Какого чёрта этот полячек в форме врагов Рейха?
– Не кипятитесь, Валтер. Мы на детском празднике. Вспомните своих детей, получайте удовольствие.
– Я этого интеллигента пинками загоню в Мерседес, и он даст показания.
– Слава Богу, великую Германию строят не только грубияны, как вы, Вальтер. Если по своей воле не можете себя вести, выполняйте приказ.
Оперштурмфюрер Шмитц сидел, как на иголках. Провести операцию, захватить врагов, свершить возмездие во имя Рейха было реально для бесхитростного вояки.
– Еврейские выродки с чёрными зенками…
– Спокойно, Валтер. Приказываю оставить идеологию, молчать и слушать. И расслабьте, пожалуйста, лицо.
После задорной песенки худющие еврейские дети показали весёлый спектакль на польском. Роль вредного садовника пана Зелёнки играл директор школы. Он «угнетал» своей заботой овощи и фрукты, образы которых воплощали его воспитанники. В конце до них дошло, что старания садовника несут им пользу.
Не обращая внимания на кряхтение своего сослуживца, статный офицер в звании оберфюрера СС Юрген фон Фаренхайд получал удовольствие от сказки, написанной и поставленной знаменитым польским педагогом, очки которого смешно дополняли образ сердобольного Зелёнки.
*
Измождённый фашистской властью директор не боялся носить форму польского офицера. Душа его словно вспыхивала, одухотворённые глаза выразительно сверкали сквозь очки в тонкой оправе. А потом он затихал, устремляя взор куда-то вдаль. Глубокая печаль и измождение. Юрген фон Фаренхайд это видел. Вместе с толстокожим Валтером он проводил допрос директора «Дома сирот» в его кабинете, согласно инструкциям гестапо.
Валтер был «плохим полицаем», проводящим жёсткую линию. Юрген же вёл себя мягко, часто приструнивая зарвавшегося коллегу. Согласно дьявольскому расчёту допрашиваемый должен был проникнуться симпатией к «мягкому полицаю» и идти у него на поводу. Но «этот упрямый еврей» почувствовал фальшь игры.
– Вы не понимаете, пан директор. Всё решено. Забудьте про «Дом сирот». Ни вы, ни я не можем ничего сделать. Какой смысл оставаться на тонущем корабле? У вас прекрасное будущее. Вы педагог. Или вам дороги только еврейские дети? Вы же писали, у детей нет национальности.
После этой фразы Валтер оставил свирепость и начал скучать. Все «кнопки», «крючки» и другие хитрости по запугиванию были использованы. Он ждал, когда Юрген попросит его «подготовить машину» и тэт-а-тэт окончательно «добьёт» беднягу пана Зелёнку, ещё не успевшего смыть грим.
*
Они ехали по западной Польше. Многочисленные КПП пропускали генеральский Мерседес. Проезжая Познань, оберфюрер поинтересовался самочувствием педагога, но тот молчал и смотрел в окно. Повторив вопрос и не получив ответ, Юрген оставил его в покое. За рулём Валтер крыл поляков, русских и особенно евреев, но отклика не находил и решил заткнуться. К утру они были у Бранденбургских ворот и ехали по Вильгельмштрассе, повернув в арку большого, напыщенного официальным канцеляризмом здания.
*
Директор в сопровождении Юргена покорно вошёл в кабинет с тяжёлой мебелью и портретом Гитлера над дубовым креслом.
– Хайль Гитлер.
– Хайль.
В кресле сидел высокий худой брюнет лет пятидесяти в форме с фашистской свастикой на рукаве. Волколак – первое впечатление педагога. Выхолощенный и высушенный многолетней, изнурительной службой Йозеф Гебельс напоминал ходячего скелета. Но глаза… о Боже, какие глаза! Они пронзали насквозь, они завораживали и толкали собеседника в отчаянное безумство. Они не горели ярко, а тлели. Внутри выкипала лава запредельных температур, и Бог весть, какая энергия таилась внутри. Пока таилась…
– Вы польский солдат?
– У него нет…
—Молчать, Юрген.
Поляк-еврей спокойно и внимательно смотрел на самого Йозефа Геббельса.
– У меня действительно нет другой приличной одежды.
Глаза Волколака перестали колоть, лицо размякло. Он выжал из себя улыбку, которая ему не шла – становился похож на маньяка.
– Уважаемый пан… – назвал его фамилию, – прошу прощения, что вас доставили по принуждению. Мои приказы не касаются личных желаний. Только интересы Германии! И вам не позволят встать на их пути!
– О чём вы, уважаемый?.. Извините, не разбираюсь в немецких чинах. Как директор «Школы сирот» в Польше может перечить интересам Германии?
– Юрген, оставьте нас.
Прохайлив Гитлера, тот вышел. Глаза Геббельса гипнотизировали беззащитного, тщедушного человека в старомодных очках, а тот как будто не замечал того чудовищного, невидимого потока, засасывающего жертву, заставляя тотально повиноваться. Выждав паузу, но не дождавшись привычного эффекта, нацист повёл в философию.
– Вы недавно играли садовника Зелёнку, уважаемый…
Польский еврей слегка вздрогнул.
– Да, это моя постановка. Весьма удивлён вашей осведомлённостью.
– Вот, что я хотел вам объяснить, пан драматург. На деле в этой жизни не вы пан Зелёнка, вредный садовник, а я. Я занимаюсь неблагодарной работой – подрезаю, даю опоры для роста в нужном направлении, дезинфицирую, выпалываю сорняки, охраняю от набегов. И это больно для людей, для общества. Но это и необходимо для их же выживания. И какую благодарность я имею? Ответ в ваших глазах – пренебрежительное высокомерие. Великий Рейх впервые в истории смело, решительно отверг стыдливую мораль. Мы привьём человечеству совсем другую, выдернем сорняки и разделим садовые культуры. Божественный порядок – разве не самая достойная цель? А что для этого нужно? Новое поколение, вырванное из пут прошлого, проклявшее тёмных родителей. Какое воспитание мы дадим взамен? Кто это сделает? Я вас спрашиваю!
– Вы хотите, чтобы я занимался педагогикой в Германии? Но наши идеалы несовместимы. Я не приемлю «выпалку сорняков», «разделение садовых культур» и жертву детей на алтарь «прекрасного будущего». Неважно, какой они национальности.
Будущее нельзя строить, убивая людей. Для растений ваш подход хорош. Казалось, удачная аналогия, но не для человека.
– Вам мешает религия. История не помнит жертв. Пройдут годы, никто не будет ворошить фекалии прошлого. У вас, иудеев, есть понятие Рая. Мы его строим из железа и камня с помощью людей и для людей. Жертвуя тысячами. Поверьте, и мне их жаль. Но на пути к цели есть барьеры и жертвы. Закон игры. У великой игры великие барьеры и жертвы! Евреям и русским не по плечу эта задача. У них религия, душа и всякая ерунда, чтобы избежать великой работы, которую кто-то обязан сделать. Из диких войн и разногласий открыть путь в новый порядок. Только Рейх и фюрер! История сметёт вас с пути, как река камни. Ничто не помешает естественному процессу, ни ваши Заветы, ни гуманизм и жалость.
– Вы правы. Я верующий, вы атеист. Я знал хороших людей, отвергающих веру. Они блюли мораль, общественные правила и не отличались от верующих. Но я познал – если отменить мораль, расширить масштабы задач, поднять планку ответственности и направить к цели улучшения человечества с атеистической точки зрения, то такой человек станет фюрером, а его единомышленники – руководством Рейха. Но я не тот, мы не можем понять друг друга. Мы созданы из несовместимых начал. Для целостной личности истиной является то, что она видит своими глазами. И это мужество, достаточное для того, чтобы знать, что именно вы видели, и сказать об этом. Оставим это. Я – неспособный оценить идеалы Рейха гонимый еврей, волей Бога отвечающий за вручённых мне несчастных детей, спрашиваю вас – как их спасти? «Дом сирот» расформируют, а детей отправят в лагерь, где они умрут. Я согласен выполнять все инструкции. Пусть я буду педагогом в Германии или где угодно, но мои дети будут со мной.
Рейхсканцлер Германии Геббельс почувствовал себя опустошённым. Он уже год не высыпался и худел.
– Мелко! Вы глупый человек, пан Гольдшмидт. Я вас переоценил и зря потратил время.
*
Он шагнул в газовую камеру концлагеря со своими воспитанниками летом 1942 года. Двое самых маленьких сидели у него на руках, он рассказывал им какую-то весёлую историю, чтобы они не испугались…
А в это время на «диком» востоке «трусливые русские» ломали хребет вермахту и разворачивали ход не только Отечественной, но и всей Второй мировой войны, чтобы в 1945 году вбить кол в сердце фашистской гадины.
