Иногда что-то сбивается в привычном течении жизни, нарушается сложившееся равновесие, и тогда поезд идёт не по рельсам, будто освобождаясь от опеки своего ангела-хранителя, от его непрерывного взгляда. Сначала я думал, что рельсы просто присыпаны землёй, листвой, снегом или заросли густой травой, но их действительно нет. Значит, поезда могут ходить не только по проложенным путям.
Вот и опять поезд свернул с надёжного рельсового пути – я это вижу как будто сверху – и въехал в какой-то город: то ли заблудился, то ли так надо. Всякий раз удивление, лёгкое беспокойство, но никто и вида не подал, а только стали внимательнее всматриваться в окно, будто в них зарождался новый рассказ. А кто-то остался равнодушным: смотрит то ли в себя, то ли в противоположную стену. В них ничего не зарождалось. Хорошо, что хоть не закрыли наглухо окно шторой, а то некоторые закрывают.
Окраины города обычные – неухоженные, замусоренные, заросшие бурьяном и колючками, с кучами безжизненной земли, с рядами частных гаражей, похожих на кошмарные сны архитекторов, с развалинами, оставшимися с советских времён, с автомастерскими, шиномонтажом и магазинами стройматериалов. И воздух здесь безвкусный, выжженный солнцем. В этих обезображенных местах нет не только любви, но и желание продолжать свой род отсутствует. Ни у одного художника или фотографа не поднимется рука, чтобы запечатлеть эти окраины, если он, конечно, не извращенец или постмодернист какой… Но всё равно с любопытством вглядываешься, пытаясь найти особые черты и предполагая, что уж центральные районы – интересные, привлекательные, со своим очарованием. Всегда на это надеешься, как на лучшее будущее, и почти в каждом городе действительно находится такой драгоценный уголок, хоть даже и крошечный, вызывающий влюблённые и восторженные взгляды. На весь город у нас никогда сил не хватает. Наши города никого из гостей особо не ждут, они рассчитаны для своих, не для любования, а для будничной жизни. Для восхищения чужими красотами предоставляется отпуск, в конце которого нестерпимо тянет обратно домой.
…Поезд начал замедлять ход у какого-то массивного тёмно-серого здания с небольшими входными дверями под металлическими навесами – явно не вокзала. С нетерпением жду остановки, хочется чего-то нового, неожиданного, а может быть, давно утраченного, и когда внутреннее поездное радио объявляет: «Граждане пассажиры, наш поезд прибыл…», я, не дослушав, пулей выпрыгиваю из наскучившего замкнутого нутра на землю, перемешанную со щебнем, песком и окурками, пробегаю под нещадно палящими лучами солнца и вхожу в здание, в прохладный полумрак, пахнущий пылью, потом и магнезией. И замираю…
Какой давно забытый, родной запах!.. Слепящие, играющие мелкой золотой пылью лучи солнца через окна… Ну, конечно же, это спортзал с гимнастическими снарядами, с чёрными и коричневыми матами на деревянном полу. Здесь дети стайкой, тренер с ними… Тоже, что ли, залезть на какую-нибудь перекладину или брусья, как раньше?..
Сажусь на низкую, такую удобную скамейку в тени у стены и наблюдаю. И с грустью вспоминаю…
Почему-то у меня не получалось сальто назад с места, никак не мог найти механизм этого упражнения – валился мешком. Тренер постоянно злился из-за моей неспособности, что-то произнося неслышно одними губами. Двое человек страховали за ремни, прикреплённые к поясу. Я знал, что никогда не научусь делать это сальто, но вновь и вновь пробовал, чтобы испытать приятное ощущение, когда тебя страхуют, не дают головой влететь в мат, когда ты повисаешь над самой землёй или когда падение смягчается страховочными ремнями. Когда ты видишь ответственность на лицах своих товарищей, когда уверен в них. Ведь и ты сам кого-то страхуешь при выполнении сложных упражнений… Однажды мой товарищ, делая соскок-сальто с перекладины, перекрутил, а я зазевался, и он неудачно упал, сломав руку… Никто меня не упрекнул, даже тренер, он лишь беззвучно что-то сказал… Мальчик с загипсованной рукой не пропускал ни одной тренировки, сидел на скамейке у стены и грустно наблюдал за нами. Не помню, как его звали, но хорошо помню, как виновато отводил глаза, когда он на меня смотрел. Я оказался ненадёжным человеком, поколебал его веру. До сих пор чувствую свою вину, и она не изглаживается…
Я бы мог, наверное, долго сидеть и вспоминать, но вдруг вспомнил про свой поезд. В панике выскакиваю на улицу, а поезда уж и след простыл – только глухой бетонный забор напротив с разноцветными граффити-письменами, похожими на крики отчаяния, за который даже не хочется заглянуть, поинтересоваться, что там. Это как лишиться дома. Раньше такая ситуация мне не раз виделась в беспокойных снах, а теперь вот в реальности… Стараюсь внешне не показывать растерянности, сохранять взрослую солидность. Прислушался к звукам: нет ли где вдали эха от перестука колёс? Не спеша, будто прогуливаясь, прошёл вперёд по дороге между забором и зданием, но там оказался тупик, заросший крупными листьями лопуха, покрытыми слоем пыли. Поезд назад, что ли, ушёл? Задним ходом? Он и так, что ли, может?
Наконец увидел какую-то женщину. «Скажите, пожалуйста, – спрашиваю, – а поезд давно ушёл?». «Какой поезд?» – «Вот сюда приходил поезд. Недавно». – «Мужчина, у нас в городе вообще поездов нет». – «Да вы, наверное, просто не видели». – «Наверное…». Уже когда женщина отошла, крикнул ей вдогонку: «А какой это город?». Она не ответила… Ну да, спросил бы ещё, какая это страна и какой сейчас год…
Жарко, солнце палит. Захожу опять в спортзал, но там… совсем другой зал – с рядами кресел, и какой-то человек со сцены о чём-то вещает немногочисленной публике. Прервав свою речь на полуслове, он показывает на меня рукой: «Вот ещё одно доказательство моих слов. Полная безответственность! Как с такими людьми ставить великие цели и строить светлое будущее?!.. Ладно уж, проходите. И впредь прошу не опаздывать». Извините, говорю, я ошибся, не в ту дверь зашёл… Но и за другой дверью всё другое: какая-то больница, похожая на выставочный зал медицинского оборудования. Каталки, пустые анатомические столы, стены, выложенные белым кафелем, плакаты с людьми, у которых нет кожи… «А где спортзал?» – спрашиваю у кого-то. «Здесь нет никакого спортзала», – отвечают…
Да, странные люди живут в этом городе…
Теперь вот не знаю, в какую сторону идти. Хотя если не знаешь, то можно идти в любую… А день уже клонится к закату. У меня ни денег, ни документов, я не брит, и одежда совсем не выходная. Впрочем, зачем цепляться за старое? Ведь появился счастливый шанс стать совершенно другим и всё начать с нуля, с чистого листа! Некоторые мечтают об этом, я и сам об этом думал не раз, а тут ситуация сама подвела.
Надо просто идти вперёд, то есть куда-нибудь. Ведь обязательно что-то должно случиться.
Почему-то не решаюсь заговаривать с редкими прохожими, потому что ещё не привык к себе ставшему, то есть отставшему, потому что сразу ставлю себя на их место: лично я с подозрением отнёсся бы к такому неприглядному незнакомцу, как я. С подобными мыслями непринуждённого, доверительного, вызывающего взаимное притяжение разговора с кем-то встречным явно не получится. К тому же я не знаю, чего хочу и чего не хочу… Хотя знаю: я не хочу специально создавать, организовывать какой-то случай, пусть лучше он сам случится случайно… Странное слово «случай»: однокоренными ему являются и «случка», и «лучший». То есть дорога может подвести и к Богу, и к дьяволу. Но вообще-то, ангел-хранитель меня ещё ни разу не подводил…
И я просто пошёл куда-то, сначала по дорожкам. А потом вообразил свой ушедший поезд и зашагал напрямую, обходя лишь непреодолимые препятствия. Так оказалось гораздо интереснее, будто я приблизился к истине. Вернее, возвратился… Да, в детстве я прокладывал свои собственные тропинки по снежной целине в близлежащих от нашего дома посадках, а потом вновь и вновь проходил по ним, утаптывая снег, искренне надеясь, что они кому-нибудь пригодятся. И ведь кто-то по ним ходил, кроме меня, я видел чужие следы и от этого чувствовал себя счастливым!.. А в старших классах постоянно представлял себя поездом. Тротуары были для меня оживлёнными магистралями, шёл по песку – это была пустыня, через посадки – тайга, по краю лужи – море… Да и дома вместо выполнения домашних заданий упоённо прокладывал в географическом атласе железные дороги, соединяя шариковой авторучкой города, к которым ещё не построили дорог, а потом составлял расписание поездов экзотических маршрутов типа «Москва – Анадырь». Часами мог представлять мчащиеся по арктическому берегу или по джунглям пассажирские поезда и пассажиров в них, подолгу мысленно оставался на каждой станции. Непроложенные дороги гораздо романтичнее построенных. Воображаемые рельсы придавали мне уверенности и делали мир вокруг наполненным смыслом и событиями.
На каком-то вытоптанном пятачке среди высокого пыльного бурьяна увидел сидящего прямо на земле человека примерно такого же возраста, как я, – чуть за тридцать. «Вот и случился случай», – подумал я и улыбнулся началу нового, зарождающегося рассказа. И остановился. Человек был невысокого роста, ниже меня, я бы даже сказал – маленький. «В случае чего я с ним вполне справлюсь», – подумал я мельком и тут же себя одёрнул, ведь в нём ничего агрессивного не было. Наоборот, в моей голове проплыли романтические слова: «изгой», «одиночество», «отрешённость», «убежище», «поэт»…
– Ненаписанный рассказ, – сказал я ему вместо приветствия, – обещает новые невообразимые ощущения, он звучит как музыка, как чарующая мелодия. Я уже явственно слышу отдельные звуки, но они пока ещё не собираются в гармонию…
Человек взглянул на меня так, будто я ему привиделся.
– Впрочем, ненаписанный рассказ, – добавил я, – всегда интереснее уже написанного, он не испорчен банальными образами, не замутнён досужими размышлениями. Он как уютное и безмятежное детство, а потом… уж как получится… Чувства мгновенны, а слова растянуты… Но главная проблема в том, что он может незаметно умереть, когда начинаешь его писать.
– Курнёшь? – вдруг предложил человек, сидящий на земле.
– Нет, спасибо, – махнул я рукой и продолжил свою мысль: – А невидимый Бог гораздо реальнее видимого. То есть, если бы мы Его видели…
– Понятно, – сказал человек.
– А непрожитая жизнь интереснее прожитой, – добавил я эхом к своим прежним словам. – То есть, как мы её представляли в детстве.
Человек пошевелился, чуть сменив позу.
– А здесь поблизости есть где-нибудь вокзал? – спросил я, озираясь.
– Зачем.
Странная манера у некоторых людей произносить вопросы без вопросительной интонации.
– Там переночевать можно.
Человек более внимательно на меня взглянул и даже, кажется, принюхался.
– Пошли ко мне, – предложил он, поднимаясь. – В гараже переночуешь.
– В гараже?.. Да мне хоть где. Спасибо!
«Случай всё больше обретает реальные черты», – подумал я, смакуя зарождающийся на моих глазах сюжет.
– Александр, – протянул я руку.
– Мышонок, – тоже протянул мне руку человек.
На мой вопросительный взгляд ответил:
– Меня так звали.
– В смысле, в детстве?
– В смысле, на зоне.
Я ждал, что он улыбнётся, что это шутка, но он, кажется, не умел улыбаться. Его лицо действительно было маленьким и чуть вытянутым, как у мыши. Говорят, что глаза – это зеркало души, но в его глазах были только чёрные блестящие бусины, за которыми ничего не проглядывалось.
– Иди за мною, – сказал он, и я подумал, что так же говорил Иисус Христос, когда набирал команду Своих ближайших учеников… Христос тоже, наверное, не умел улыбаться. Во всяком случае, нигде в Евангелии об этом не сказано. Таких слов, как «улыбаться» или «смеяться», там вообще нет. А ещё я подумал, что пойди Христос другой дорогой, апостолами стали бы совсем другие люди, а мы бы считали, что так и должно было быть… Интересно, а были ли те, кто отказывался с Ним идти?
Странно, почему я вспомнил о Христе? Наверное, потому, что «иди за Мною».
Мне совсем не хотелось за ним идти, я будто бы подчинялся чужой воле, но отказ выглядел бы невежливым, а то и трусостью. А ещё я стал размышлять о том, случайны ли случайности. Многие ведь считают, что ничего случайного нет, что у всего есть причина, что всё предопределено. Если это так, то какой же мощностью должен обладать Вселенский компьютер?! Неужели ненаписанный рассказ уже кем-то написан или задуман? Как же Ему удаётся всё и всех сводить в нужную точку пространства и времени, избегая хаоса?.. Но скорее всего, решил я, наш мир вполне допускает какой-то некритичный процент настоящих случайностей, которые гармонично вписываются в мир. Случайные порывы ветра ведь не создают хаоса в кронах деревьев…
Да, я пошёл за этим человеком со странным именем Мышонок, то ли подчиняясь случаю, то ли заранее составленной кем-то программе. Не задавал никаких вопросов, ничего не уточнял, не проявлял любопытства, потому что с этого пути было уже не свернуть. Чтобы не молчать, всё же что-то говорил: что мой поезд ушёл, что денег у меня нет… Хорошо, что он не спросил, из какого я города. Я ведь не из города, а из поезда. То, что для меня понятно и очевидно, для других может стать загадкой или воспримется как ложь, а я всегда стараюсь избегать ответных подозрений.
Мышонок шёл молча. Наверное, он тоже о чём-то размышлял, может быть, о философских проблемах бытия или даже о смысле жизни или об устройстве мироздания… Интересно, конечно, знать, о чём размышляют и фантазируют другие, но всегда ли это нужно другим? Лучше прислушиваться к небу, деревьям и собственным шагам.
– Ты не больной? – вдруг спросил Мышонок, не оборачиваясь.
– Ты имеешь в виду – психически? – уточнил я.
– Психически сейчас все больные.
– Да вроде нет.
– Три варианта ответа в одной фразе, как в том анекдоте про переводчика с русского языка, который свихнулся… – голос впереди идущего Мышонка расцветился усмешкой. Шутка старая, но я тоже хихикнул ему в унисон, чтобы укрепить взаимопонимание.
– Но ведь мы научились понимать правильный смысл, даже когда человек намеренно искажает его, – заметил я. – Да и многие слова многозначны.
– Мы даже научились понимать, о чём человек молчит, – дополнил меня Мышонок.
– А вот в этом случае можно ошибиться: тут уже не три варианта, а тысячи, – возразил я.
– Думаешь, я не знаю, о чём ты думаешь? – Мышонок мельком на меня оглянулся.
Я не нашёлся что ответить и подумал, что он теперь ещё больше уверился в том, что знает, о чём я якобы думаю…
Можно было бы всё перевести в шутку, но мне очень захотелось пить.
– Скоро придём, – сказал Мышонок. – Чаю попьём…
Мы шли по безлюдной улице, застроенной частными домами. Здесь тоже не было ничего особенного, отличающее этот город от других, не было ничего, что вызывало бы удивления, значит, центр где-то в стороне. Мне бы никогда не захотелось просто так пройтись вдоль этих настороженных, совсем не приветливых домов, никогда бы не захотелось заглянуть вовнутрь и познакомиться с их жителями.
А потом Мышонок вдруг спросил, хотя я об этом и близко не думал:
– Как ты относишься к сексу втроём?
Он даже не понизил голос или другие какие краски не внёс в свои слова.
– Ты имеешь в виду меня?
– А ты – это не ты, что ли?
– А кто – трое?
– Мы с женой и ты.
Обычно, после того как я заводил разговор, никто не проявлял желания интимного знакомства со мной, а тут… Да, интересные особенности городов скрыты иногда от постороннего взгляда.
Не дождавшись от меня ответа, Мышонок продолжил:
– Ей это нравится, а я её люблю… Да и мне тоже. Всё остальное уже приелось. Зачем отказывать себе в удовольствии?
Я не остановился, по-прежнему шёл за ним, только от такого поворота сюжета смешались все мысли, ведь по личному опыту знаю, что непрочитанная книга почти всегда увлекательнее прочитанной.
– Вон видишь, черешня растёт? – показал Мышонок рукой на дерево у дома. – Это я ещё подростком её посадил. Уже пришли.
– Крупные какие ягоды! – удивился я. – Можно попробовать?
Мышонок сам сорвал несколько ягод, почти чёрных от спелости, с любовью вгляделся в них и протянул мне ладонь.
– Наливные, – похвалил я. – А сладкие какие, просто райские!
– Да, таких ни у кого нет.
– И никто не обрывает…
– Пусть только попробуют…
Дом Мышонка тоже показался обыкновенным – из белого силикатного кирпича, разве что глухой забор между домом и гаражом с металлическими воротами был излишне высоким. Мышонок открыл еле заметную калитку в этом заборе и показал головой: мол, входи. Я улыбнулся, представив, что он открыл первую страницу мною ещё не прочитанной книги, в которой пока мало чего понятно.
Внутри двора дверь справа вела в дом, дверь слева – в полуоткрытую пристройку позади гаража. Туда мы и зашли.
Пока закипал чайник, хозяин очистил стол от грязной посуды, расправил покрывала на двух диванах, несколько раз кому-то позвонил: ждал кого-то с чем-то важным. А я пока привыкал… Два раза в пристройку заходила пожилая женщина с седой непокрытой головой, с трудом передвигая больные ноги.
– Это кто? – говорила она всякий раз, чуть ли не показывая на меня пальцем.
– Он останется у нас ночевать.
Наверное, если бы она появилась третий раз, опять бы спросила.
Когда в окне, выходящем из дома во двор, увидел неподвижно стоящего в полумраке старика в белой широкой рубахе, с длинной, такой же белой бородой, я не стал спрашивать, кто это. Старик, кажется, никуда не смотрел, а просто стоял с открытыми глазами, ничего не видя, кроме своих мыслей… Конечно же, я не мог его слышать, но явственно услышал, как он сказал, будто внезапный порыв ветра прошелестел: «А под утро он воскрес», и указал на меня перстом. «Показалось», – подумал я.
– А где жена? – пугаясь своей наглости, чтобы отвлечься, спросил я у Мышонка.
– На дежурстве. Утром придёт.
Это успокоило моё волнение, но и немного разочаровало вдруг поменявшимся сюжетом.
После прихода трёх его друзей Мышонку стало не до меня, да и друзья будто смотрели бегающими взглядами куда-то мимо. Хотя они по комплекции были значительно выше и мощнее, хозяин их грубо обматерил: мол, почему так долго и что они «уже». Те дежурно оправдывались, и по ним было видно, что врут. В конце концов, всё же спросили, кто я. «Он просто», – объяснил Мышонок, и для его друзей меня совсем не стало. Он хотел было что-то мне предложить, заметно было, как раздумывал, но раздумал.
– Идём в гараж, – сказал он наконец. Снял с вешалки старые фуфайки и куртки, бросил их на цементный пол между машиной и боковыми стеллажами. – Не гостиница, конечно, зато прохладно и никто не помешает.
– Машина твоя?
– Да, после отца осталась… Но меня на год прав лишили, так что редко выезжаю.
– Ничего, я люблю на полу спать, – успокоил я его. – Меньше зависимости, а результат тот же.
– Какой результат.
– Сон.
Чуть помедлив, видимо, переваривая мои слова, Мышонок щёлкнул выключателем и вышел, прикрыв дверь так, чтобы в гараже осталась узкая полоска света. Из пристройки послышался сдавленный перекрёстный шёпот, потом и там погас свет, и наступила глубокая тишина, но чувствовалось, что Мышонок со своими гостями там. Тоже, что ли, легли спать? Вчетвером?
Многие говорят, что не могут спать в незнакомом месте, долго засыпают. Некоторые даже в поезде не могут заснуть. У меня такой проблемы не было: на новом месте я засыпал ещё крепче. Какое же это благо – сон! И уютный отдых, и неторопливый разговор сам с собой, и встречи с ненаписанными рассказами, и время идёт быстрее. Элемент жизненной гармонии, подобие рая на земле… Те, кто не могут уснуть в незнакомом месте, просто не доверяют своему ангелу-хранителю. А какой смысл опасаться, если и днём, не во сне, нас окружают десятки, если не сотни опасностей? Пора бы уж привыкнуть к обычной жизни…
Проснулся я от громких матерных выкриков и беспорядочного топота ног за стенами гаража. Вскоре в лицо мне ударил луч фонарика, и надо мной вырос Мышонок.
Остатки сна с захватывающим сюжетом ещё обволакивали меня, но основное содержание уже расплылось, остались лишь фрагменты безо всякой логической связи. Какие-то большие резные деревянные ворота, в которые я вошёл и оказался в каком-то месте. Сразу за воротами бродили небритые высокие мужчины в женских платьях и в туфлях на высоком каблуке. Они что-то мне говорили, но не смог вспомнить, о чём. Дальше стояла пустая фура с открытыми задними дверцами, внутри которой вальяжно лежала на спине обнажённая женщина, а рядом с ней на корточках сидел одетый мужчина. Я у них что-то спросил, женщина что-то ответила, приподняв голову, и её напряжение в позвоночнике передалось мне… Ещё дальше находился магазин со всякой всячиной на полках. Моё внимание привлекла табличка: «100 долларов. На этом коврике Марина Влади впервые отдалась Высоцкому». «Недорого», – подумал я. Продавец ещё что-то предлагала, но я уже всё забыл: сон окончательно развеялся. Куда я шёл? Зачем?.. Какой любопытный рассказ ушёл в небытие!.. Интересно, это невосполнимая потеря или когда вдруг вспыхивает какая-то мысль или яркий образ – это из незапомнившегося сна, всё-таки сохранившегося в человеке?
– Кто-нибудь пробегал сейчас мимо тебя? – спросил Мышонок, тяжело дыша.
– Нет, – загородился я рукой.
– Точно?
– В гараже никого не было.
– А чего глаза прячешь?
– Так свет же.
Перепрыгнув через меня, Мышонок рванулся к воротам, ведущим на улицу.
– Зачем запор открывал?
– Я туда не подходил.
– Точно?
– Я спал.
Он задвинул с лязганьем какую-то задвижку.
– А что случилось? – поинтересовался я.
– Вставай и пошли в дом! – приказал Мышонок. Он был явно не в себе, очень взвинчен. «Он здесь хозяин, – подумал я, поднимаясь, – ему виднее, что и как».
У входа в дом он прислушался, я тоже непроизвольно замер.
– Стой здесь! – крикнул Мышонок и побежал на огород. Было слышно, как он там в темноте передвигался большими прыжками, сминая и ломая кусты, и светил прыгающим лучом фонарика. «Я тебя всё равно достану!» – грозил он кому-то, задыхаясь, хотя там, кажется, никого не было. Бросив взгляд на окно дома, я вновь увидел неподвижно стоящего старика. Кого-то он мне напоминал, но не мог вспомнить, кого. Когда-то я уже видел такой невидящий взгляд. Может быть, в каком-нибудь сне? «Царство Божие внутри меня», – услышал я его слова. «А вокруг Его нет, что ли?» – спросил я, возражая. Старик не ответил.
Вернувшись, Мышонок тяжело дышал от клокотавшей в нём ярости и злобы. Заметив, что я внимательно смотрю в окно, спросил, будто пронзил меня своим голосом:
– Что ты там увидел?
– Человек какой-то стоит, – прошептал я.
Мышонок направил фонарик на окно и вгляделся: преломившийся сквозь стёкла свет делал старика похожим на привидение с бесстрастным взглядом.
– Да нет там никого, – усмехнулся Мышонок.
Я не стал его разубеждать.
В прихожей, в полумраке (у них в доме, видимо, не любили яркий свет) нас встретила та самая женщина с седыми спутанными волосами.
– Никто в дом не рвался? – спросил у неё Мышонок.
– Никто, сынок, – испуганным шёпотом сообщила женщина, – но за окном слышался какой-то шорох и лаяли собаки.
– Суки! – выругался Мышонок. Кивнув на меня, сказал: – Это со мной.
В какой-то внутренней маленькой комнате без окон показал на кровать:
– Жди меня здесь. Сверху ложись, не раздевайся.
– Я могу и на полу.
Мышонок не удостоил мои слова ответом.
– Может, тебе помочь в чём? – несмело предложил я.
– А ты что, тоже их видел?
– Кого «их»? – удивился я.
– Значит, видел, – горько заключил Мышонок, – просто не хочешь говорить… Ничего, сам справлюсь, не впервой.
Из глубины дома раздался голос женщины:
– Сынок, может, полицию вызвать?
– Это подстава. Ты хочешь, чтобы опять?
Женщина что-то ответила, но я не расслышал.
«Да, всё-таки кровать – надёжное убежище, а сон – убежище вдвойне, – с облегчением подумал я, погружаясь в покой, стараясь уйти от происходящего вокруг. – А кого же мне напоминает старик в окне? Бородой похож на монастырского старца, но спокойствие и умиротворение, осветляющие и облагораживающие мир вокруг, от него не исходили – скорее, отстранённость ото всего внешнего, полный уход в себя. Да ещё эти странные слова… Наверное, я просто переволновался от впечатлений…».
Мышонка больше не было слышно, но тяжёлые шаркающие медленные шаги женщины и её вздохи слышались постоянно. Несколько раз она отодвигала занавеску в проёме, ведущем в мою комнату, и долго в меня вглядывалась. «Скорей бы утро», – думал я в полусне и улыбался. Но улыбался, конечно же, не от предстоящего знакомства с женой Мышонка, а предвкушая встречу со своим ушедшим поездом. А ещё встретился во сне со своими школьными и институтскими друзьями, о многих из которых даже никогда не вспоминал. Они почему-то стояли в ряд и будто ждали меня. Я к каждому подходил по очереди, называл его имя, и мы тепло обнимались. «А ведь где-то дальше должна стоять она», – с замиранием сердца подумал я… И вот мы стоим с ней друг против друга, глаза в глаза… Обнимаемся, тесно прижимаясь друг к другу, и начинаем медленно-медленно кружиться. Так сладко… но понимаю, что это не совсем удобно в данной ситуации. Пытаюсь отстраниться, но что-то меня цепко держит. И уже не сладко, а жутко…
«Кто здесь?» – проснулся я от громкого вопроса.
В проёме, откинув занавеску, стояла незнакомая круглолицая щекастая молодая женщина, из-за её плеча испуганно выглядывала мать Мышонка.
– Здрасьте! – попытался я улыбнуться, посчитав, что уже утро и это жена Мышонка.
– Забор покрасьте! Как ты сюда попал?
– Он разрешил поспать здесь.
– Кто «он»? – Глаза её округлились, приготовившись к скандалу. Видимо, у неё это был годами наработанный приём.
– Мышонок.
– Какой ещё Мышонок?!.. Мама, ты его знаешь? – повернулась женщина назад.
– В первый раз вижу. Смотрю, а он тут, на Вовкиной кровати. И деньги у меня пропали.
– Куда деньги дел? – пригвоздила меня взглядом женщина.
Выворачивать карманы было унизительно, но мне не хотелось, чтобы у кого-то оставались подозрения на мой счёт.
– У меня лишь пачка сигарет.
– А в трусах?
– Там ничего нет.
– Трансгендер, что ли?.. Давай выметайся отсюда! – безапелляционно заявила женщина.
– А где Мышонок?
– Ты тоже, что ли?
– Что «тоже»?
Женщина грязно выругалась.
«Странная семейка», – подумал я. И ещё подумал: хорошо, что у меня нет никаких сумок, вещей, что я совершенно свободен, что мои воспоминания, сны и мысли всегда со мной, что принадлежу только сам себе и ничто меня здесь не держит, даже перспектива секса втроём.
Когда вышли из дома, женщина направилась открывать калитку на улицу, чтобы я, видимо, выметался, но тут из пристройки выскочил Мышонок и преградил ей путь:
– Стой, не открывай!
– Почему?
– Ты что, совсем дура? Идите все в пристройку.
– Этот вот деньги у матери украл.
– Сейчас не до денег.
Хотя женщина была настроена решительно, Мышонка послушалась. Да и мне ничего другого не оставалось: я плохо понимал, что происходит вокруг.
В пристройке при тусклом свете наконец разглядел глаза Мышонка: его маленькие чёрные зрачки будто плавали в тумане. Казалось, он ничего не видел вокруг, вернее, видел что-то своё, и это своё было для него даже более реальным, чем все мы вокруг. Я вдруг почувствовал себя не собой, а кем-то другим – тем, кого он видел во мне.
Из завязавшегося разговора (обо мне на время забыли) я понял, что эта женщина – старшая сестра Мышонка, которого зовут Владимир, что мужчина, отстранённо сидевший на диване, её муж и что их срочно вызвала хозяйка дома. Женщина пеняла брату, что тот доведёт мать до могилы, что боится за неё и за дом, что брат обещал завязать.
– А я завязал, – сказал он.
– Не бреши! Мне мать всё рассказала. И шприц нашла.
– Это не мой.
– А чей?
– Его. – Мышонок показал на меня рукой.
– А что он вообще здесь делает? – женщина перевела на меня взгляд.
– Я его подцепил.
– Чего?! – воскликнул я. Но никто и ухом не повёл в мою сторону, лишь мужчина на диване взглянул и усмехнулся. Я глазами ему показал в ответ, что это ложь, что я в полном недоумении от происходящего.
Потом опять начались какие-то внутрисемейные разборки, взаимные претензии друг к другу, упоминание о каком-то самоубийстве, о чём посторонним, то есть мне, совсем не нужно было знать:
– Я же тебя предупреждал, чтобы не приезжала сюда.
– Я к матери приезжаю, а не к тебе.
– Всё на свою половину дома любуешься?
– А неужели тебе её отдам? – у женщины опять стали округляться глаза.
Ситуация становилась тягостной для меня, и я решительно вклинился в разговор:
– Мне надо уходить.
– Никто никуда не уйдёт, – отрезал Мышонок.
– Время уже позднее… Не хочу вам мешать… – начал было ему объяснять, но он схватил со стола кухонный нож.
Муж женщины уткнулся в какой-то журнал, совсем не проявляя эмоций. Женщина тоже никак не отреагировала: то ли ей нравилось моё унижение, то ли привыкла к выходкам брата и не видела в этом опасности, то ли была уверена в своём муже.
– Семейная жизнь, похожая на сказку? – вдруг произнёс мужчина.
– Четыре буквы? – игриво уточнила женщина.
– Нет, семь.
– Странно… Подарки?
– Нет. Первая – «и».
– На улице у дома никого не было, когда подходили? – деловито спросил Мышонок у сестры.
– Глухая ночь! Кому быть-то?.. Мне с утра на работу, а я вот тут… Когда ты прекратишь?
– Идиллия, – подсказал я.
– Тихо! – приложил Мышонок палец к губам. – Слышали?
– Что, – сказала сестра, а муж её хмыкнул, не отрываясь от журнала, записывая очередное слово в кроссворд.
– Ты тоже ничего не слышал? – спросил Мышонок у меня.
– Нет, кругом тихо… Слушай, открой калитку, мне надо идти, – ещё раз попросил я.
Мышонок проигнорировал мои слова. Крадучись, с ножом в руке он подошёл к крышке погреба, рядом с которым я стоял.
– Отойди в сторону, – зловеще проговорил он. Чуть помедлив, поднял крышку, включил в погребе свет и украдкой туда заглянул. – Там кто-то есть.
Всё-таки насколько жалок человек, когда он боится смерти…
– Ты совсем, что ли? – отозвалась его сестра.
– Сама залезь и посмотри.
– И залезу! – сказала сестра. И действительно полезла. Но то ли нога у неё подвернулась, то ли перекладина на лестнице обломилась, она с криком провалилась вниз и застонала. Тут же вскочил муж и полез её доставать:
– Зачем тебя, дуру, туда понесло?
– Хотела посмотреть, что там у них.
– У кого «у них»? – напрягся Мышонок.
– Всё удачно? Ничего не сломали? – участливо поинтересовался я, когда женщина, прихрамывая, опираясь на мужа, прошла к дивану.
– У кого «у них»? – вновь спросил Мышонок.
– Да пошли вы все, козлы!
Её муж тоже вернулся на своё место на диване и, взяв обгрызенную авторучку, вновь уткнулся в журнал. Мышонок по-прежнему держал нож в руке.
– Что я говорил! – всё произошедшее только усилило его подозрение. – Лезь! – приказал он мне, взглядом указывая на погреб.
– Там никого нет, – как можно спокойнее сказал я.
– А почему тогда не хочешь? Боишься?
– Потому что в этом нет никакого смысла. – Я окончательно перешёл на спокойно-убедительный тон врача-психотерапевта, чтобы вернуть Мышонка к реальности.
– Но я же явственно слышал оттуда голоса и шорохи.
– Это были, наверное, мыши.
– Хорошая шутка, но давай на всякий случай проверим. – Мышонок тоже перешёл на спокойный и даже рассудительный тон, однако нож из рук не выпускал. – Они нас не оставят в покое.
– Кто «они»?
Мышонок взглянул на меня как на безнадёжно больного. Спорить с ним было бессмысленно, и, надеясь, что это его в самом деле успокоит, я полез по лестнице вниз. Страха у меня не было, наоборот, стало интересно, чем всё закончится. А ещё подумал, что после этого Мышонок окончательно придёт в себя, и я наконец-то смогу покинуть этот странный сумасшедший дом.
Погреб оказался довольно глубоким. Его стены цвета старой паутины были разрисованы неровными чёрными, кое-где пересекающимися окружностями – большими и малыми. С одной стороны находились полки с пустыми стеклянными банками, с другой стояли пустые деревянные ящики друг на друге с лёгким запахом плесени.
Я подумал, что и здесь, наверное, спокойно бы уснул. С такой-то закалкой, как у меня!.. В детстве на стене рядом с моей кроваткой висел коврик, на котором стая волков гналась за санями, запряжёнными тройкой лошадей. Один дяденька что есть силы гнал лошадей кнутом, а другой прицелился из ружья в волка, который приготовился вцепиться в ближнюю к нему лошадь. Волков было много, людей в санях всего двое, и зимнее кроваво-красное солнце вот-вот готово было зайти за горизонт. А кругом снежная целина, лес… Автор почти не оставил людям шанса на спасение. Много лет длилась эта погоня, и я привык засыпать, всякий раз надеясь на чудо…
– Ну как? – спросил Мышонок сверху.
– Впечатляет. Похоже на галерею современного искусства.
– Я о другом спрашиваю.
– Никого здесь нет, – ответил я. – Что и требовалось доказать.
Мышонок тоже медленно спустился вниз, но от лестницы не отходил. Он внимательно всё обсмотрел и, кажется, даже пересчитал круги.
– За ящиками никого нет? – спросил он и поднял нож для удара.
На мгновение мне показалось, что в углу погреба стремительно промелькнула какая-то тёмная тень и что там действительно кто-то есть – безжалостный и неотвратимый. Я покосился на Мышонка и, преодолевая страх, демонстративно заглянул за ящики:
– Никого.
– Совсем никого?
– Абсолютно! – уверенно заявил я.
– У тебя лицо изменилось. – Мышонок подозрительно на меня посмотрел.
– В какую сторону?
– Изнутри.
– Это бывает.
Может, и правда во мне проснулись какие-то психотерапевтические способности, но Мышонок действительно успокоился. Он тоже прошёл к ящикам, заглянул за них.
– Я тоже иногда слышу какие-то звуки, – решил уж совсем успокоить я его. – И сверху, и снизу. Это обычное дело.
Мышонок то ли задумался над моими словами, то ли попытался уловить звуки, при этом крепче обхватив пальцами рукоятку ножа…
– Мир же вокруг нас не мёртвый, – продолжил я. – Он заполнен ненаписанными рассказами и нашими фантазиями…
Когда я произнёс последнюю фразу, крышка погреба над нами с грохотом захлопнулась. «Ну что, – подумал я, – время разговоров прошло, надо его вырубать. Чем дальше, тем хуже. Мало ли что ещё взбредёт ему в голову? Хватит играть в доктора Айболита». А ещё пронеслось в голове: сколько всего вокруг происходит ужасного, страшного, гнусного и нелепого, а мир остаётся вполне уравновешенным, устойчивым, жизнеспособным… а значит, гармоничным. То есть уравновешивают друг друга и праведники, и негодяи, и трусы, и извращенцы, и творцы, и уродцы. Убери одного – и всё может безвозвратно разрушиться… А что если для мира нет разницы, кто есть кто?
Как ни странно, в глазах Мышонка появилась разумность, и он совершенно спокойно сказал:
– Забыл закрепить, она постоянно падает… А о чём твой ненаписанный рассказ? – он сделал ударение на слове «твой».
– Пока не знаю, ведь чувства и воспоминания всегда сильнее и глубже, чем их описание, они, к сожалению, теряют своё очарование, когда воплощаются в слова. И ты бессилен перед этой преградой, но всегда надеешься… Любая травинка претендует на то, чтобы стать произведением искусства, надо только, чтобы она тебя очаровала… Бог тоже, наверное, в Своих мыслях задумывал и видел человека по-другому, а когда его сотворил во плоти, получилось совсем не так…
Мышонок меня внимательно слушал, и даже глаза его стали чуть прозрачнее и задумчивее, поэтому я продолжил:
– Мой рассказ должен полностью пропитать читателя, вызвать в нём бурю чувств и оставить в душе неизгладимый след. Прочитав его, читатель смог бы испытать такое же блаженство, какое испытал я, сотворяя этот текст, и тогда он станет мне другом на все времена, и это единение будет согревать наши души до конца жизни, которая наконец-то приобретёт истинный смысл.
– Смотря о чём рассказ, – усмехнулся Мышонок.
– Да хоть о чём! Хоть об уродливости, хоть о самом гнусном преступлении или даже об аде, – я провёл глазами вокруг, – можно рассказать так, чтобы у читателя не возникло отвращения к жизни.
– Так ты его напишешь так?
– Хотел бы написать. Очень бы хотел… И ты тоже мог бы написать так.
– О чём? – спросил Мышонок.
– Да хоть о чём, – повторил я.
– Да, мне хочется иногда… высказать… что-то важное…
– Представляю, сколько в тебе ненаписанных рассказов!
– Было бы приятно написать о моей бабушке, и чтобы другим стало так же приятно… – Мышонок улыбнулся. Оказывается, он умел улыбаться, только неумело, словно стыдясь. – Она единственная, кто…
На мгновение у меня возникло желание позвать Мышонка с собой вместе догонять поезд. Возможно, он пошёл бы… Но вдруг крышка погреба поднялась, и в проёме появилось лицо матери Мышонка:
– Володя, сынок, а ты платёжку за газ оплатил?
Улыбка сошла с его лица:
– Мама, не мешайте нам.
Следом за ней в погреб заглянула сестра Мышонка:
– Эй, вы там как, живые?
– Всё нормально, – ответил я.
– Захватите мне банку с чем-нибудь вкусненьким.
– Они тут все пустые, – отозвался я.
– Я что, по-твоему, слепая? Не видела?
– Потом, – махнул ей рукой Мышонок.
Уже сверху, в пристройке, он сказал мне миролюбиво:
– Ты, кажется, хотел уйти? Идём я тебе открою.
– Ну да, – ответил я, не веря своему высвобождению. Скользнул взглядом по окну: старик по-прежнему стоял там. «И пришёл я в Отчизну мою…» – произнёс он и чуть заметно улыбнулся кому-то. Он был по-прежнему в себе. А потом пристально взглянул на меня так, словно хотел что-то сказать, наверное, о моём будущем. Вот-вот должны были прозвучать слова… Но он не сказал, почему-то не решился… Или я не захотел…
– Ты там свой ненаписанный рассказ, что ли, увидел? – с лёгкой издёвкой спросил Мышонок, заметив мой взгляд.
– Чтобы воскреснуть, надо умереть, – глубокомысленно произнёс я, вспомнив прежние слова старика.
– Сынок, а на улице машина несколько раз проезжала и опять чего-то собаки лаяли, – доверительно сообщила женщина.
– Если умрёшь – не воскреснешь, – произнёс Мышонок, отвечая на мои слова. – Только если потом, в написанном рассказе…
– Ты имеешь в виду Новый Завет?
– А что же ещё, – усмехнулся он.
– Громко лаяли, – добавила женщина, – прямо взахлёб.
– Кошку, наверное, гоняли… Жаль, – вздохнул Мышонок.
Не знаю, чего Мышонку было жаль, но мне было радостно, что случай заканчивался.
– Женское платье без рукавов? – поднял голову от журнала в потолок мужчина на диване. – Семь букв.
– Подарок? – отозвалась жена.
– Нет, предпоследняя «а».
– Странно…
– Может быть, сарафан? – предположил я.
– Точно, подходит!
– Кстати, вчера меряла солнцезащитные очки, – сообщила сестра Мышонка, – такие классные, так мне идут! Я в них такая молодая! Девять тысяч стоят, но пообещали большую скидку – двадцать процентов… – Сделав многозначительную паузу, посмотрела на мужа, но тот никак не отозвался. – Всего-то каких-то семь тысяч с копейками… – её голос втянулся в жёлтую лампочку под потолком и растворился там без следа.
Им я пожелал счастливо оставаться, но они не удостоили меня даже взглядом, как будто обращался не к ним, да и пожилая женщина меня по-прежнему не замечала. Мышонка, перед тем как выйти на улицу, поблагодарил за приют. Думал, он извинится за всё произошедшее в его доме, за то, что наговорил про меня, но ему это, видимо, и в голову не пришло. «Жаль», – опять сказал он…
Выйдя на тёмную тихую асфальтовую дорогу, я остановился. Окинул прощальным взглядом дом Мышонка с чёрными окнами, посмотрел в один конец улицы с редкими фонарями, в другой, потом на звёзды. Куда же мне идти?
Вспомнил, что за всё время не выкурил ни одной сигареты. Закурил… Вдоль улицы дул лёгкий, прохладный ветерок, который очень тонко ощущался, словно у меня была новая, ещё не загрубевшая кожа. «Единственное, что не даёт впасть в уныние и вселяет хоть какую-то надежду, – подумал я, – это то, что преодоление препятствий, сопротивление черноте, борьба с подлостью, стремление к свободе и поиск своего поезда – тоже необходимое условие мировой гармонии».
Вдруг калитка со скрипом открылась, и оттуда вышел Мышонок… с ружьём наперевес. Из-за спины с нескрываемым интересом выглядывала его мать.
– Ты кто? – спросил он у меня. – Что здесь делаешь?
– Просто стою… Это же я, Александр.
– Какой ещё Александр?
– Которого ты подцепил, – сыронизировал я.
Мышонок прицелился. Видимо, у них там опять что-то произошло и его вновь замкнуло.
Я был уверен, что он не выстрелит. Я всецело доверял ангелу-хранителю и не верил в свою смерть, ведь сколько лет уже не умирал… Но он выстрелил… Пуля с противным свистом пролетела около моей головы и с шипением прошила крону дерева на противоположной стороне улицы. Я даже не успел испугаться, только звёзды сильнее замерцали… То, что уже случилось, совсем, оказывается, не страшно. Гораздо страшнее, если этого ожидать…
«Если все события не случайны, – подумал я, – то зачем случилось всё произошедшее со мной этой ночью? В чём смысл? Что мне это дало? Как изменило?». «Тебя, может быть, не изменило, – услышал вдруг в себе голос старика. – С чего ты решил, что ты был центром действия и всё произошло только ради тебя? А если тебя просто использовали в качестве вспомогательного персонажа для чужого сценария?». «Обидно», – подумал я. «Думаешь, мир всегда вращается исключительно вокруг тебя? – продолжил старик. – Ты, случайно, не страдаешь манией величия? Впрочем, сейчас все страдают собственной значимостью…». «А что это дало ему?». Старик не ответил… «А мог бы я отказаться пойти с ним?» – спросил я. «Конечно, – ответил старик, – но тогда с тобой приключился бы другой случай». «Тоже заранее написанный кем-то?» – «Мир перестраивается мгновенно… Кстати, твой отказ тоже не был бы случайным… Рассказ давно написан… Проблема в другом: сможешь ли ты его адекватно изложить. Да и стоит ли…».
– С кем ты там разговариваешь? – спросил Мышонок с явной угрозой.
– Всё-всё, ухожу, – махнул я ему рукой.
Я знал, что мой спокойный уверенный голос снижает в нём какой-то внутренний накал. А ещё знал, что уходить надо не быстро. Я чувствовал его взгляд, но у меня не было причин волноваться, ведь на моём плече находился ангел-хранитель, которому я каждый вечер перед сном, если не забываю, говорю спасибо и у которого прошу прощения.
В современном мире всё устроено так, что куда ни пойди, обязательно в конце концов выйдешь к рельсовому пути. И я, конечно же, вышел, и дошёл по нему до какой-то станции. Там тоже собрались люди, которые ждали своего поезда. Как без поезда-то? Мы стали вместе ждать, бесцельно слоняясь по равнодушному вокзальному нутру и прогуливаясь по пустынному перрону, встречаясь взглядами, перебрасываясь время от времени какими-то дежурными фразами и про себя удивляясь случившимися с нами приключениям… Кому-то быстро повезло, кому-то не сразу…
Поезд мой наконец-то пришёл и помчал меня вперёд, в неизвестность дальнейшего существования, мы всё-таки кровно с ним привязаны друг к другу. Но это не значит, что больше никогда не будем расставаться: почему-то всегда хочется испытать своего ангела-хранителя на верность и добросовестность.
А мой рассказ, возможно, будет начинаться так: «Иногда что-то сбивается в привычном течении жизни, нарушается сложившееся равновесие, и тогда поезд идёт не по рельсам, будто освобождаясь от опеки своего ангела-хранителя, от его непрерывного взгляда…».
Впрочем, можно начать и иначе, например, так: «Иногда ангел-хранитель отвлекается и на время упускает из виду…». Или так: «Мечта гораздо притягательнее, чем её воплощение…». Или: «Когда я ещё был…».
А может быть, в самом деле, оставить рассказ ненаписанным? Ведь трясина творчества затягивает, становясь самоцелью и очередной раз доказывая бессилие что-то изменить в мире. Теряется аромат подлинного нерва жизни. Да и авторы становятся менее интересны, когда их рассказы уже написаны.
Вдруг вспомнил об умершем много лет назад однокласснике, перед глазами проплыл долгий, тягостный и нудный ритуал прощания с ним, и я подумал: «Какой он счастливый! Для него уже всё позади, а мне ещё только предстоит…». И ещё подумал: «Нерождённые люди гораздо живее живущих, потому что они никогда не умрут».
