ночи растает как снег с приближением лета,
потому что бескрайняя ночь только кажется вечной,
а на деле темна, но конечна, и станет рассветом.
Неужели и нам предстоит, так сказать, возродиться
в турбулентности будущих будней, стихов или прозы,
но не верь, что тебя расшифруют однажды радисты,
твой сигнал позабудут как Корниш и азбуку Морзе.
Позабытое станет сегодняшним днем и vice versa,
бесконечность в итоге вольется в себя как восьмерка,
но не всякая жизнь в европейской ночи отзовется,
не любая гряда островов обернется Нью-Йорком.
Лучше делай добро, соскочить все равно не удастся,
стань хотя бы расстригой, ты был отрицателем мафий
в подневольной толпе и в любой унизительной давке,
призывая служивых прорвать оцепление на фиг.
Лучше стань пацифистом, в изводах земного кошмара
ты бывал секундантом поэтов, ловцом крокодилов,
игроком в казино, брадобреем, владельцем пивбара,
где вторичная группа бэушный свой блюз заводила.
Повторишься ли ты или нет, но без зряшного пота
твое небо нависнет под вечер над тенью сарая,
и залетный скворец повторит форсмажорную ноту,
и вселенский ноктюрн ни о чем на антенне сыграет.
Сергей Григорьевич Шабалин — поэт, журналист, эссеист. Номинант премии “Московский счет”, лауреат журнала “Новая Юность”, член редколлегии журнала “Слово\Word”, член союза писателей Москвы. В 2002-2003 продюсер и ведущий литературной программы “Стойло Пегаса” на радио “Новый Век” (Н-Й). Родился и вырос в Москве, в 1977 уехал вместе с семьей в США. Учился в “Квинс Колледж”. Окончил нью-йоркский художественный колледж «Сenter for the Media Arts» (факультет дизайна). Работал охранником, таксистом, водителем медтранспорта. Стихи, эссе и статьи публиковались в журналах “Время и мы”, «Новая Юность», “Континент”, “Новый Журнал”, «Дружба народов», “Prosodia”, “Зинзивер”, “Арион”, в газетах “Новое Русское Слово”, “Независимая газета”, “Труд” и др. Автор четырех сборников стихов. В настоящее время живет в Нью-Йорке.
