***
Очень нужно, чтобы было время
ни на что – на странные раздумья
в предзакатной комнате, плывущей
в неизвестность: брошенные вёсла
унесло течением неспешным –
и сердечный компас неисправен.
Очень нужно, чтобы было время
ни на что – на долгое стоянье
у окна, где памяти полоска,
как пустынный берег после шторма,
к горизонту тянется, и кружат
чайки запоздалых сожалений.
Очень нужно, чтобы было время
ни на что: на акварели взглядов,
интонаций, жестов, обольщений –
на мгновенья радости случайной,
чтобы из житейской наковальни
вознестись в растрёпанное небо.
Очень нужно, чтобы было время
ни на что, а может быть – на нечто?
Впрочем, эти полюсы едины
где-то там, в четвёртом измереньи.
Очень нужно, чтобы было – время
ни на что – на жизни оклик: Ни-на!..
***
Корабль отплывает – ура и салют! –
начало любовного действа.
Там в днях разноцветных восторженно лгут,
смеются и плачут, как в детстве.
Там страсть в ореоле искусных прикрас
становится жизненной сутью.
Там можно дарить вдохновенно и красть –
никто никого не осудит.
Там счастье в дыхании дней и ночей,
там сны – в белизне подвенечной.
Корабль для всех, но корабль ничей –
и это отплытие вечно.
Стоит за штурвалом отнюдь не простак
и правит умело, не наспех.
«Титаник» – корабль называется так,
и курс его прямо на айсберг.
***
Суета, ни о чём разговоры –
жизнь торопимся выпить до дна.
Нам гордыни отмеряны горы,
а смиренья – былинка одна.
Её клонят к земле ураганы
не стихающих распрей и войн,
и становятся люди врагами –
над планетой разносится звон
поминальный, и словно солдаты,
шаг чеканя, проходят года
по опавшей листве, как по датам
роковым – не забыть никогда,
не исправить, не вырвать из сердца,
не вернуться в потерянный рай.
Нам так мало дано милосердья,
исступленья судить – через край.
Патрулями стоят на границе
между нами и дверью в иной
мир небесный – немые гробницы,
как грибницы печали земной.
Нам учиться бы кротости мудрой,
у реки, у цветов, у травы –
начинать безымянное утро
со склонённой пред Богом главы.
***
Вырвусь из мира внешнего –
тьмы фонари развешаны,
и властелины-вещи мне
машут печально вслед.
Над бытия законами –
клетками и загонами –
неугасим знакомый мне
недостижимый свет.
Снова вернусь в обыденность
с омутами-обидами,
бедами и обильными
реками праздных слов.
Ритмы души сбиваются,
медленно забывается,
что чудеса сбываются.
если чудит любовь.
***
Тоска одолеет – меня разбуди:
придумывать будем, как смерть обойти –
и жизнь многократно кругом обойдём,
беду вокруг пальца сто раз обведём.
Забросим подальше упрёков пращу –
я только тебя об одном попрошу:
мне мантию нежности сшей из разлук,
любви разнотравья и трепета рук,
из ярких страстей и печальных вестей –
и будь со мной рядом всегда и везде,
пока добываю из дней шелухи
тебе золотые орешки – стихи.
***
Благодарю бескрайнюю печаль
за новые осенние оттенки.
Ещё не опустел любви причал –
душа к нему пристанет перед тем, как
снег обесцветит жизни лёгкий холст –
в осеннем совершенстве увяданья
я поплыву и падающих звёзд
узнаю неземные ожиданья.
И будет мне в судьбе всего милей
цветов многообразие в палитре –
пусть кротко и бесследно отболит то,
что было краткой радостью моей.
***
Я обозналась, так бывает –
и гость случайный был таков.
Но что меня не убивает –
не пригодится для стихов.
Я обозналась, так бывает –
и говорю себе: не ной.
Боль постепенно убывает –
и прибывает свет дневной.
Душа пороги обивает
чужих миров, судеб чужих –
и всё на встречу уповает
с тем, без кого не может жить.
Осенний ветер завывает.
Идёт на убыль век земной.
Я обозналась – так бывает.
Бывает часто так со мной.
***
Январь скороговоркой объявляет,
что не дождаться мне твоих посланий,
и уж совсем наивно и нелепо
рассчитывать на кенарей залётных
твоих звонков (а вдруг потешат трелью).
Я выхожу из дома: хрипло лает
соседская собака, наползают
угрюмо сумерки. И право же – не лето.
Но свет луны мне кажется залогом
того, что я однажды помудрею
и научусь смиренной акварелью
довольствоваться, коли нет гуаши,
и холст судьбы – уж хочешь иль не хочешь –
необходимо чем-нибудь заполнить
(в ходу обычно бытовые сценки).
Вот вечно я с горячностью своею
врываюсь невпопад – неловко даже.
Ты, верно, развлечения находишь
поинтересней, чем так долго помнить –
тем паче после временной уценки –
какое-то кафе в кудрявом дыме,
где мы шутили, за руки держались,
и поцелуй губами лихо правил,
где наши голоса навек сплетались,
и волосы – как ночь со светлым полднем.
Всё повторяла я тебе простыми
словами – наважденья падежами –
что мы друг друга потерять не в праве,
но речи мои дымом улетали…
Довольно, впрочем, потрясать исподним
разлуки-побирушки – светской дамой
пора уже прикинуться. О чём я?
Ну да, о январе, о снеге, ветре.
О том, что эту зимнюю потерю –
такую должную (о, я ль не мыслю здраво?) –
не вынести – опять Шекспира драма,
как вьюга, разыгралась ночью чёрной.
И вот что я скажу ещё: не верь мне.
И что с того, что я себе поверю
впервые до конца – что толку, право?
***
Плен моих плеч, плед,
полночь, силки объятий –
зыбкого счастья след,
что наугад опять мне
случай слепой лепил –
наскоро, не усердно.
Промельком ты любил –
так, в полсудьбы, в полсердца –
через стеклянный щит.
Я – оголённым нервом,
вот и пришлось решить
участь разлуки – первой.
В будущей пляске лет –
тих одинокий вечер:
зябкие плечи, плед,
губ твоих плен вечный.
***
В горнице без окон
ссору не разгрести.
Гордости горечь. Сон
зыбкий. Туман в горсти.
А за порогом воз
счастья – разграблен весь.
Жизнь, словно гнутый гвоздь,
быстро начнёт ржаветь.
Дверь приоткрыта в ночь –
как светлячок, звезда.
Только уйти невмочь,
да от себя – куда?
