Была в 90-е странная песенка – «Сила полной луны». Вроде и ничего особенного, но чувствовалась в ней какая-то потусторонняя притягательность. Только потом я узнал, что автором слов был Кузмин.
Как он говорил про свои песенки: «Это не музыка – музычка, но в ней есть яд!» И яд этот до сих пор не выветрился.
Кузмин был прекрасным музыкантом и исполнителем. По легенде, он и писать стихи начал только потому, что не хватало чужих текстов для песенок. Не бегать же по товарищам-поэтам, выпрашивать.
Вести происхождение российской бардовской песни куда почётней от Кузмина, чем от Вертинского.
«Дитя, не тянися ве-ве-весною за розой», – пел в «Бродячей собаке» Кузмин. По меткому замечанию Сологуба, «заикающийся соловей». Рассказывают, что и на рояле он играл несколько заикаясь. И виртуознее у него выходило, если на расстроенном рояле.
Первая публикация Кузмина была в «Зелёном альманахе». Рядом был напечатан роман Вячеслава Менжинского.
Может, ещё и поэтому так долго не трогали, дали дожить до своей смерти?
Как песня матери
над колыбелью ребенка,
как горное эхо,
утром на пастуший рожок отозвавшееся,
как далёкий прибой родного,
давно не виденного моря,
звучит мне имя твоё
трижды блаженное:
Александрия!
«Александрийские песни» стали удивлением для русской поэзии. А что, можно и так писать? Можно так писать, можно так петь. Это были действительно песни. И (насколько благословенны те времена!) это были модные песни.
Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,
а может быть, нас было не четыре, а пять?
И как, прочтя эти строки, не вспомнить такие же вольные, александрийские стихи другого знатока оборотных сторон любви – Константиноса Кавафиса?
Первым, кто стал в Советском Союзе профессионально заниматься поэзией Кузмина, был Геннадий Шмаков, автор эталонных переводов Кавафиса и тоже человек с однозначной репутацией.
Кузмин оценивал свои сборники и даже выставлял им оценки. По школьной методе – от двух до пяти.
Кузьмин. Даже в серьёзных изданиях так и норовят написать фамилию с ошибкой, так и напрашивается мягкий знак.
Декабрь морозит в небе розовом,
Нетопленый мрачнеет дом.
А мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждём.
---
Никто не говорит о Врангеле,
Тупые протекают дни.
В одном из эмигрантских изданий был напечатан некролог барону Врангелю, называвшийся строкой из этого стихотворения. Такое цитирование могло плохо закончиться для Кузмина, но, к счастью, обошлось без последствий. Чекисты не заметили? Или поэта спасло то, что стихи в журнале были подписаны фамилией «Кузьмин»?
Кузмин любил создавать легенды о себе. Что выгодно отличало его от других рассказчиков – он не претендовал на то, чтобы верили. Рассказывал, как год прожил в уединённом итальянском монастыре, подвизаясь в молитвах и аскезе, которые доводили до глубоких обмороков, и как, очнувшись после одного из них, увидел склонившегося над собой монашка невиданной красоты. Это был монах или чудесное видение? Был ли вообще этот монастырь? Или одна мечта сменила другую, мечту об аскетическом подвиге – мечта о любви?
Кузмин говорил, что он хочет быть католиком, но не желает им становиться.
Кузмин, иногда поражавший глубиной познаний самого Вячеслава Иванова, умел писать так, чтобы груз учёности не мешал лёгкости стиха. Прекрасная ясность. Было даже придумано целое литературное течение под одного Кузмина – кларизм. Сам Кузмин, впрочем, относился скептически ко всем течениям и теориям. И правда, толку от них, кроме литературной, эпиграммной ругани, никакого.
Мы делим общий рефекторий
И жар домашнего огня.
Про вас держу запас теорий:
Вы убегаете меня, –
писал в стихотворении, обращённом к Кузмину, Вячеслав Иванов. Кузмин несколько лет жил в квартире («башне») Иванова, где ему были выделены две комнаты, и не только умудрился избежать влияния Иванова, но и сам смог повлиять на мэтра – чего стоят затеянные по идее Кузмина «Вечера Гафиза».
Покинуть «башню» пришлось, когда Вера Шварсалон, будущая жена и настоящая падчерица от предыдущей жены Иванова, предложила Кузмину вступить с нею в брак.
Покинув «башню», Кузмин оказался в обществе менее почтенном, но более подходящем.
Насколько всерьёз относился Кузмин к своим гностическим стихам? Думается, что всерьёз. Слово «стилизация», так часто употребляющееся, когда речь идёт о Кузмине, кажется мне ложным, легковесным.
Гнозис был одной из основ кузминской религии. Обрядовое православие, старое и новое, по народным и по церковным образцам, тоже было для него родным. Католичество, русское сектантство различных толков – всё переживалось как равнозначные религиозные опыты. И язычество не было в пренебрежении.
Кузмин не любил разговоров о поэзии. Если рассказывались, обсуждались сплетни – о да! – он весь внимание. А поэзия – ну чего о ней говорить? Написано – и с плеч долой.
Какая-то опереточная внешность, одно слово – знатный испанец. Или по-другому: хитрый мужичок в поддёвке, с подведёнными глазами – Клюев до Клюева, Распутин до Распутина. Дурновкусие? Отчасти, но какое милое дурновкусие! Дурновкусие, осознающее себя дурновкусием, берущее себя в кавычки, как бы цитата из чужого, пошлого стихотворения, великая пародия на незначительный образец. Так «Дон Кихот» откликается на бездарные рыцарские романы.
Вокруг Кузмина всегда вилась стайка молодых людей, называемых «юрочки». Среди них были такие известные, как Всеволод Князев и Георгий Адамович. Потом явился, по меткому выражению Тэффи, «юрочка в квадрате» – Юрий Юркун.
Смесь старообрядчества и эллинизма. Византийствующий маркиз. И еще много разных невообразимых смесей. Как будто Всевышний Парфюмер решил создать духи – аромат самой жизни, но с явно уловимыми нотками гниения, аромат смерти, но с веяниями расцветающей природы.
Много чего было намешано в Кузмине, но это не гармония и не эклектика, это какой-то другой способ сочетания.
Проза Кузмина изумительна по своей чистоте. Ни слова лишнего. Олимпийское спокойствие даже на самых рискованных темах.
Было в самом Кузмине что-то от графа Калиостро. Никто бы особенно не удивился, если бы Кузмин сказал, что родился несколько тысяч лет назад в Египте, побывал в России при матушке Екатерине, помнит куртуазные беседы со своими французскими друзьями-маркизами.
Кузмин писал музыку для постановки блоковских пьес.
Кузмин сочинял оперетты, и это доставляло ему денег на пропитание. Иногда он мечтал стать писателем, как Леонид Андреев, писать черти что, лишь бы доходно.
От первых слов в таверне вороватой
Прошла верна, то нищей, то богатой,
До той поры, когда, без сил упав,
В песок чужой, вдали родимых трав,
Была зарыта шпагой, не лопатой
Манон Леско!
Твёрдые формы в русской поэзии мало кому удавались, но зато уж если удавались, то получались настоящие шедевры.
Твёрдые формы в русской поэзии были строго поделены: Вячеслав Иванов – сонет, Сологуб – триолет. Рондо и секстина достались Кузмину.
Причудливы и изворотливы пути Духа Божьего между людей. Святость – соблазнительна. Уж Руси ли с её традициями юродства этого не знать!
По легкомыслию не знать за собой греха – чем не вариант безгрешности?
Именно это благое, блаженное легкомыслие так бесило Ахматову: «Перед ним самый смрадный грешник – / Воплощённая благодать».
У иудеев есть предание о ламедвавниках – тридцати шести тайных праведниках, на которых держится мир. По недостатку воображения люди предполагают, что эти незримые столпы человечества запрятаны среди нищих, гонимых, несчастных. Трудно предположить, что Б-г может удовлетвориться такой очевидной и прямолинейной игрой. Не правильнее ли будет искать ламедвавников среди изнеженных богачей, хитроумных политиков, блестящих куртизанок? И особенно внимательно стоит рассматривать изнеженных, хитроумных и блестящих поэтов.
Не губернаторша сидела с офицером,
Не государыня внимала ординарцу,
На золочёном, закручённом стуле
Сидела Богородица и шила.
<...>
Я женщина. Жалею и злодея.
Но этих за людей я не считаю.
Ведь сами от себя они отверглись
И от души бессмертной отказались.
Тебе предам их. Действуй справедливо.
Кузмин всегда был вне политики. Ему было как-то не до того. Да и не к лицу.
Удивительно, с какой ясностью и трезвостью воспринял он октябрьский переворот и большевистскую власть.
По всей видимости, политика не терпит дилетантства. Прокляли большевиков или если не профессиональные политики, то люди вовлечённые, как Гиппиус и Мережковский, или люди от политики совершенно далёкие, как Бунин, Гумилёв, Кузмин. А вот смутные политические желания Блока, Брюсова, Городецкого, Клюева привели к непростительным ошибкам.
И Кузмин очень хорошо понимает, чего он ждёт на смену большевизму. А чтобы всё стало так, как раньше: «Шабли во льду, поджаренная булка». Придёт Врангель, придёт Колчак, придут союзники…
Никто не пришёл.
Практически всё, написанное Кузминым в последние семь лет жизни, утеряно. Чекисты постарались.
Что же было в этих архивах? Что же он написал после «Форель разбивает лёд»?..
Кузмину принадлежат классические переводы Апулея и Анри де Ренье.
У Кузмина был свой собственный, оригинальный способ изучать иностранные языки: надо просто взять книгу и стараться интуитивно понять текст, только в самых крайних случаях прибегая к помощи словаря.
Когда Чуковскому потребовались переводы из Уайльда, он обратился к Кузмину. А к кому другому? Чуковский был очень недоволен качеством переводов, кузминской отсебятиной.
Возможно, интуитивно понять латынь и французский удалось лучше, чем английский.
Мы этот май проводим как в деревне:
Спустили шторы, сняли пиджаки,
В переднюю бильярд перетащили
И половину дня стучим киями
От завтрака до чая.
В автопародии или до самоцензуры было написано: «И половину дня стучим...» понятно чем.
Критики крепко запомнили слова Кузмина о прекрасной ясности и всю его поэзию трактовали именно в этом ключе, начисто отрицая любую эволюцию поэтического дара. А «Форель разбивает лёд» – поэма сложная, со множеством подтекстов. С экспрессионистской эстетикой, с майринковской мистикой. А всё же и в ней есть не изменившая Кузмину прекрасная ясность, так что критики, может быть, не так уж неправы.
«Ахматовской звать не будут / Ни улицу, ни строку», – сетовала Ахматова, написавшая «Поэму без героя» кузминской строфой из «Форель разбивает лёд». «Поэма без героя», спору нет, гениальное произведение, но Кузмин изображён в нём пасквильно.
Кузмин умер в 1936 году. Юркун вспоминал, что умирал поэт легко и даже радостно. Успение.
Успев умереть до начала Большого террора, Кузмин уберёгся от сомнительной славы жертвы режима. Не дожить до расстрела Юркуна тоже было – счастье.
В 19-м веке в русской поэзии был «щастливый Вяземский», в 20-м веке был счастливый Кузмин. Вяземский в собственное счастье не верил.
Любая эпоха страшна, любая убийственна, но для любой есть люди, судьбы, которые ей не по зубам. Как будто какая-то незримая сила хранит своего поэта. Но стоит поэту умереть, и всё идет прахом: начинается Большой террор, потом Вторая мировая. Как будто на одном Кузмине хоть какое-то благополучие ещё держалось.
Если есть такой поэт в 21-м веке, то дай Бог ему долголетия. Пусть всех нас переживёт.
Аникин Дмитрий Владимирович. Родился в 1972 году в Москве. По образованию - математик. Предприниматель. Публикации в журналах и альманахах: «Prosodia», «Слово/Word», «Перископ-Волга» «Нижний Новгород», «7 искусств», «Сетевая словесность», «Клаузура», «Русский колокол», «Русский альбион», «Русское поле», «Русло», «Золотое Руно», «Новая Литература», «Зарубежные задворки», «Русский переплёт», «Великороссъ», «Камертон», «Тропы», «Новый енисейский литератор», «Фантастическая среда», «Айсберги подсознания», «Русское вымя», «Фабрика Литературы», «Точка зрения», «9 муз», «Арина», «Littera-Online», «Поэтоград», «Вторник», PS. Лауреат конкурса «Золотое перо Руси». Шорт-лист конкурсов «MyPrize 2024», «Мыслящий тростник». Автор книг «Повести в стихах», «Сказки с другой стороны», «Нечетные сказки».
